Башкирские турэ не знали, верить или не верить этим вестям. Поэтому осторожный Иске-бий и решил: надо побывать в Актюбе. Может быть, случившееся там все меняет, то есть отпадает надобность ехать к русскому царю. Хотя вряд ли… В Малом Сарае найдутся мурзы, готовые не то что наперегонки к готовому ханскому гнезду побежать, а даже горло друг другу ради власти перегрызть. И все-таки… И все-таки надо человеку, чтобы в чем-нибудь убедиться, все своими глазами увидеть и все, как говорится, своими руками пощупать.
Шагали сообщил условие тестя предводителю усерганцев, который с предложением принять покровительство русского царя согласился без долгих раздумий. Тут же устроив йыйын, Бикбау заручился и согласием племени. Ну, а к Карагужаку Шагали так и так должен был заехать. К устью Сакмара они отправились вместе. Вскоре туда же прибыл со своими людьми Иске-бий, а следом за ним — Бикбау.
Ворота Актюбы в эти дни были настежь открыты, беспрепятственно гуляли по ее улицам степные ветры. В городе сновал народ — из-за того, что хан «осиротил» его, жизнь не прекратилась. Девушки, как всегда, таскали воду из реки, мальчишки теребили собак, старики стояли, опираясь о посошки, разглядывали прохожих, уделяя особое внимание въезжающим в город или отъезжающим мусафирам и купцам. Только егетов и молодых мужчин не было видно в Актюбе, увел их всех с собой Кадик-мурза.
Предводители четырех племен подъехали к мосту через окружающий город ров все вместе, седло к седлу. Поскольку мост был узковат, вперед пропустили предводителя усерганцев, за ним последовали Иске-бий с Шагалием, последним, беспечно насвистывая, проехал Карагужак. Перед распахнутыми Сакмарскими воротами Бикбау придержал коня.
— Въезжай, въезжай! — сказал ему Иске-бий.
— Нет, уважаемый, первым должен въехать человек, у кого на это больше прав.
— А у кого больше прав?
Бикбау указал на Карагужака.
— У него. Тут ведь кыпсакская земля. Он — хозяин, право въехать первым принадлежит ему.
— Твоя правда! Милости просим, Карагужак-турэ!
— Э, я уже столько раз въезжал! Уступаю эту честь вам.
— Ладно, ладно, не заставляй уговаривать себя, не к хану едешь! Теперь ты сам можешь занять в этом городе место хана.
— И впрямь! Трон — пустой, возьмем да посадим Карагужака! Подходящий у нас будет хан, лучше не надо!
Дружно посмеялись. Но шутка шуткой, а Карагужаку приятно было слышать это.
— А что! — сказал он, чуть покраснев от удовольствия. — У ханов на лбу рог не растет, такие же, как мы, люди…
— Доныне ханов из башкир еще не было, — сказал Иске-бий, — посадить одного, так с него и начнется ханский род.
— Коли так, остается только объявить Карагужака здешним ханом!
— Да ну вас! — махнул рукой глава кыпсаков. — Несете пустое! Разве же я сменяю мои зеленые луга, мои леса, мои серебряные ручьи на жизнь в этих стенах! Предложить вам, так и вы не согласитесь. Не с руки башкиру сидеть в ханах. Пускай ногайцы дышат вонью!
Карагужак тронул коня. Спутники последовали за ним.
Предводителей сопровождала целая ватага охранников и слуг с вьючными лошадьми в поводу. Среди сопровождающих была одна женщина — жена Шагалия Марья.
Проехали город насквозь, не остановившись даже у пустого ханского дворца. На другом краю города, у Яицких ворот, суматошились караванщики.
— Шевелитесь! — покрикивал один из них, должно быть, старший. — Скорей надо уматываться отсюда, в городе без правителя невесть что могут натворить!..
Выехав к Яику, наши путники облегченно вздохнули. Узкие улицы, усеянные глиняными черепками, костями, тряпичным хламом и всяким прочим мусором, пыльные каменные ограды, казалось, стесняли дыхание, а тут — привычный простор. То ли притомившись, то ли из-за произведенного городом впечатления никто не произносил ни слова, и, может быть, долго еще ехали бы так, если б не вскрикнула вдруг Марья. Шагали придержал коня.
— Что случилось?
— Конь мой споткнулся, чуть из седла не вылетела.
— Чтоб тебе совсем пропасть! — пробурчал Иске-бий.
Бикбау с Карагужаком глянули на него укоризненно.
— Да разве можно брать женщину в такую дальнюю дорогу! — попытался оправдаться Иске-бий.
— Ну, взял и взял, не отправлять же ее теперь обратно, — заступился за друга Карагужак.
— Пускай едет, никому она не мешает, хлопот пока не доставляла, — добавил Бикбау.
Шагали, подумав, что жена, должно быть, устала, взглянул на солнце и крикнул едущим впереди:
— Эй, почтенные, а ведь уже полдень! Не пора ли сделать остановку? Подкрепиться бы надо!
Те, не отвечая, повернули коней к зеленой лужайке на излучине Яика.
— Вот спасибо тебе, напомнила, что пора пообедать, — сказал Шагали жене.
Марья молча улыбнулась. Она вообще в эти дни старалась держаться понезаметней, редко подавала голос.
Она еле уговорила Шаталин, чтоб взял ее с собой. Как только узнала, что муж собирается в это путешествие, принялась чуть не со слезами на глазах упрашивать: «Возьми и меня! Я не помешаю, наоборот, буду помогать тебе!». А Шагали, правду сказать, намеревался взять Айбику. Две причины были для этого. Во-первых, думал он, тестю будет приятно видеть дочь рядом с собой. А во-вторых, тревожила мысль о Юмагуле. Неравнодушна к нему Айбика. Ну, пока сам дома — жена под приглядом. А как ее, молодую, легкомысленную, одну оставлять? Не будет на душе покоя.
Иске-бий сперва поддержал его намерение взять Айбику: да, конечно, ему будет приятно, ведь единственная и любимая дочь… Но вспомнив присловье: «Дорожная докука — что адская мука», — подумал-подумал и решительно возразил:
— Нет, пусть она, зятек, дома останется. Молодая ведь еще, кости не окрепли. Ей детей рожать, а такая дальняя дорога может повредить…
— Ладно, — сказал Шагали. И, помолчав, добавил: — Тогда старшую жену возьму…
— А ее-то зачем?
— Так лучше будет. Двум женам в одном доме все-таки тесно…
— Ну, сам знаешь.
Пожалел Шагали Марью. Понять ее было не трудно: там — ее родина. Кровь, как говорится, тянет. Кто знает, может, теперь ее отец вернулся из плена, — не встретится с ним, так хоть услышит о нем что-нибудь… Словом, доволен был Шагали тем, что Марья едет с ним. Если б еще мысль о Юмагуле не тревожила!..
Шагали, добрая душа, предложил заехать по пути в главное становище юрматынцев: вдруг да у Татигас-бия возникнет желание присоединиться к ним! Остальные не возражали. Взяли направление на верховья Лшкадара. Но Татигаса на месте не оказалось. Юрматынцы что-то темнили, не сказали, куда отправился их предводитель. Уехал несколько дней назад, и все тут.
Шагалия это несколько расстроило, но товарищам своим он старался казаться веселым. Ехали, как повелось с Актюбы, четверо в ряд, седло к седлу, вели обычный дорожный разговор о том о сем, были внимательны друг к другу, согласно, без препирательств решали, когда и где остановиться на полуденный отдых, где поставить походные юрты на ночь — у понравившегося кому-либо родника или у говорливой речки. Скатерть расстилалась общая для четырех турэ и Марьи.
Нет-нет, да опять возвращался Шагали мыслями к Татигасу, досадно было, что не встретились с ним. Вздохнув огорченно, утешался тем, что есть еще впереди другие племена, есть минцы и молодой их предводитель Канзафар, у которого Шагали погостил, возвращаясь с Марьей в родное племя.
Дорога то ныряла в густой лес, то устремлялась через богатые травами луга. Переправились через Кугидель, и взорам путников открылась вдали гряда подернутых дымкой холмов, а поближе, у подножья поросшей соснами горы, сияло зеркало Асылыкуля. Шагали, конечно, помнил, что главное становище минцев расположено у этого озера.
Он заволновался, предвкушая радость встречи с давним знакомым, но и тут ждало его разочарование: Канзафара на месте тоже не застали. Собственно, огорчаться из-за этого не стоило. Выяснилось, что предводитель минцев, опередив Шагалия и его товарищей, выехал с несколькими своими егетами в ту же сторону, куда направлялись они, то есть в сторону Москвы.
Все же путники наши воспользовались гостеприимством минцев, остановились у них на отдых. И тут из уст акхакалов услышали много интересного. В отличие от настороженных чем-то юрматынцев, минцы держались очень открыто, охотно, со всеми подробностями рассказали о пережитом в последнее время. О том, как Ахметгарей-хан, свалив пожар у горы Каргаул с больной головы на здоровую, заманил их предводителя в ловушку, — пригласив будто бы в гости, посадил в зиндан. О том, как возмущенные минцы кинулись выручать своего турэ и разорили гнездо хана. О том, наконец, как прошел йыйын, как благословили Канзафара на поездку к царю Ивану.
«Канзафар и Бикбау оказались умней меня, — позавидовал Шагали. — Мне-то сразу не пришло в голову посоветоваться с племенем». С акхакалами своими он, конечно, посоветовался, и все соплеменники знают, куда и зачем он поехал, никто слова против не сказал, а все же…
При беседе с минцами Шагали — к слову пришлось — спросил, как здоровье у жены их предводителя. Она, помнилось ему, была нездорова. Да-да, у него на глазах упала в обморок. Шагали тогда даже вскинулся было, чтобы помочь женщине, но Канзафар остановил: мол, и без него помогут…
— Умерла она недавно, — ответили ему опечаленно.
— Сильно, что ли, захворала? Лечить-то пробовали?
— Как не пробовать! Уж откуда только турэ знахарок не привозил! Ничего не помогло. Она, бедняжка, под конец вроде умом тронулась, бредила, какого-то одноухого разбойника проклинала…
— Да упокоится ее душа в раю!
— Да будет так! Аминь!
Уже прощаясь, Шагали справился:
— Не женился еще ваш турэ снова?
— Нет, все некогда ему невесту присмотреть.
— От покойной жены детей не осталось?
— Остался сын. Уразом назвали. Большой уже, в седле сам держится. Турэ его с собой взял.
— Мир, значит, решил показать.
— Турэ сказал: после меня судьба племени перейдет в его руки. Пускай, раз представляется возможность, на царя Ивана посмотрит…