— Зря, думаешь, Тамьян перекочевал сюда? Племя это само подозрительно. Явилось невесть откуда, из пределов Казанского ханства, и на всем своем пути сеяло смуту. Коль оно остановилось на вашей земле, ради собственного спокойствияпрогони его обратно, слышишь?
Байынта глядел на собеседника задумчиво, будто прикидывая, верить или не верить ему. Откровенно говоря, этот надоедливый гость начал раздражать его. Он решил завершить беседу.
— Ладно, спасибо, я доведу, достопочтенный, твои слова до хана. Хуш!
На этом разговор и закончился.
13
В Казани все более усиливались распри. У входа в ханский дворец запаленно сновали слуги и охранники, во дворце ругались меж собой сеиды, мурзы и беки, готовые при любом удобном случае сожрать друг друга. Имам ханской мечети сеид Хатиб Кулшариф надрывал горло, призывая к священной войне с царем Иваном — газавату. Стоящие за Кужаком крымские беки поддерживали его. Суюмбика старалась не встревать в стычки, большей частью слушала споры молча, а душа у нее пылала. Она ненавидела Кулшарифа, предпочитавшего видеть на троне ставленника крымского хана, вместе с тем вынуждена была временами поддакивать своему коварному врагу. Как ни смотри на него, пренебречь его мнением невозможно, ибо он — один из влиятельнейших людей ханства. И призывы Кулшарифа к газавату представляются вполне своевременными. Но газават газаватом, а пока что Суюмбика может опереться лишь на силу, сосредоточенную в руках Кужака. В борьбе за сохранение своей власти она надеется лишь на верность возлюбленного.
При всем при этом некоторые придворные придерживаются мнения, что судьбу Казани следует решить без кровопролития, по-мирному. Их немного, но они есть. Только они помалкивают. Вернее, побаиваются. С одной стороны, размахивая кораном, их пугает адскими муками тот же Кулшариф, с другой — нагоняет страх свирепый Кужак. Единственный человек из их среды, не поддающийся страху, — мурза Камай. В последние дни он вновь и вновь заводит речь о необходимости жить в мире с Русью. Ни перед кем не смущаясь, открыто высказывает свое мнение и во дворце, и за его пределами. Дворцовые служители обходят мурзу Камая стороной. Боятся угодить в руки воинов Кужака. У него во всех уголках дворца есть свои глаза и уши.
Казань полна слухов, Казань тревожится, гудит в предчувствии грядущих бед.
А город, возникший возле устья Свияги, под самым носом Казани, принимает стрельцов и ратников, прибывающих из глубин Руси — их уже не сотни, а тысячи. Русские подвозят оружие, и не только пищали: Кужакова разведка углядела и пушки.
Внутри городка продолжается строительство. В Казань поступила весть: там появились кузницы и еще какие-то строения непонятного назначения.
Городок, казавшийся поначалу кочкой, о которую можно невзначай споткнуться, грозил теперь сбить с ног. Кулшариф взывал:
— Надо немедленно обратить гнездо кяфыров в пепел и прах!
Конечно, можно было бы в недоступном глазу русских месте переправить войско через Идель и неожиданно напасть на городок. Вполне вероятно, что нападение оказалось бы успешным — стерли бы городок с лица земли. Но казанцев одолевали сомнения: а вдруг как раз в это время царь Иван ударит по воротам Казани? Как ей выстоять без войска? Нет, распылять силы никак нельзя.
— Нельзя забывать, что урусы непременно подступят к Казани, — горячился Кужак. — Я готовлю войско, чтобы взять царя Ивана за горло у стен города!
В тот самый момент, когда в ханском дворце шел шумный разговор о городке на Свияге, его участникам было сообщено: в Казань прибыло посольство из… Москвы.
— Что за посольство?
— Князь Оболенский с Шагали-ханом.
Весть эта заставила Суюмбику вздрогнуть.
Мысли правительницы заметались: «Естественно, что для переговоров послан князь-урус, но что значит появление здесь Шагали-хана?..»
Однако послы не подлежат казни. Послов должно выслушать.
Оказалось, послы прибыли с предложением царя завершить длящуюся долгие годы войну без нового кровопролития.
— О желании нашего великого государя казанцы были уведомлены еще при жизни хана Сафа-Гирея… — Князь Оболенский говорил неторопливо, дабы толмач успевал обдумать его слова и точно передавал их смысл. — Однако хан Сафа-Гирей не внял разуму, поставив превыше безрассудство…
Сеид Кулшариф взвился:
— Не тревожь душу покойного! Сафа-Гирей-хан, чье место ныне в раю, обладал державным умом!
Князь с присущей послам выдержкой продолжал негромко:
— Я прибыл, чтобы передать предложение своего государя великой ханше Суюмбике. Важно ее согласие…
Прозрачный намек заставил Кулшарифа приглушить голос, однако он все еще не унялся, опять перебил посла:
— И ханбика наша, слава аллаху, не из тех, кто забывает установления правой веры.
Суюмбика спокойно, будто ничего не произошло, спросила:
— Какие условия ставит царь урусов?
— Государь, царь и великий князь московский и всея Руси Иван Васильевич ставит условия не тяжкие: ханство сохраняется под крылом Москвы, хан казанский должен присягнуть на верность московскому государю. Хана выбрать вольны вы сами, однако занять трон он может токмо с согласия русского царя.
Приглашенные на встречу с послами, придя в возбуждение, забыли о приличиях. Поднялся гвалт:
— Это как же?
— Выходит, править нами будет царь Иван?!
— Своими руками отдать ханство ему?!
— Нет и нет!
— Не спеши, надо подумать.
— Да-да, ямагат! Не лучше ли так, чем лить кровь человеческую!
— Нет, нет и нет!
— Коль он придет с войском и возьмет верх, мы все, ямагат, пропадем и Казань зачахнет!
Наряду с решительно отвергавшими условия русского царя были люди, воспринявшие их благосклонно, с надеждой на перемены к лучшему. Возможно, колеблющиеся примкнули бы к последним, если бы сам князь Оболенский не испортил дела.
— Государь наш в доказательство искренности своих намерений прислал к вам Шагали-хана, уже сидевшего на казанском троне, — сказал князь. — Коль вы сочтете это приемлемым, он может остаться у вас хоть с сегодняшнего дня.
И тут все сразу примолкли. Каждый из сеидов, мурз, беков, только что кричавших и чуть ли не вцепившихся уже в воротники друг друга, прежде всего подумал о том, что его ждет, если на трон опять сядет Шагали-хан. Большинству его возвращение ничего доброго не сулило, для многих это обернулось бы печальным концом. Поэтому все свидетели этого тяжелого разговора в душе отвергли ставленника русского царя.
Молчание нарушила Суюмбика.
— Скажите царю Ивану: у казанского трона есть хозяин, — проговорила она, сохраняя обычную свою сдержанность. — Коль вы забыли, напомню: наш законный хан — Утямыш-Гирей.
Опять поднялся шум-гам.
— Есть у нас хан! Есть!
— Казанское ханство никогда не покорится царю урусов!
Над этими криками взвился голос Кулшарифа:
— Газават! Газават!
Придворные шумели, а Суюмбика, глядя на Шагали-хана, думала брезгливо: «До чего же он мерзок! И опять тянется к трону, старая головешка! Если б и впрямь он вернулся на трон, мне было бы невыносимо тяжело. Наверно, пришлось бы стать его женой. Ради сына… Аллах уберег меня от этой доли».
Русское посольство выбралось из Казани благополучно. Послы не подлежат казни.
14
Встреча с Байынтой воодушевила Ядкара-мурзу. «Я, вне всякого сомнения, заслужил похвалу великого мурзы, — думал он. — Может быть, Юсуф вознаградит мои старания и щедрым подарком. Надо поскорей вернуться в Малый Сарай».
Придя к такому решению, Ядкар-мурза счел нецелесообразным тратить время на розыск тамьянцев. В душу посланца сибирского хана кинуто семя подозрения к ним. Возможно, их погонят обратно, и тогда они уж наверняка окажутся в его, Ядкара-мурзы, руках.
Неплохо было бы, конечно, воспользовавшись этой поездкой, поближе познакомиться со всеми здешними племенами, выяснить, кому они платят ясак, чем промышляют. Говорили знающие люди, что в долинах Миасса и его притоков обитает много больших и малых башкирских племен. Называли племена Айли, Хальют, Макатай, Сызгы, Упай. Там же рассеяны отдельные роды многолюдного и ветвистого племени табынцев. Велико и племя китайцев — корни его уходят до самой Исети. Даже в долинах Тобола и Ишима кочуют какие-то башкирские роды, но в те места, наверно, крепко вцепился сибирский хан.
Если бы не грозила опасность Казани, если б не возникла необходимость послать войско на помощь ей, можно было бы утвердиться за Уралом, собрать всех башкир под крыло Ногайской орды. Сколько бы тогда скота, сколько сапсаков меда, сколько мешков, даже не мешков, а возов пушнины — серебрящихся собольих, бобровых, норковых шкурок смог получать Малый Сарай каждый год сверх теперешнего!
Кабы не эти «бы»! Много заманчивых возможностей, да неосуществимы они покуда. Столкновение с Сибирским ханством пока невыигрышно. Вот когда будет одержана победа над царем Иваном, придет время повернуть копье против сибирского хана. Впрочем, и теперь можно считать: зауральские кочевья будут полностью принадлежать повелителю ногайцев.
Уже сама по себе значительна цель — высказать все это великому мурзе Юсуфу. Да, не стоит тут задерживаться. Ядкар-мурза возвращается в Малый Сарай не с пустыми руками. Свершено благое дело, накоплены драгоценные мысли. К тому же на обратном пути будет выполнено и прямое поручение повелителя: кого-то Ядкар-мурза прижмет, на кого-то нагонит страху, чтобы послали сильных и ловких егетов в ногайское войско. Заодно еще раз напомнит о могуществе великого мурзы и покажет, что Ядкар-мурза близок к нему как никто другой во всей орде…
…Оставалось три-четыре кулема пути до Актюбы, когда случилось нечто непредвиденное. У речки Талкас, где расположились на ночлег, Ядкар-мурза обгладывал ляжку запеченного под костром барана, запивая мясо подоспевшим в тороке охранника кумысом и предаваясь сладостным мечтам. В это самое время выставленный в дозор воин прискакал с тревожной вестью: