Царский посол и сопровождающий его мурза беседовали, сидя у костра, зажженного перед гостевой юртой.
— Надо бы, надо сблизиться!.. — проговорил задумчиво Тургенев. — К слову сказать, и в стольный город ваш ездить из Москвы далековато. Вот ведь какие красивые места есть у вас! Поставить бы тут, скажем, крепость, а? Неплохо бы, по-моему, было. А потом и ханскую ставку сюда перенести, а? Я бы на твоем месте так и сделал…
Исмагил и на этот раз промолчал. Однако предстала перед его мысленным взором заманчивая картина крепости в долине Улустана.
Костер догорел, подернулся пеплом. Шум-гам на стоянке понемногу утих, и донесся из степи крик какой-то птицы. В небе замигали звезды. Будто мурзе Исмагилу они подмигивали, дразнили его, подзуживали.
Засыпая, он подумал: «Нет! Я не продажный, я не поеду к царю урусов… Я должен стать повелителем своей страны. А потом… Потом — построить тут, на берегу Улустана, городок. Потом… перенести ставку… Потом… будет видно…»
18
Пока посол царя Ивана Петр Тургенев путешествовал по стране ногайцев, в Малый Сарай из другого путешествия вернулся Ядкар-мурза.
Он не мог ясно представить себе, зачем великий мурза вызвал его столь спешно. Неспроста, разумеется, вызвал. Может быть, решил послать куда-нибудь правителем? Куда? В Имянкалу? Но там сидит сын покойного Акназара Ахметгарей. Юсуф его не тронет. По крайней мере, в ближайшие годы. Ведь он хотя бы покуда должен выглядеть справедливым властелином. Впрочем, и самого Ядкара-мурзу Имянкала уже не привлекает. С переездом в Малый Сарай желания у него возросли. Ему нужно ханство, где и народу побольше, и возможности пошире. Вот досталась бы ему Актюба! В самый бы раз она пришлась, да занята. Хоть и безвольный, а Юсуфовой крови человек туда посажен. Самое лучшее — создать бы новое ханство на землях зауральских башкир, пока не дотянулся до них Кучум. Зажать их в крепком кулаке! И хана искать не надо — Ядкар-мурза готов принять эту тяжесть на свои плечи. Ни в чем тот край не уступит другим ханствам Ногайской орды!..
Ему не пришлось долго ждать. Едва вошел во дворец — повели к великому мурзе.
— Тебя ждет большое дело, — сказал ему Юсуф. — И большая слава. Выбор аллаха, Ядкар, пал на тебя…
Ядкар-мурза некоторое время ничего не понимал. Даже заподозрил неладное. Если бы, положим, Юсуф решил посадить его на такой важный трон, как актюбинский, или сам додумался до создания ханства за Уралом, и то не заговорил бы столь торжественно. Странное, очень странное начало разговора! Тем не менее Ядкару не оставалось ничего иного, как выставить, изображая улыбку, свои клыки и пробормотать:
— Слово великого мурзы, хана ханов, для меня равно воле аллаха!
— Не богохульствуй!
— Аллах — в небесах, а на земле, великий мурза, его наместник — ты! Им назначенный!
Будь человек хоть трижды велик — и то, наверно, не устоять ему против лести.
— Собирайся! — сказал Юсуф ласково. — В дальний и хлопотный путь. — Помолчав, добавил: — В Казань. Дело поначалу — тайное…
Ядкар застыл с раскрытым ртом, не зная, что сказать в ответ: услышанное сильно огорчило его.
— Ты что, не понял?
— По… понял, великий мурза, — выдавил из себя Ядкар, запинаясь. — Стать послом великого мурзы Ногайской орды — огромная для меня честь. Я… я готов отправиться по твоему повелению не только в Казань, а хоть в логово аждахи[17], даже в Москву!
Юсуф рассердился.
— Глупец! Не в Москву — в Казань, говорят тебе, в Казань поедешь! И не послом, а ханом станешь. Ханом!
Ядкар почувствовал сухость во рту, как бывает, когда человек слышит дурную весть, а все же сделал глотательное движение, словно бы попытался проглотить слюну, — кадык у него задвигался. Сердце застучало бешено — вот-вот выпрыгнет из груди, мясистая щека непроизвольно задергалась. Мурза был ошеломлен. Такой милости, такого подарка он не ждал.
Судьбу казанского трона, лишившегося после смерти Сафа-Гирея надежного хранителя, решал, конечно, не один Юсуф. Пришлось вступить в переговоры с крымским и астраханским ханами. К переговорам подключился и турецкий султан Сулейман. Между Малым Сараем и Астраханью, Малым Сараем и Бахчисараем сновали гонцы, успевая совершить путь туда и обратно за пять-шесть дней. Крымский хан Сахиб-Гирей тянул казанский трон в свою сторону, а Юсуф, как дед наследника трона — малолетнего Утямыш-Гирея, доказывал, что право опекать Казань принадлежит Ногайской орде. В ходе препирательств Сахиб-Гирей взял да и объявил казанским ханом брата своего Давлет-Гирея. Юсуф тоже не дремал: склонив на свою сторону астраханского хана Касима, известил Бахчисарай о том, что до совершеннолетия Утямыш-Гирея назначает казанским ханом высокородного ногайского мурзу Ядкара. Завязался опасный спор; в стане, противостоящем Москве, могла начаться кровавая междоусобица, что было бы на руку царю Ивану. Султан Сулейман решительно пресек эту возможность: столкнув с крымского трона Сахиб-Гирея, заменил его Давлет-Гиреем. Путь в Казань открылся для Ядкара.
Юсуф возлагал на него большие надежды. Ядкар хитер, изворотлив, рука у него, когда нужно, достаточно тверда, и, главное, он — свой человек. Все эти качества Юсуф нашел вполне подходящими для хранителя ханского трона. Он понимал, что решением своим наносит жестокую обиду Суюмбике, но будущее Казани поставил выше переживаний своей дочери. Как ни прикинь, женщина остается женщиной, ей присуща слабость. Лучше было бы, конечно, послать туда человека, который мог бы стать ее мужем. Ядкар для этого не подходит, ибо состоит с Суюмбикой хоть и в отдаленном, но кровном родстве. Их супружество, даже в случае взаимного согласия, явилось бы прегрешением перед лицом аллаха. Впрочем, аллах, возможно, и посмотрел бы на это сквозь пальцы, да есть страна, есть людской суд. Не стоит дразнить народ, и без того возбужденный, как муравейник перед грозой.
За этим малым исключением, Ядкар во всем соответствовал представлениям Юсуфа о достоинствах хана. Только вот надо было поскорей и негласно проводить его, а затем утвердить на троне. Успеть сделать это до того, как царь Иван предпримет новый поход на Казань…
Ядкар, когда дело прояснилось и для него, попытался сделать вид, будто принимает назначение как нечто само собой разумеющееся, но все-таки встал, приложил руку к груди напротив бешено колотящегося сердца.
— Клянусь, великий мурза, ради твоего благополучия я готов спуститься даже в ад!
— Трон, коль не умеешь на нем сидеть, ничем не лучше ада. Ты должен превратить ад в рай. Понял? И ради меня, и ради себя. То есть ради нас.
Ядкар, воздев руки, воскликнул неестественным голосом:
— Аллах — свидетель, я, великий мурза, всегда был твоим верным и надежным слугой!
Он уже почувствовал себя человеком, гордо въезжающим в широко распахнутые ворота Казани.
— Помни: коль сделаешь хоть шаг против моей воли, пощады тебе не будет. Слышишь? Тут же сброшу с трона!
— Буду предан тебе вечно, великий мурза! Воля твоя для меня навеки свята! — вновь поклялся Ядкар и подумал: «Дай сесть на трон, а там посмотрим. Укреплюсь, и как бы тебе самому не пришлось клясться в преданности мне…»
Юсуф продолжал:
— Должен быть беспощадным и ты. Никого не жалей. Надо держать всех в крепко сжатом кулаке, чтобы решить нашу священную задачу…
Слушая наставления Юсуфа, Ядкар все более проникался ощущением будущей власти и сам себе виделся уже могущественным повелителем, нагоняющим и на ближнее, и на дальнее свое окружение страх и трепет. Поэтому он даже прервал наставника:
— Верь, великий мурза: я выполню эту задачу — поставлю царя Ивана на колени!
— Ты должен оберечь дочь мою любимую, Суюмбику. Она воспитывает моего внука…
— Царь Иван будет валяться у моих ног! Я его… я его…
— Дай-то аллах дожить до этого дня!
— Я возьму его за горло! Сверну ему шею!
Юсуф, смежив веки, пробормотал какую-то молитву, мазнул ладонями по свисающей сосулькой бородке.
— Да раскинут ангелы свои крылья над твоей дорогой! Аминь!
А Ядкар все не мог успокоиться, все петушился:
— Я предам его позорной смерти — повешу!..
19
В Москве учитывали возможность появления в Казани хана со стороны. Царь полагал, что там опять попытаются посадить на трон крымца. «Много лет Казанью правил Крым, — думал он, — и ныне Сахиб-Гирей не захочет выпустить ее из своих рук».
В суждениях царя была большая доля правды. Послы, побывавшие в Малом Сарае, считали, что среди ногайских мурз не видно, кого можно было бы посадить на казанский трон, да и не выигрышно это для Юсуфа, пока ханством правит его дочь. Ну, а Касим, хан астраханский, — не потянется ли к этому трону он? Нет, духу у него не хватит. Стало быть, остается только Крым, рассудил царь.
Крымский ставленник в Казани для Москвы был бы, конечно, опасней Суюмбики. Напрашивался вывод: надо воспрепятствовать исполнению замыслов Сахиб-Гирея. Царь решил послать специальное войско, дабы оно, обойдя Казань, перекрыло дороги из Крыма и никого оттуда к городу не подпускало.
Хотя Москва посягательств на казанский трон со стороны Ногайской орды не ожидала, великий мурза Юсуф учел возможность появления на дорогах русских заслонов. Он дал Ядкару более пятисот хорошо вооруженных воинов, но посоветовал избегать в пути стычек, проскочить к Казани незаметно. Ядкар, впрочем, и сам в драку не рвался, а по части тайных передвижений давно, как говорится, насобачился. И на сей раз в беспечности никто не смог бы его обвинить. Выступив из Малого Сарая без лишнего шума, вскоре он делал со своим войском переходы лишь по ночам, был насторожен, как кошка, подкрадывающаяся к добыче. Однажды все же едва не столкнулся с русскими, слишком близко подошли к ним, но сумели счастливо разминуться. Ядкар въехал в Казань целым и невредимым…
Суюмбика предчувствовала: либо сами казанцы, либо крымцы попытаются лишить ее власти. И могут лишить. Если это произойдет, ей, видимо, придется стать женой третьего по счету казанского хана. «Хоть бы оказался он человеком не очень старым», — думала она порой, в минуты душевной усталости, когда поражение в борьбе за сохранение власти казалось ей уже неизбежным. В случае дворцового переворота более всех устроил бы ее на троне Кужак. Он красив, молод,