Мамыш, понятно, врал. Прибывшие с Галиакрамом ногайцы не столько из чувства верности ему, сколько из-за того, что бежать им было далеко, да и нельзя — в орде накажут, бродили тут как в воду опущенные.
— Мне нужно с десяток надежных воинов, — повторил Галиакрам. — Я пошлю их в Касимов. По важному делу.
— Чем глядеть в сторону Касимова, мой хан, позаботься о себе!
Это прозвучало скорее как приказ, нежели совет, и, конечно, не понравилось Галиакраму. Он разозлился.
— Обо мне позаботиться должен ты! Хочешь чего-нибудь добиться, так береги своего хана! Что ты можешь без меня?
Задетый за живое Мамыш, закусив нижнюю губу, бросил на хана свирепый взгляд. Но Галиакрама это не образумило, он продолжал запальчиво:
— А когда ты думаешь начать наступление на Казань, а? Когда изгонишь урусов из этого священного города? Я ведь прибыл сюда не для того, чтобы возглавить толпу бродяг! Великий мурза ногайцев Юсуф послал меня, чтоб я занял казанский трон!
— Ну и займи!
— Да как же я займу, когда твое войско бездельничает, а ты и не думаешь начать поход на Казань!
Не обращая внимания на то, что по лицу Мамыша пошли пятна, Галиакрам продолжал выговаривать ему:
— Отец мой воинов тебе прислал? Прислал. Хана прислал? Прислал. Чего тебе еще надо?
— Надо, чтоб ты заткнулся, душа из тебя вон!
Только тут Галиакрам сообразил, что оказался в отчаянном положении: взбешенный Мамыш надвигался на него.
— Эй-эй! — предупредил хан внезапно осипшим голосом. — Ты поосторожней, а то… Голова ногайского мурзы в тысячу раз дороже головы какого-то там марийца!
— Вот как? Что ж, держи, я вложу твою драгоценную голову в твои собственные руки!..
Мамыш-Берды, вырвав из-за пояса боевой топор, взмахнул им. Галиакрам успел издать душераздирающий вопль. Топор беззвучно вошел в его жирную шею. Струей ударила кровь. Тучное тело хана кувыркнулось на пол.
Мамыш приказал вбежавшим на крик охранникам:
— Отсеките ему голову напрочь!
И сунул топор в руку одному из растерявшихся охранников.
— Ну, что застыл? Отсеки!
Убийство пусть и никудышного хана — дело нешуточное. Мамыша трясло. Чтобы унять дрожь, он потянулся к недопитой Галиакрамом кумышке. Сделав глоток, передал чашу охраннику, который перерубил шею убитого.
— На, пей! — сказал, утирая губы. — Помяни хана! А его голову… Голову посади на кол. Пусть все видят, что с Мамышем шутить нельзя!
21
Молодой имянкалинский хан Ахметгарей, узнав, что летняя его ставка у горы Каргаул разорена, дворец сожжен, крепко подосадовал на самого себя: был неоправданно мягок по отношению к подвластным башкирским племенам. Будь иначе, разве же случилось бы такое? Начальнику своего войска хан приказал установить и покарать преступников.
— Не откуда-то издалека они, наверно, явились, — сказал Ахметгарей. — Совершили злодеяние башкиры из ближней округи.
— Так, так, — подтвердил начальник войска. — Мои воины, подоспевшие к пожару, видели, что преступники утекли вверх по Уршаку.
— Должно быть, минцы! Их рук дело! Вот что: доставь-ка сюда главу этого строптивого племени, Канзафара! Надо проучить его!
— Клянусь, мой хан, доставлю в мгновение ока! Только разреши взять с собой побольше воинов. Сам знаешь, какой там народ.
— Нет-нет! — возразил хан, вдруг придя к мысли, что в столь неспокойные времена чересчур обострять отношения с подданными не стоит. — Не бери с собой воинов. Возьмешь несколько телохранителей — и довольно! На этот раз не воевать я тебя посылаю. Нельзя перегибать палку. Пригласишь Канзафара в гости. Понял? А тут будет видно…
— А ежели они нападут на меня? Как же без воинов-то?
— Не нападут. Башкиры на добро злом не отвечают. А ты ведь с добрым намерением поедешь. Понял? Да, ты поедешь, чтобы пригласить Канзафара в гости к хану.
— Все-таки, мой высокочтимый хан, легче разговаривать, имея за спиной войско.
— Не надо на этот раз войска! Уразумей: ты едешь не как войсковой турэ, а как посол, выполняющий мое поручение. Скажешь от моего имени: хан, мол, желает увидеть предводителя достославного племени Мин Канзафар-бия в своем дворце в качестве уважаемого гостя. Пусть рот от удивления разинет. Сразу с собой и привези его. Для большей убедительности скажи: будут и некоторые другие предводители племен. Скажи, к примеру: такое же приглашение послано Татигасу. Уразумел?
Когда вооруженный «посол» хана предстал со своими телохранителями перед Канзафаром-турэ, минцы как раз были взбудоражены необычайным событием. Нежданно-негаданно, спустя столько времени, вернулся в племя один из четырех егетов, схваченных ни за что ни про что армиями имянкалинского же хана Акназара и угнанных неведомо куда. Удивительны были рассказы Ташбая о своих приключениях. Он не просто слышал, а сам был очевидцем падения подлого Ядкара с казанского трона. Мало этого — при взятии Казани воевал на стороне русского войска!
Акхакалы посоветовали Канзафару:
— Укороти язык этого егета. А то навлечет беду на племя. Дойдет слух до Имянкалы — тут же нагрянут…
Однако бий не спешил с этим, мысли его больше были заняты подготовкой нынешнего общеплеменного собрания — йыйына. Где устроить праздник? Как обычно, у Асылыкуля, рядом с главным становищем коренного рода минцев, или в местах обитания других родов, скажем, у Кугидели либо в верховьях Уршака? Вопрос немаловажный, ибо от этого зависело, откуда и кого пригласить на праздник. Возникло у Канзафара намерение зазвать и самого хана. В конце концов, решил устроить йыйын в долине Кугидели, у озера Акзират, неподалеку от священных могил предков — Урдас-бия с Тысячью Колчанов и его окружения. «Так и Ахметгарей-хану ближе ехать. Глядишь, и приедет», — рассудил он.
Между тем Ташбай все свои потрясающие впечатления уже выложил и тем, кто подходил к нему, чтобы убедиться в достоверности повторяемых его первоначальными слушателями рассказов, он лишь коротко отвечал: «Да, так и было». Хотя в племени все еще жили услышанным от «вернувшегося почти с того света», интерес к нему, подобно к реке после разлива, начал спадать. Может быть, поэтому Канзафар-турэ поругал его за опасную словоохотливость, но не очень строго.
Сорвать бия с места посланцу Ахметгарей-хана труда не составило. Приглашение он принял с удовольствием. «Выходит, молодой хан относит меня к числу знатных предводителей, — подумал он. — Может быть, выгадаю что-нибудь для племени. Да и представляется повод пригласить в гости и самого хана. Может, и вправду приедет на йыйын…»
Акхакалы поддержали его мнение.
— Общение с ханом тебе не повредит, — сказали ему. — Не войско же прислал, а приглашение. Поезжай, поезжай!
В сопровождении двух телохранителей и слуги Канзафар-бий последовал за посланцем хана.
К Имянкале подъехали на склоне дня. Как и полагается при встрече уважаемого гостя, ворота в крепости распахнулись без промедления. Когда Канзафар соскакивал с седла, один из ханских охранников даже заботливо подставил плечо, чтоб он оперся. Другой увел коня в ханскую конюшню. Однако дворцового служителя, который должен был бы выйти навстречу бию и проводить его в гостевую комнату, не было видно. Канзафар удивился. Направляясь к входу во дворец, обернулся к двинувшимся следом охранникам.
— Может, хану не сообщили о моем прибытии?
Вместо вежливого ответа услышал:
— Он ждет тебя не дождется! Шагай быстрей!
Два охранника подхватили его под руки с двух сторон и, подтащив к железной двери, втолкнули в зиндан, устроенный в подвале дворца. Дверь закрылась, лязгнул запор.
Канзафар покричал-покричал, но отклика не получил. Отошел в дальний угол и, приткнувшись там, заплакал. Он ничего не понимал.
Вскоре втолкнули в зиндан и обоих его телохранителей.
Ночь тянулась мучительно долго. Утром предводитель племени Мин предстал перед ханом, но не в качестве гостя, а в качестве узника. Охранник тычком в спину поставил его на колени. Канзафар, задыхаясь от обиды, едва не закричал, но сумел спросить сдержанно:
— Что это, высокочтимый хан? С каких пор в Имянкале так унижают гостей?
Ахметгарей-хан ухмыльнулся.
— Ты не гость! Ты — преступник!
— В чем моя вина?
— Как? Ты не знаешь, в чем твоя вина? А я ждал, что ты покаешься.
— Мне не в чем каяться! Я чист и в делах, и в мыслях. В племени моем, благодарение всевышнему, все благополучно. Никто ни единым звуком не погрешил против ханства.
— Никто?
— Никто, высокочтимый хан. Ни единым звуком.
— А кто разорил мою летнюю ставку, а?
До Канзафара дошли вести о нападении на ханскую ставку, но он воспринял их спокойно, поскольку знал, что минцы к этому делу не причастны. И теперь он облегченно вздохнул: вот, оказывается, в чем его обвиняют!
— Я слышал, дорогой хан, что какая-то толпа бесчинствовала у горы Каргаул. Что эти злодеи там натворили?
— Об этом у тебя надо спросить! Твои там были, минцы. Не сам ли ты их послал?
— Аллах свидетель, мой высокочтимый хан, племя Мин такими делами не занимается!
— Есть у тебя доказательства? Чем подтвердишь свои слова?
— Тем, что все в племени в эти дни были на месте. Никто на сторону не отлучался, и никто со стороны к нам не прибился.
Простодушные ответы Канзафара почти было убедили хана в невиновности минцев, и он подумал: «Может, в самом деле не они? Может, юрматынцы?» Но слова: «Никто со стороны к нам не прибился», — опять ожесточили его. Ахметгарей выпрямился на троне, хлопнул ладонями себе по коленкам.
— Врешь! Никто, говоришь, не прибился, а этот, вернувшийся из Казани головорез, что — не в счет? Он сеет в племени смуту, а ты его покрываешь! Все вы один другого стоите! В зиндан!..
Канзафара отвели обратно в зиндан. Теперь бий понял: Ахметгарей-хан заманил его в ловушку, все было обдумано заранее. Племени грозит разгром, а он, предводитель, лишен возможности что-либо предпринять. И сам, сам виноват! Жил беспечно, не учуял коварства! Хорошо, если в племени узнают, что их турэ попал в беду, и поднимутся всем миром, кинутся на выручку. Тогда Ахметгарей, чтобы дело не зашло чересчур далеко, выпустит его из зиндана. Но племя может и не подняться. Соберутся акхакалы на совет, и кто-н