Неподалеку от летней ханской ставки налетели они на слабенькую заставу (как потом выяснилось, хан в это время был в Имянкале). Немногочисленную внешнюю охрану юрматынцы вмиг раскидали, хотя она защищалась, правду сказать, стойко, и ворвались в огороженные пределы ставки. До заметавшихся с криком-визгом женщин им дела не было. Воспользовавшись растерянностью внутренней охраны и армаев, разгоряченные егеты пососкакивали с коней, кинулись ко дворцу, двери — настежь, и пошли крушить начищенную до блеска утварь, набивая заодно шишки подвернувшимся под руку дворцовым служителям. Шум, звон, топот, и над всем этим — зычный голос Биктимира:
— Где баскак Бусай?
Егеты, оставшиеся снаружи, обезоруживали не успевших прийти в себя армаев; тех, кто пытался оказать сопротивление, вязали по рукам и ногам. Внутри дворца охранники сопротивлялись дольше. Оказались они людьми попроворней и посмелей армаев, даже поодиночке схватывались с двумя-тремя юрматынцами, а потом сбились в кучу, готовясь дать решительный отпор.
— Не упорствуйте зря! — крикнул им Биктимир. — Коль хотите остаться в живых, выдайте нам Бусая!
Видя, что охранники заколебались, Биктимир повторил:
— Нам нужен баскак, слышите? Приведите его сюда, вас не тронем!
Охранники пошептались меж собой, и двое из них направились куда-то в глубь дворца. Вскоре привели Бусая. Руки у него были связаны за спиной, но шел он сам — охранники не волокли его, как бывает в таких случаях, и даже не подталкивали. Всем своим видом баскак выражал презрение к окружающим. Лишь капельки пота, выстулившие на лбу, выдавали его волнение и, может быть, страх.
Биктимиру представлялось, что он с удовольствием, досыта отхлещет баскака плеткой, но когда этот человек с искаженным от злости лицом предстал перед ним, желание бить вдруг пропало.
— Ну, что будем с ним делать? — спросил он, обернувшись к своим товарищам. — Вот он, пес, причинивший вам столько бед! Делайте с ним что хотите, он в ваших руках.
Юрматынцы молчали. Баскак презрительно кривил губы. Биктимир, разозлившись, заорал на него:
— На колени!
Бусай и не пошевельнулся.
— На колени, собака! Проси у народа помилования! А то…
Биктимир поднял сжатый кулак. Баскак остался стоять, как стоял.
— Так, значит? Не хочешь встать на колени?..
Увесистый кулак скривил баскака на один бок. Второй удар сбил его с ног.
Сбить-то его с ног Биктимир сбил, а удовлетворения, получаемого при отмщении врагу, не почувствовал. Наоборот, возникло чувство неловкости, какой-то неясной вины.
Как будто уловив это чувство, один из юрматынских егетов сказал:
— Не надо, Биктимир-агай, бить. У него же руки связанные…
Биктимиру вдруг стало жарко. Он покраснел, и только благодаря густому загару на темном и без того лице никто, наверно, этого не заметил. В самом деле, ударить пленника, да еще со связанными руками, — не подвиг.
— Куда же его девать? — спросил другой егет, кивнув на пытавшегося встать баскака. — Запереть, что ли? Или отвезти в лес да бросить?..
— Делайте, что хотите, — махнул рукой Биктимир. — Мне он не нужен. Хоть заприте, хоть в лес отвезите…
Решили пока что посадить в ханский зиндан.
Хотя Бусай лишь два раза получил по уху, кулак Биктимира, видать, оказался для него тяжеловатым, — никак баскак не мог распрямиться, шагал пошатываясь, — вот-вот, казалось, упадет…
Подумал Биктимир, подумал и первым направился к зиндану. Осенило его: там ведь узники хана томятся!
Место, где хан содержал узников, скорей напоминало пещеру, чем строение. В склоне горы было вырыто углубление, обложено камнем — вот и темница. Едва Биктимир распахнул железную дверь — из темницы шибануло такой вонью, что хоть беги. Запахи пота, исходящего из десятков тел, мочи, кала настоялись на пещерной сырости, и можно было только удивляться, как люди ухитрялись там не задохнуться.
Истощенные, вялые узники не трогались со своих мест, иные лишь прикрыли глаза руками, защищаясь от ударившего снаружи света.
— Выходите!
Должно быть, Биктимира не поняли, — никто не спешил выйти.
— Вам что, ханский зиндан понравился? Айда на волю! Пользуйтесь случаем, пока дверь открыта!
И тут все зашевелились, заспешили, высыпали наружу и замерли, не зная, что делать, кого благодарить. Опять же Биктимир потормошил их:
— Идите, идите! Разбегайтесь, пока ханские псы не нагрянули! В лес бегите, а там — в какое-нибудь племя…
В опустевший зиндан втолкнули Бусая, захлопнули дверь. Пускай теперь он подышит…
Потом Биктимир выпустил на волю рабов, среди которых был и наш знакомый — мастер Газизулла.
Вот ведь как иногда жизнь оборачивается. Ханский зиндан ждал самого Биктимира. Произойди восстание юрматынцев на неделю позже, может быть, его схватили бы и заключили в эту самую пещеру. Но не успели слуги хана порадовать повелителя еще одним узником. Разлился половодьем гнев народа, поднял на своей высокой волне Биктимира, и посадил он вместо себя в зиндан баскака Бусая.
3
Татигас-бий проснулся утром позже обычного. Поездка в мечеть и нахлынувшие затем волнения сильно утомили его. Вчера, едва коснувшись головой подушки, будто провалился в небытие и вот, проснувшись, еще потирая спросонья глаза, кликнул слугу, попросил кумысу. А тот в ответ: Минзиля как ушла вечером к Ашкадару доить кобылиц, так в становище и не вернулась.
— Муж, что ли, прискакал да забрал ее? — спросил бий. — Куда они направились?
Слуга ясно ответить на эти вопросы не мог. Вспомнил только, что несколько дней назад Биктимир дотошно расспрашивал о тамьянцах, особенно у тех, кто видел Шакмана своими глазами и даже разговаривал с ним.
— Очень хорошо! — сказал Татигас.
Что тут хорошего — слуга не понял, да и вникать не стал, не его дело оценивать высказывания бия. И сам бий не сразу, а лишь поразмыслив, прояснил для себя смысл этих слов: «Очень хорошо!»
Хорошо было, что Биктимир ушел из племени Юрматы, и неплохо, коль этот возмутитель спокойствия направился к тамьянцам. Татигас-бий мысленно погрозил заносчивому Шакману-турэ: «Погоди, Биктимир еще научит тебя отличать кислое от пресного — нахлебаешься с ним бед!» Думать об этом было приятно.
Но сразу обнаружились и неприятные последствия ухода Биктимира с Минзилей. Оказалось, бию нечем промочить горло.
— Вечером она кобылиц не подоила, — объяснил слуга.
— Хай, бестолковый! Я же у тебя не молока прошу, кумысу мне налей, кумысу!
— Так они весь готовый кумыс с собой забрали, турэкей, нисколько не оставили…
Вот тут-то Татигас-бий понял, кого он потерял. Во-первых, ушла из племени мастерица по части изготовления кумыса. Ну, ладно, ей-то замена найдется — ушел превосходный кузнец…
— Они и двух кобылиц угнали, турэ, — добавил все тот же вестник.
— Каких кобылиц? Кто позволил?
— Да никто не позволил, угнали — и все. Люди в становище толкуют: Биктимир, мол, двух иноходцев в свое время привел, каждый десятка кобыл стоит…
— Чтоб им ничего лучше этих кобылиц в жизни не увидать! — ругнулся Татигас и повернул разговор к другому: — А эти-то вернулись? Все живы?..
Определенного ответа турэ не получил. Никто еще не знал, все ли егеты, ускакавшие к горе Каргаул, живы. Возвращались они поодиночке, по двое, по трое — не скопом.
…Неожиданно взметнувшееся пламя обычно быстро спадает — сгорел хворост, и нет уже пламени. После того, как за баскаком Бусаем захлопнулась железная дверь, ярость юрматынцев угасла. Цель, воспламенившая их, достигнута: армаи обезоружены и частью повязаны, Бусай посажен в ханский зиндан. Другой цели у них не было. Вдобавок куда-то пропал Биктимир. Выпустил на волю рабов и точно сквозь землю провалился. Никто не мог сказать, куда он делся. Поневоле у егетов рождалась мысль: «Уж не пристукнул ли его из-за угла какой-нибудь ханский слуга? Так, глядишь, всех нас по одному повыдергают…»
Мысль эта вслух не высказывалась, но она как бы носилась в воздухе, порождая растерянность и даже робость. Кто-то из юрматынцев молча сел в седло, направил коня к воротам. Стоило подать пример — все безмолвно ему последовали.
Кони шли неторопливо, чувствуя неуверенность и подавленность всадников. Но вдруг один из скакунов застриг ушами, фыркнул. Остальные кони насторожились, словно учуяли хищника, сбились с ноги и без понуканий сами перешли на легкую рысь. И неспроста они встревожились. Вскоре со стороны Имянкалы показались скачущие во весь опор армаи — судя по всему, ногайская сотня. Размахивая над головами плетками, с гиком-визгом армаи устремились на юрматынцев. Потерявшие сплоченность юрматынские егеты и не подумали схватиться за копья или дубинки — кинули коней врассыпную, стремясь поскорей умчаться подальше от опасности, скрыться.
Никто не попытался собрать их, призвать к схватке, да и преследование длилось недолго. Прискакавшим из Имянкалы армаям нетрудно было бы выловить рассеявшихся по лесу егетов, и тогда, считай, большинству юрматынцев вряд ли довелось бы вновь увидеть родную землю. Но, к их счастью, вниманием армаев завладел пожар, заполыхавший в летней ханской ставке.
Крик-шум вокруг ханского дворца поднялся похлеще давешнего. Пламя перекинулось в ставку со стороны мечети, из подворья ишана Апкадира. Судя по тому, что огнем почти одновременно занялись дом, клети и другие ишановы строения, пустил гулять «красного петуха» человек решительный, пустил обдуманно.
Армаи, прекратив преследование, поспешили к горящим строениям, да что проку! Размахивать плетками в башкирских становищах и на яйляу, сбить одним ударом с ног строптивца, нагнать страху на мирных пастухов, довести до бешенства их собак — это они могли, этим занимались большую часть жизни. Но на пламя пожара с плеткой или там с дубинкой не накинешься. Да и вода, которую таскали бадейками, оказалась против такого огня бесполезной. Строения, срубленные из отборных сосновых бревен руками угодивших в ханские когти рабов и подневольных мастеров, превращались на глазах армаев в груды жарких углей. Огонь, не интересуясь, кем и для кого были возведены все эти строения, слизнул их и на подворье ишана, и в ставке хана. Уцелела только полупещера, использовавшаяся в качестве темницы. Но удушливый дым с угаром проникли и в нее. Распахнув остуженную несколькими бадейками воды железную дверь, армаи вынесли из зиндана тело задохнувшегося в нем баскака Бусая.