Но чу! Послышался скрип уключины. На поблескивающей в свете звезд волжской глади проступили очертания лодок. Одна, две, три… Дальше, кажется, еще темнеют. На одной из лодок кто-то негромко проворчал:
— Говорил я тебе — надо повыше подняться! А ты — ниже да ниже! Невесть куда приплыли!
— Да вон же они! Вон люди стоят!.. Эй, вы что там застыли? Айда скорей сюда!
Путники обрадованно кинулись к лодке, ткнувшейся в гальку. Но сидевший на носу лодки человек, хотя и сам позвал, встретил их неприветливо.
— А где ваше оружие?
— Какое оружие?
— Бэй, разве вы не в Камаево войско? Тогда проваливайте!
— Постой, постой, не гони их!.. — вмешался другой, выпрыгнув на берег. — Вы кто? Уж не ханские ли доносчики?
Тут и третий подоспел.
— С доносчиком разговор короткий: камень на шею — и в воду! Пускай оттуда доносит!
Выпрыгнули на берег и гребцы. У всех было оружие: у кого топор, у кого дубинка, у кого длинный нож. Один из приплывших быстренько обшарил одежду Ташбая.
— У этого оружия нет.
Обыскали и Газизуллу с Шарифуллой.
— Не похожи вроде на ханских псов… Вы куда направляетесь-то? — спросил лодочник, первым заметивший их.
— В аул свой, туган, — ответил Газизулла. — На Шунгыт. Жить в городе никакой возможности не осталось.
— А эти кто?
— Братья мои меньшие. Денег у нас, туган, нет, есть нечего, совсем мы оскудели. Ты уж, пожалуйста, переправь нас!
— Ладно уж, перевези их, — поддержал Газизуллу человек, пригрозивший камнем на шее. — Там с ними разберутся. А мы вверх погребем, своих искать.
Хоть и изрядно поволновавшись, ступили наши путники на правый берег Волги.
На другой день в Камаевом стане, рядом с русским городком на Свияге, подошел к ним ночной знакомец.
— Я ведь сперва и вправду принял вас за своих, — сказал он, улыбнувшись. — Из тех вы, подумал, кто к Камаю-мурзе идет. А потом гляжу — в руках у вас ничего нет. И на Ядкаровых псов вроде не похожи… Не надумали прибиться к нам? А то останьтесь! Сюда много народу валит. Ночью человек двести переправились. Двести!
— Нет, друг, — помотал головой Газизулла. — Ни к кому пока не охота прибиваться. Пускай пока хан с царем сами воюют, мы домой пойдем.
— А я останусь! — решил неожиданно Ташбай. — В Казани мои товарищи маются. Надо же их выручить! Пойду туда вот с ними.
— Твоя воля, Ташбай-туган. Прощай, коли так. А мы уж пойдем…
— Прощай, Газизулла-агай, будь здоров! И ты, Шарифулла, будь здоров! Спасибо вам за все!
И они расстались.
Однако Газизулла с Шарифуллой, не дойдя до дому, повернули назад. В пути повстречались они с гурьбой булгар, шагавших как раз из их родных мест и как раз к устью Свияги. В ответ на вопрос: «Куда идете?» — им наперебой принялись объяснять:
— В город урусов.
— Царю Ивану решили поклониться.
— Чтоб под свое крыло нас взял…
— Что ж, может, это к лучшему, — заметил Газизулла.
— Кто знает… Но слышали мы — живущие неподалеку от нас чуваши поклонились. И черемисы Горной стороны на Свиягу ходили. Что же нам остается? Как иначе потомкам булгар выжить? Царь Иван, говорят, обещает: землю вашу не трону и скот не трону, и веру не трону… Сам, говорят, так сказал.
Что царь Иван сказал, что пообещал — никто лучше Газизуллы с Шарифуллой не знал. Шарифулла мог бы даже похвастаться, вытащить из-за пазухи царский залог, да много ли проку от того, что покажешь письмо людям, не умеющим читать? Для них письмо — загадочная бумага, и только.
Не полез Шарифулла за пазуху, лишь огорченно вздохнул. А старший брат решительно взмахнул рукой:
— Будь что будет, пошли обратно! Как все, так и мы!
27
Смутное время в Казани растянулось на многие недели и месяцы. Едва в одном углу шум-гам уляжется — уже в другом шумят…
Чтобы утихомирить взбаламутившуюся страну, надо, считают умные люди, поразить ее какой-нибудь сногсшибательной новостью либо как-то обмануть. Если из этого ничего не выйдет, остается исполнить желания недовольных. Но слишком уж противоречивы были желания казанцев. Одни требовали прогнать пришлого хана и посадить на его место своего, казанского, другие — позвать опять из Касимова Шагали-хана, — лучше, дескать, он, чем этот коварный чужак Ядкар.
Высказывалось, выкрикивалось и такое мнение: пусть сядет на казанский трон царь Иван — и никаких ханов!
От крика и размахивания кулаком на улице пользы, конечно, мало. А все же пошумит человек, отвлечется от вечных своих забот, забудет хоть ненадолго о голодных детишках, о жестокой нужде — и на душе вроде становится легче. Чувствует человек некоторое удовлетворение, и какая-то, хоть и туманная, надежда у него появляется. Оттого и шумит народ, кричат люди, подбадривая криком друг друга.
Когда происходят беспорядки, может их прекратить случайность или неожиданно раздавшийся решительный голос. Мятущийся, не видящий ясной цели народ волей-неволей оборачивается на этот голос.
Вот и в Казани если и не положить конец уличным волнениям, заварухам, бестолковщине, то приутишить на некоторое время шум-гам помогло случайное происшествие. Вернее, нашелся человек, сумевший воспользоваться этим происшествием в своих интересах.
Дело было так.
Какой-то ремесленник из толпы, собравшейся перед дворцовыми воротами, крикнул, обратившись в сторону ханской обители:
— Что, струсили? Выходите сюда!
Другой ремесленник осадил крикуна:
— Ну, чего зря орешь?
— Бэй, пусть услышат, пусть выйдут к нам!
— Как же, выйдут, жди! — встрял в разговор третий. — Только и забот у них, что о тебе!
Разговор подхватили еще несколько человек.
— Что толку, коль и выйдут?
— Не начнут, небось, хлеб раздавать!
— Держи карман шире.
— Он лучше красоткам хлеб скормит, наложницам своим, чем тебе дать.
— Это ты о ком?
— Как о ком? О хане нашем.
— Ямагат! — воззвал некто добропорядочный. — Будем справедливы! Какие могут быть у нашего хана красотки? Он ведь только-только сел на трон!
Толпе будто этого лишь и не хватало, взвились сердитые голоса:
— Ишь, защитник нашелся! Не бойся, не обидят твоего хана! Красоток ему заранее приготовили.
— Гуршадна-бика давно позаботилась.
— У нее полон дом «ангелиц».
— И не говори!
— Пользуется нашей бедой! Сколько можно? Город из-за нее в грехах погряз.
— За ее грехи аллах карает нас!
— Что стоите? Разорим ее гнездо!
— Пошли!..
Распалившаяся толпа всполошила обитательниц заведения Гуршадны. Несколько человек решительно вошли в дом. Сбившиеся в кучку девицы встретили их в прихожей визгом и плачем.
— Где ваша хужабика?
— Мы не знаем! Нет ее!
— Выметайтесь из этого дома! Хватит в грязи купаться!
Девицы, давно уж отвыкшие делать что-либо по своей воле, лишенные чувства собственного достоинства, прянули, словно испуганные овцы, в угол, сбились еще плотней. Плач усилился.
— Уходите, говорят вам!
— Куда мы пойдем?
— Куда хотите! К отцу-матери, к родне…
Девицы завыли, запричитали.
— Нет у нас родни… Больше негде жить…
— Не трогайте нас!
— Куда идти, кому мы нужны?
— Ууу!.. Ууу!.. Ууу!..
Один из вошедших кинул досадливо:
— Да пускай остаются! Нам хозяйка нужна. Гуршадну бы найти…
— Где она? Где хозяйка?
— Мы не знаем! Ууу!..
В это время дверь одной из комнат распахнулась и оттуда вышел хорошо одетый, важный господин. Не дожидаясь вопросов, он заговорил с подрастерявшимися людьми с улицы.
— Вам Гуршадна-бика нужна? Нет ее дома, ушла.
— Куда ушла?
— Должно быть, в ханский дворец. Видите же, нет ее.
— А ты сам кто будешь? — осмелел один из людей с улицы.
— Я-то? Войсковой турэ Япанча. Не слыхали про такого? Юзбаши Япанча.
— Что ты тут делаешь?
Вопрос, конечно, был наивный. Но именно это и помогло хитрому юзбаши с блеском выйти из щекотливого положения. Ведь наивные люди так легковерны!
— Я пришел, чтоб наказать Гуршадну, — нашелся он и пошел врать напропалую: — Жаль, не застал дома, а то свернул бы этой старой греховоднице шею! Она сбивает моих воинов с благочестивого пути. Повесить ее мало!..
Таким образом, черное предстало белым, постыдное посещение непристойного заведения — порывом праведника. Не успели разинувшие рты простаки решить, верить ему или не верить, — ловкий юзбаши, следуя правилу кузнецов ковать железо, пока горячо, устремился на улицу и с крыльца обратился к толпе:
— Ямагат! Я, юзбаши Япанча, так же, как вы, ищу правду. Так же, как вы, я жажду справедливости. Но нет у нас правды, нет честности, справедливость растоптана! Город наш, друзья, на пороге гибели. Надо спасать Казань. Сегодня же, сейчас же взяться за это!..
Со всех сторон посыпались вопросы:
— Как спасать-то?
— Где она, справедливость, как ее найти?
— Кто путь укажет?
— Соберитесь под мою руку! Я укажу вам путь! — вошел в раж Япанча. — Коль будете верны мне, мы победим!
— А кого победим-то? Чего добьемся?
— Чего добьемся? Своего хана на трон посадим? Ясно? Из своих! Чтобы правил Казанью по справедливости. Не нужен нам чужак! Ни крымцы не нужны, ни Шагали. Ни ногайцы, ни урусы. Мы тут хозяева. За мной, народ Казани!..
И значительная часть толпы последовала за Япанчой. Кто-то искренне поверил ему, кто-то сомневался, большинство же пошло просто из любопытства. Так сообразительный юзбаши нашел, что называется, у себя под ногами добровольное войско и повел его на Арское поле, к юртам своей сотни.
За несколько последующих дней, показав небывалое доселе проворство, Япанча сумел привлечь в свой стан еще немало казанцев, уставших от бестолковых заварух и стремившихся к какой-нибудь определенности. Войско новоявленного предводителя выросло до пяти сотен, а вскоре под его бунчуком собралось около тысячи человек.
Но Япанча почему-то не спешил предпринять какие-либо действия. И разношерстный народ, угодивший под его власть, заволновался. Изгнать из Казани Ядкара, изгнать отирающегося в ханском дворце Кужака с его головорезами, посадить на трон обещанного справедливого хана — опять и опять требовал народ.