Поэтому-то племя Табын и приняло сторону Кучумова войска. Получив от тайного осведомителя весть, что Байынта поднял катайцев, войсковой турэ, в свою очередь, созвал табынских старейшин.
— Враг великого хана Байынта, сговорившись с вашими врагами — катайцами, намеревается разгромить ваше племя, — объявил он и глазом не моргнув. — Байынта обещал отдать все ваше достояние китайцам, вас самих отправить в рабство в сторону Бухары, а вы дремлете! Поднимайтесь на битву! Войско хана не оставит вас в беде!
Старейшины нашли, что нет другого выхода, кроме как сразиться с катайцами. Табынцы, тоже не раз испытанные в схватках с налетчиками, собрались без промедлений и вместе с ханским войском выступили в поход.
Схватку на поле битвы завязали батыры табынских родов и аймаков. Издав клич племени:
— Салават! Салава-а-ат! — они устремились на своих недругов. Их угрожающий крик-визг не прерывался ни на миг.
Пришли в движение и катайцы. Прозвучал их боевой клич:
— Тайлак! Тайла-а-ак!
Сшиблись две лавины и как бы прошили одна другую насквозь. Развернулись, снова сшиблись, и все смешалось, закружились всадники, раздавая удары налево и направо, то отступая, то вновь нападая.
Немало в этот день потратила сил и та, и другая сторона, немало крови пролилось. Вылетали из седел, падали пронзенные копьями или оглушенные дубинками батыры, и многие из них скончались не от тяжелой раны, так добитые копытами ошалевших коней. Однако вечером, когда обе стороны выдохлись и отступили, среди подобранных на поле битвы раненых и убитых воинов хана, равно как и головорезов Байынты, не обнаружилось.
На следующее утро битва должна была возобновляться, ибо осталось неясным, кто победитель, а кто побежденный, кто взял верх, а кому выпало покориться печальной участи слабосильного. И все поняли: предстоит биться до тех пор, пока не полягут все батыры одной из сторон. Взяться бы людям за ум, протянуть друг другу руки и предотвратить дальнейшее кровопролитие, но никому ни у катайцев, ни у табынцев не пришло в голову сделать смелый шаг к обоюдной выгоде. Впрочем, такой шаг, наверно, не привел бы к миру, потому что за спиной воинов и того, и другого племени стояло еще по войску.
Итак, битва должна была возобновиться. Но не возобновилась. Ночью исчез Байынта. Тихо снялся со своим разбойным воинством и, прихватив еще и оказавшихся под рукой катайцев, ушел куда-то, должно быть, в леса или горы, куда ханское войско не сунется. Китайских воинов это настолько поразило, и настолько они пали духом, что потеряли способность защитить свое племя. Табынцы беспрепятственно двинулись к становищам сложившего оружие противника, однако поживиться чем-либо им не удалось — кашлыкский турэ не позволил. Он сам обобрал катайцев так, будто кость начисто обглодал, и, забыв о Байынте, поспешил в Кашлык, чтобы обрадовать добычей своего повелителя. Табынцев же, взяв у них всего два десятка лошадей, турэ освободил на год от ясачной повинности, ведь они, как-никак, внесли свою долю в утверждение могущества Сибирского ханства.
Спустя некоторое время после того, как ханское войско ушло восвояси, акхакалы коренного табынского рода, посоветовавшись, пришли к решению направить к впавшим в крайнюю нужду катайцам специального посла. Посол не то что должен был извиниться за бессмысленное кровопролитие, — виновны в происшедшем злодеи, стравившие два племени одного народа, — а просто по-человечески предложить соседям посильную помощь и тем самым снять с табынцев их невольный грех.
В пору, когда люди чуть ли не на каждом шагу оказывались втянутыми в ссоры и распри, такое добросердечное решение было чересчур необычно. Катайцы не сразу поверили табынскому послу. За проявлением великодушия чудилась им какая-то хитрая ловушка. Предводитель племени хотел было надменно отказаться от предложенной помощи. Но слишком уж много было нехваток у разоренного племени — пришлось отбросить сомнения и поступиться гордостью.
Табынцы пригнали скот и на заклание, и на расплод, покорили на этот раз соседей искренней добротой. Катайцы почувствовали себя если и не в зависимости от племени Табын, так обязанными ему избавлением от великой нужды.
А ввергший их в беду Байынта в эти дни «гостил» в племенах, обитающих на Среднем Урале и прилегающих к нему местностях. Ограбив в верховьях Тобола племя Сальют, раздел он, можно сказать, догола временно обосновавшихся в долине Ая куваканцев, затем набросился на мелкие племена, облюбовавшие верховья Миасса. Кидаясь, как уходящий от облавы волк, то влево, то вправо, оказался Байынта на берегу Исети и тут, в долине, отрезанной от остального мира грядами похожих на верблюжьи горбы гор и дремучими лесами, размечтался о создании своего ханства. И вправду, чем он хуже Кучума? Почему бы и ему не править таким же, как у Кучума, государством?
Понятно, создание ханства — не установка юрты в каком-нибудь приглянувшемся тебе месте. Чтобы защититься от недругов, надо построить крепость. А для этого нужны рабы, умеющие строить, нужны мастера. Где их взять? Говорят, много их в Бухаре, да ведь никто их оттуда специально для Байынты не пригонит. К тому же одной лишь крепости мало, на месте, выбранном для ханской ставки, должен вырасти большой и притягательный город. Значит, людям из сотен окрестных племен и родов придется ломать в горах камень и в тысячах повозок — от каждого аймака, скажем, десять повозок — отправлять тем, кто будет возводить всевозможные строения. Но для всего этого опять же нужны умелые руки, нужны мастера…
Эх, иметь бы такое волшебное средство, чтоб ты пожелал — и тут же возник всем на изумление невиданный город! Впрочем, будь Байынта волшебником, — он сперва скинул бы с трона Кучума и, сев на его место, возвеличил Сибирское ханство. Подчинил бы себе и Ногайскую орду, и далекую Астрахань с Крымом. А царя Ивана… Царя Ивана, вызвав к себе, поставил бы на колени, отобрал все его богатства и страну его превратил в страну рабов…
Разматывая нить сладостных мечтаний, Байынта задремывал, и его давно уж не знавшая покоя душа замирала и млела, наслаждалась отдыхом. Но безжалостная судьба напоминала о себе, и Байынта, вздрогнув, открывал глаза, сон отлетал, уступая место реальности.
Нет, построить город он не может, об этом и думать нечего. А что, если овладеть уже построенным городом? Мало ли на свете городов, поставленных теми же рабами и безвестными мастерами! Поискать, так, может быть, найдется такой, где сидит слабый хан и охрана беспечна? По ту сторону Урала, рассказывают, народу видимо-невидимо. И есть, наверно, города, о которых в Кашлыке и не слыхивали…
Загоревшись надеждой на легкий успех, Байынта опять поднял свое раздобревшее на дармовой еде «войско», двинулся через горы на запад. Ограбили по пути башкир двух небольших племен — Хызгы и Тарсак, миновали реки Бисерть, Ирень и вышли на кочевья одного из родов многолюдного племени Тайна. Мул-Гайна, что значит — состоятельные гайнинцы, — так именовал себя этот род.
Мул-гайнинцы ежегодно четырежды, соответственно четырем временам года, меняли место обитания и как раз перегоняли скот с летних пастбищ на осенние, поближе к селению, где предстояло перебороть зиму. Скота у них было довольно много. Но не стада и табуны привлекли внимание Байынты в первую очередь, а укрытое меж холмами от ветров селение. Виднелись там не только деревянные избы, но и каменные хозяйственные постройки. Узнав, что гайнинцы недавно избавились от власти казанских ханов и теперь ни от кого не зависят, Байынта обрадовался, как охотник, выследивший крупную добычу.
Но выяснилось, что за спиной мул-гайнинцев стоят бисер-гайнинцы, а у реки Толвы кочует самый сильный род племени — Тол-Гайна. «Гайнинцев моими силами не одолеть, — сообразил Байынта. — Зубы показывать им не стоит. Но как-нибудь, потихоньку-полегоньку, прибрать к рукам их надо. Никак нельзя упустить такую возможность!»
Узнал он вдобавок, что тол-гайнинцы умеют выплавлять и ковать железо. Редкостное умение! Железо наделяет человека могуществом. Одно дело — выгибать луки и выстругивать стрелы, это многие могут, совсем другое — ковать смертоносные наконечники для тех же стрел или копий. Вот что нужно для создания ханства!
Чтобы присмотреться к племени и решить, с какого боку к нему подступиться, Байынта прикинулся знатным, ханских кровей, путешественником из Кашлыка, а то, что за ним следует столько вооруженных людей, объяснил необходимостью обеспечить свою безопасность. Поверили этому насторожившиеся мул-гайнинцы, нет ли, но глава рода и одновременно племени Айсуак-турэ гостеприимно пригласил мусафира на угощение, — у него и на осенней стоянке был добротно срубленный дом.
Спутникам своим Байынта строго-настрого наказал: вести себя благопристойно, ничего не трогать. Грабеж в его расчеты пока что не входил. Да и Айсуак-турэ еще при встрече с подозрительным гостем ясно намекнул и потом, беседуя с ним, повторил, что род готов постоять за свое добро не на жизнь, а на смерть.
— Изнуряла нас ясачная повинность, — сказал он. — Теперь в Казани хана нет, а от других, кто потянется к нашему добру, отобьемся. Хватит, намаялись!
— Но ни одно племя не может жить само по себе, не повинуясь кому-нибудь, — осторожно возразил Байынта, прожевав жирный кусок мяса, сунутый ему в рот хозяином согласно обычаю, в знак гостеприимства. — Вам придется искать защиту, и, даст аллах, в скором времени примет вас под свое крыло могущественный хан…
Гость не уточнил, кого он имеет в виду. Пусть нахмурившийся хозяин сам подумает и, главное, пусть привыкнет к мысли, что не обойтись им без хана. Именно хана.
— Вы ведь знаете, кто овладел Казанью, — вкрадчиво продолжал Байынта. — Коварный царь Иван захочет наложить руку и на эти края. А коль придут сюда урусы, светлый день обернется для вас темной ночью. Все добро ваше они отберут, жен ваших и детей заставят поклоняться кресту, а вас, мужчин, повязав, превратят в рабов…
Айсуак-турэ покачал в сомнении головой, но ничего в ответ на это не сказал.