— Да куда придет-то? Имянкалы нет, пеплом развеялась.
— Все равно придет, найдет — куда.
— Хоть бы немного отдышаться племени, добра нажить…
— Придет, придет. Не с ногайской стороны, так еще с какой-нибудь. Слух был: где-то на землях гайнинцев объявилось войско сибирского хана, вот ведь как…
Канзафар-бий, не спуская глаз с майдана, держал уши торчком, прислушивался и к беседе акхакалов.
— Верно судите, почтенные, — подал он голос. — Тут нас в покое надолго не оставят. Надо что-то предпринять. Либо уйти отсюда, куда глаза глядят, либо…
Байбыш-турэ не дал ему досказать мысль, прервал:
— Уйти вам надо, уйти! Последуйте за канлинцами и будете на свободе. Нет ничего лучше свободы!
Акхакалы покивали:
— Так, так…
— Чем свободней мир, тем душе просторней…
Татигас-бий кинул насмешливо:
— Уж не клоните ли вы к соединению ваших племен? Коль сговоритесь, пригласите на торжество и нас!
Сказал он это из желания поерничать, нисколько не веря в возможность объединения канлинцев с минцами, но тут же встревожился: а вдруг?.. Нет, не хотел бы Татигас-бий слияния двух сильных племен по соседству со своим, ибо Юрматы тогда будет выглядеть тщедушным подростком рядом с дюжим мужчиной. Чтобы не осталось места соблазну, предводитель юрматынцев, глянув поочередно на Канзафара и на Байбыша, добавил:
— Можно и соединиться. Только ведь две бараньи головы, как говорится, в один котел не втиснуть. Придется тогда одному из вас стать головой, другому — грудью, что ли…
Канзафар промолчал. Прикусив губу, молчал и Байбыш. Но акхакалы принялись обсуждать высказанную Татигасом мысль.
— Племя с племенем, бывает, сходится, бывает, и расходится. Всяко бывает. Но лучше всего, конечно, жить в дружбе и согласии.
— Коль сойдемся, так птицу священную, скажем, можно принять ихнюю, а древо — наше.
— Клич останется наш, у канлинцев клича нет…
Тут выяснилось, что у племени Канлы нет не только клича, но и птицы, которой бы оно поклонялось, и древа священного, а тамга непостоянна — часто меняется. Байбыш-турэ не выдержал, вмешался в разговор:
— Можно и без всего этого жить. Само название племени «Канлы» любого клича стоит, понятно? Что касается древа и птицы, каждое дерево в лесу — наше и каждая птица небесная — наша, оттого и жизнь племени — полная чаша!
— Бросьте, почтенные, спорить попусту, — призвал старейший акхакал. — О будущем надо подумать.
— Так разве мы не о будущем думаем?
— Ты вот скажи: чем от орды заслониться, где защиту искать? Может, под чьим-нибудь крылом укрыться? В Малом Сарае пока не до нас, там мурзе Исмагилу надо после булгачки утвердиться. Но ведь скоро его армаи и баскаки нагрянут сюда…
Все примолкли, задумались.
Праздник на майдане шел к концу. Состязания завершились, народ разбился на кучки, окружив кураистов, домристов, сказителей, — кому что по вкусу. Канзафар-бий окинул майдан хозяйским взглядом: все ли в порядке? Бросилось ему в глаза, что особенно много народу собралось вокруг Ташбая. Тот, размахивая рукой, рассказывал что-то, должно быть, интересное. Не то чтобы обеспокоившись, а скорее из любопытства Канзафар послал туда своего порученца:
— Узнай-ка, о чем он там толкует.
Порученец, похоже, неверно его понял — привел самого Ташбая.
— Не кончились еще твои байки? — спросил бий. Должен же он был что-то сказать или спросить, раз уж Ташбай предстал перед ним. — И как только язык у тебя не устает!
— Да ведь расспрашивают, турэ. Выпытывают.
— Что выпытывают?
— Про царя Ивана спрашивают. Видел ли, спрашивают, его, каков он, спрашивают, из себя. Небось, одежда у него, говорят, вся из золота да серебра…
— Одежда у царя Ивана, конечно, не чета твоей, — заулыбался старейший акхакал. — Но ты вот что скажи: с умом ли он дело делает? Да не обижает ли народ? А то говорят — силком обращает людей в свою веру.
— Нет, почтенный. Сам я ничего такого не видел и не слышал.
Воспользовавшись случаем, егет снова принялся пересказывать то, что понаслышке знал о царе Иване. Хотя царя Ташбай даже издали не видел, польщенный вниманием знатных слушателей, он настолько увлекся, что выходило так, будто чуть ли не разговаривал с ним самим.
— Слыхали? — обратился Канзафар-бий к сидящим рядом с ним. — Царь Иван обещает веру и обычаи не притеснять. Вот — свидетель, который видел его своими глазами!
— Он, турэ, свое обещание и на бумаге затвердил. Такая бумага была у моего товарища, и один дервиш прочитал ее нам еще до того, как урусы взяли Казань. Там сказано: «Все народы, племена и роды…» Да, так начинается. Дальше я только смысл помню…
— Погоди! — прервал его Канзафар-бий. — Есть такое письмо и у меня, один проезжий тамьянец оставил. Сегодня, я думаю, самая пора прочитать это письмо народу…
Он уже и давеча, сказав: «Либо уйти отсюда, куда глаза глядят, либо…» — хотел завести речь о царском письме, да Байбыш-турэ перебил.
— Найдите-ка нашего шакирда! — распорядился Канзафар-бий.
Один из шакирдов, обучавшихся при Каргалинской мечети, был родом из минцев. На лето он вернулся в племя и сидел в это время за спинами знатных, тихий, как собачонка, ожидающая, когда ей кинут косточку. Найти его не составило труда. Порученцы бия известили народ, что ему следует приблизиться к турэ: сейчас произойдет нечто важное.
— Читай! — сказал Канзафар-бий шакирду, подав ему вытащенное из-за пазухи письмо.
— «Все народы, племена и роды, слушайте и уразумейте. Я, царь, государь и великий князь…» — начал шакирд нараспев, будто читая Коран.
Язык «тюрки», на котором было написано письмо, и без того был трудноват для понимания, да тут еще это заунывное пение вызывало досаду.
— Ты, как тебя, не пой, — остановил шакирда Канзафар-бий. — Читай по-человечески. Или говори по-нашему, что там сказано.
— Тут, Канзафар-турэ, сказано, что веру вашу и обычаи я обещаю хранить и ничем не притеснить…
— Нет, лучше читай!
Растерянный шакирд продолжал чтение запинаясь, по слогам, иначе «по-человечески», то есть в непривычной для него манере, не получалось. Канзафар-бий время от времени, чтобы смысл письма дошел до всех, устремлял вверх указательный палец:
— Понятно? Читай дальше.
— «…Земляки, водами и богачеством вашим владеть вам самим».
— Понятно?..
Таким вот образом усилиями шакирда и предводителя племени царские обещания были доведены до всеобщего сведения.
Канзафар-бий поднялся на ноги, окинул взглядом акхакалов, знатных гостей и столпившийся вокруг них народ.
— Ямагат!
Голос бия прозвучал не так сильно, как ему хотелось, поэтому он повторил:
— Ямагат!
Воцарилась тишина. Народ с небывалым доныне вниманием и надеждой ждал, что скажет Канзафар-турэ.
— Вы слышали: царь Русин призывает нас под свое крыло. Вы слышали: он обещает защитить наши земли и воды. Может, решимся доверить свою судьбу ему, а?
Ответа на вопрос не последовало. Народ молчал. Никто не издал ни звука.
— Вы слышали: он обещает нам вольную жизнь, обещает убавить ясак… Скажите свое слово. Ногайская орда Имянкалу нам не простит. Житья нам тут не даст. Как решим? Уйдем отсюда? Или останемся на родной земле, попросив защиту у Русии?
Народ молчал.
— У вас что — языки отсохли? Говорите!
Послышались неуверенные голоса:
— Как сам считаешь, турэ?
— Как ты, так и мы…
Канзафар продолжал:
— В нынешние тяжелые времена, ямагат, нам одним трудно будет выжить. Чем стать жертвами еще какого-нибудь хана, лучше, по-моему, принять защиту царя Ивана, который сам говорит: «Не страшитесь меня».
— Тебе видней, турэ, — сказал пожилой минец, выступая из толпы вперед. — Только бы не оказалось племя в еще худшем положении.
— Мы тебе верим! — закричали из толпы.
— Позаботься о благополучии племени!
Поднялся старейший акхакал.
— Я думаю, Канзафар-турэ, раз племя тебе верит, должен ты, сам съездить к царю Русии…
Народ опять примолк, чтоб не упустить ни слова старейшего.
— Бумага — одно дело, а разговор лицом к лицу — другое. Да. Коль поедешь и условишься с милосердным царем, глядя ему в глаза, уговор будет надежней. Не так ли, сынки? Верно ли я говорю?
— Верно, почтенный, верно!
— Желания человеческие, сынки, беспредельны. Не все из того, что мы желаем, исполнимо, но, может быть, милосердный царь добавит к своим обещаниям еще что-нибудь. Согласны вы с этим?
— Согласны!
— Благословляем нашего турэ на поездку?
— Да! Да!
— Лишь бы живым-здоровым вернулся! И не забывал там, что племени нужно!
— Итак, мы склоняем голову перед Русией в великой надежде на ее защиту и дружбу…
Столь быстрый поворот в разговоре на общеплеменном совете явился для Канзафара некоторой неожиданностью, но вполне устраивал его.
— Значит, решили? — уточнил он.
— Доброго пути, турэ! — отозвался майдан.
— Что ж, ямагат, в путь так в путь! Благодарю за доверие! Теперь можно и разойтись. Нынешний наш йыйын прошел хорошо, остается пожелать, чтоб и предстоящие порадовали. Спасибо нашим гостям, уважили нас. Дай аллах вот так же встретиться на нашем празднике будущим лётом!
— Да будет так!
Йыйын закончился. Но ни хозяева, ни гости не спешили разойтись-разъехаться. Обсуждали случившееся.
— Небывалое путешествие предстоит тебе, — сказал Байбыш Канзафару, — и неизвестно, чем оно завершится.
— Удачи мне пожелай, удачи!
— Что ж, пусть будет удачен твой путь!
Татигас будто бы шутки ради кольнул Байбыша:
— Коль желаешь Канзафару добра, почему бы и тебе не отправиться с ним? Ведь ты — самый дорогой его гость.
Акхакалы загомонили, приняв его слова всерьез:
— И то правда!
— Да, желательно, весьма желательно!
— Поезжайте вдвоем!
— А можно и втроем!..
Байбыш-турэ отрезал:
— Нет, я не поеду! Канлы ни перед кем не склоняло голову и не склонит!
Прозвучало это укором минцам. Наступило неловкое молчание.