Как ни посмотри, много доброго сделал для него отец и многому научил. Самое главное — внушал, что более всего должен Шагали печься о сохранении независимости племени. «Старайся, никому не подчиняясь, подчинять себе других, — наказывал он. — Чем многолюдней племя, тем сильней, а чем оно сильней, тем знатней и могущественней ты. Добьешься могущества — и перед тобой склонят головы те, кто послабей…»
Такого рода наказов и поучений Шагали выслушал немало, особенно перед самой кончиной отца. Верней сказать, он делал вид, будто внимательно слушает, а сам в это время о каких-нибудь пустяках думал. Теперь бы ни единого словечка мимо ушей не пропустил, наизусть наставления отца заучивал, терпеливо сносил его ворчание и капризы, да невозможно это. Мертвый не воскреснет, обратного пути из могилы нет…
Все предусмотрел отец, одному лишь не научил — как с женами обращаться. Что с Айбикой делать? Бредит этим юнцом, спросонья его, Шагалия, Юмагулом назвала. И опять Шагали перестал ходить к ней ночевать, заледенело сердце… Может, развестись с ней да выдать замуж за Юмагула?..
Чтоб не думать о неприятном, Шагали вновь принялся перебирать в памяти услышанное от отца. Запомнился совет: «Никому не отказывай в помощи и покровительстве. Не дай племени рассыпаться, разбрестись, наоборот, сплачивай и пополняй его за счет ищущих приюта. Привлекай к себе и, коль представится возможным, даже силой покоряй слабые племена и роды. Возвысив племя Тамьян, и сам обретешь славу могучего беркута. Я заметил: мелкие птицы, спасаясь от своих врагов, жмутся к беркуту. Добейся могущества — и тогда под твое крыло устремятся целые стаи…»
Шагали взглянул вверх, будто решив проверить достоверность отцовских слов насчет беркута и жмущихся к нему птиц. По синему небу, вытянувшись караваном, беззвучно плыли в загадочную даль белые комки облаков. Там и сям мелькали птицы — одни преследовали добычу, другие спешили убраться подальше от хищников.
Размышления Шагали прервали сообщением о том, что на южной окраине облюбованных тамьянцами земель остановилось довольно многолюдное племя. Все еще думая о совете отца, Шагали пробормотал:
— Уж не стая ли под крыло беркута летит?
Ильбаксы, прискакавший с сообщением, ничего не понял, однако был он, видать, из тех, кто за словом в карман не лезет, — тут же нашелся:
— Может, летит, а может, и не летит — об этом, турэкей, разговору не было. Подъехал от них один ко мне: «Скачи, мол, к своему турэ, доведи до него, что я хочу переговорить с ним».
Должно быть, ихний предводитель. Конь под ним — залюбуешься! Шапка на голове — бобровая. И одежда, похоже, дорогая.
— Он имя мое назвал или просто велел сообщить главе племени?
— Сперва спросил, тамьянцы или бурзянцы тут живут.
— Потом? Потом?
— Ну, потом… Велел, значит, тебе, турэкей, передать, что повидаться хочет.
— Хай, бестолковый! Имя мое, спрашиваю, он упомянул или нет? По имени меня назвал или как?..
Ильбаксы и тут нашелся. Хотя человек в бобровой шапке имени Шагалия и не упомянул, егет решил, пользуясь случаем, угодить предводителю.
— По имени, турэкей, по имени! Передай, говорит, Шакману-турэ… Тьфу ты, не так! Передай, говорит, молодому турэ, уважаемому Шагалию, сыну Шакмана, мою просьбу: не сочтет ли он возможным предстать передо мной? Слава его, говорит, далеко разнеслась, вот мне и хочется повидаться…
Шагали сразу понял, что ильбаксы врет, но не прерывал его и, когда тот умолк, не пристыдил. Слаб человек против лести: знает, что тешат его самолюбие неправдой, а все же слушает ее с удовольствием. И Шагали не отверг выдумку хитрого егета, даже подтолкнул его дальше:
— Что еще он сказал?
Ильбаксы, будто угодив колесами в наезженную колею, понесся напропалую:
— Совсем из головы вылетело: он ведь еще спросил, дома ли славный предводитель племени тамьянцев. Да, не в отъезде ли, спрашивает, знаменитый Шагали-турэ сын Шакмана?..
Шагали, наконец, не выдержал.
— Ладно, хватит! Ври, да меру знай! А то как-нибудь разозлюсь и язык твой отрежу. Понял? Передай этому человеку… этому путнику: пусть оставит племя там, где оно остановилось, а сам вдоль ручья поднимется к Говорливому роднику…
Когда Шагали подъехал к названному им месту, человек, пожелавший встретиться с ним, уже поджидал его. Как только Шагали остановил коня, незнакомец молча вынул ногу из стремени, собираясь спешиться.
— Оставайся, уважаемый, в седле, — подал голос Шагали. — Так, я думаю, разговаривать будет удобней.
Незнакомец снова вдел ногу в стремя и, легонько тронув поводья, побудил коня сделать несколько шагов, приблизился к Шагалию.
— Приветствую тебя, Шагали-турэ! — начал он. — Там, за моей спиной, — племя Усерган. Я — Бикбау — глава племени…
— И я приветствую тебя, Бикбау-турэ! Куда путь держите?
— Нам пришлось свернуть с пути, который наметили, и вот я перед тобой, брат. Мы пришли сюда в поисках спасения…
«Сон это или явь? — мелькнуло в голове Шаталин. — Неужто вот так просто, без всяких хлопот, я осуществлю мечту отца? Неужто усерганцы сами напрашиваются под крыло Тамьяна? А может, Бикбау хитрит, что-нибудь недоброе задумал? Или же и впрямь нужда его пригнала?.. Коли хочет его племя присоединиться к нам — что ж, очень хорошо! А если просто помощи попросят — чем мы сможем помочь? Тамьянцы сами нуждаются в помощи…»
Все же весело стало Шагалию, и, как бы желая показаться выше ростом, он чуть-чуть приподнялся на стременах, — пусть Бикбау почувствует, что разговаривает с главой знающего себе цену племени.
— Добро пожаловать, Бикбау-турэ! — проговорил он не без высокомерия в голосе. — Склонившему голову в покровительстве не отказывают. У Тамьяна душа широкая, какое бы племя ни пожелало присоединиться к нам — мы будем только рады.
Теперь уже Бикбау, упершись ногами в стремена, гордо выпрямился в седле, всем своим видом показывая, что и он не какой-нибудь там захудалый турэ, а предводитель древнего и славного племени, что Шагали не так его понял.
— Я не покровительства пришел просить, Шагали-турэ, — заговорил он глухо, стараясь не поддаться обиде и раздражению. — Да, мое племя оказалось в смертельной опасности. Я поднял и увел его из долины Тобола. Сил терпеть, Шагали-турэ, не осталось, измучили нас баскаки Кучум-хана. А теперь бродит по Тоболу, набрав разбойное войско, Байынта из того же Кашлыка, грабит всех подряд. Когда он нацелился на нас, на усерганцев, пришлось уйти. — Бикбау вздохнул, помолчал. — У нас хватило бы мужества схватиться и с ним, и с ханом, но тогда мы все полегли бы. Разве в этом мудрость? Мне людей жаль. Не хочу допустить гибели племени. Мы собрались за одну ночь и ушли. Решили Великой степью, обогнув Урал с полуденной стороны, добраться до верховьев Сакмара… — Предводитель усерганцев опять помолчал, взглянул прямо в глаза Шаталин, словно спрашивая: «Доходит? Понимаешь меня?» — Байынта, негодяй, кинулся в погоню. Чтобы сбить его со следа, затеряться в горах, повернули в эти края. Обрадовались, узнав, что тут обитаете вы, башкиры. Как-никак, свой, подумал я, народ, не станете воевать с нами…
Рассказ предводителя усерганцев взволновал Шаталин.
— Нет-нет! — воскликнул он. — Кто же воюет с тем, кто пришел с миром!
— Вот и я так полагаю.
«Выходит, поспешил я, решив, что он просится под крыло Тамьяна. Просто хочет остановиться по соседству», — подумал Шагали.
— Велико ли твое племя?
— Племя — как племя. Оно ведь что пчелиный рой: благоденствуя, быстро растет, а при такой вот жизни слабеет. Нам нужна передышка, нужен покой. Может, обретем его тут?
— А по долинам Тобола тут не затоскуете? — спросил Шагали и, обеспокоившись, — как бы опять не обидеть предводителя усерганцев, не оттолкнуть! — поспешно повторил: — Добро пожаловать, Бикбау-турэ, добро пожаловать! Небо у нас высокое, земля просторная, речки полноводные. Хватит места и вам. Коль будем держаться заодно, и враги к нам не подступятся. Тот же Байынта стороной начнет обходить.
«Слиться бы нам в единое племя!» — хотел добавить Шагали, но сдержался из опасения, что Бикбау истолкует это как притязание на главенство и возьмет да уведет своих еще куда-нибудь. А надежные соседи тамьянцам нужны, очень нужны — это Шагали только что хорошо осознал.
— Прости! — извинился Бикбау-турэ. — Кабы не этот злодей, не Байынта, не потревожил бы я тебя.
— Плюнь ты на него! Не вспоминай! — посоветовал Шагали. — Сломает он где-нибудь себе шею, вот увидишь. Что ищет, то и найдет…
13
Любой хан и турэ, считающие себя умелыми правителями, имеют всевидящие и всеслышащие «глаза и уши» — в их окружении кишмя кишат явные и тайные осведомители, доносчики, ябеды, короче говоря — шымсы. Это специально прикармливаемое племя вездесуще. Услышит шымсы хоть краем уха что-то, стоящее внимания, и тут же, превратив муху в слона, кинется к повелителю с доносом…
Немалое число всякого рода подонков кормилось этим промыслом при дворе великого мурзы Ногайской орды Шейх-Мамая. При Юсуфе число их не уменьшилось, а скорее возросло. Но Юсуф всех осведомителей и доносчиков, верно служивших его старшему брату, повывел — кого смерти предал, кого в отдаленные улусы выслал — и набрал новых.
Среди этих новых оказался и мулла Кашгарлы, человек, несмотря на малый рост, удивительно гибкотелый и верткий. На его долю выпала судьба, может быть, самая сложная и хлопотная из всех осведомительских судеб.
Служил он сперва в Кашлыке хану Кучуму. Хан быстро уловил главное полезное качество прибывшего с караваном из Кашгара верткого муллы, ибо тот очень подробно и толково рассказал обо всем, что видел и слышал в пути. Кучум оставил молоденького муллу при себе.
Мулла Кашгарлы живо сообразил, какие обязанности на него возлагаются, и вскоре стал надежнейшим осведомителем Кучума. По части наблюдательности недавний шакирд, можно сказать, поверг в прах ученого мужа из Бухары, усердно служившего хану уже несколько лет.