— Марьям[36]!
Шагали похолодел: Марьи там, где она стояла, не было, берег обрушился. Шагали кинулся к реке, на бегу сбросил с себя елян, не раздумывая прыгнул вниз. Жену нашел быстро. Марья лежала под водой, придавленная глыбой глины. Отчаянным усилием Шагали сдвинул глыбу, поднял жену на руки и — бегом, бегом, через спуск к паромному причалу, понес к стоянке. Изо рта Марьи полилась вода, успела наглотаться, а теперь, должно быть, оттого, что Шагали прижал беспомощное тело к груди, или из-за покачивания, ее рвало.
Все путники всполошились. Шагали положил Марью у костра на подстеленную кем-то кошму. Она была жива, но без сознания.
Всю ночь просидел Шагали возле жены, не в силах чем-либо помочь ей, лишь повторяя:
— Марья… Марьям…
Утром она пришла в сознание. Проговорила еле слышно:
— Больно… Все болит…
Осторожно, подняв кошму за углы, ее перенесли в юрту.
Канзафар со своими уехал, а каравану предводителей четырех племен пришлось постоять еще пару дней. Пытались вылечить Марью отварами целебных трав. Даже Иске-бий расстарался: поймал перепелку, сварил ее в походном казане, в отваре размочил сушенный под бурзянским солнцем корот и принес Марье приятное на вкус, кисленькое питье.
На второй день, переживая из-за того, что задержала путников, Марья сказала мужу:
— Надо ехать. Поправлюсь в дороге. Мне уже лучше.
Поверить этому Шагали не вполне поверил, но, чувствуя себя неловко перед товарищами, согласился с ней.
Уложили Марью в люльку меж двух коней, переправились через Сулман, продолжили путь. После первого же перехода Марье стало хуже, но она крепилась, подбадривала Шагалия: «Вот завтра поднимусь и сама буду кормить вас».
Не поднялась. У реки Иж совсем худо ей стало. Остановились. Сидели, подавленные, не зная, что предпринять. Вечером Марья тихо скончалась.
Похоронили ее возле реки. Шагали выкопал березку с большим комом земли, посадил у могилы. Принес воды, полил. Сделал последний подарок жене — жизнь не баловала ее подарками.
Постоял, слушая лепет березки, и на душе немного полегчало.
Поехали дальше. Мертвым — покоиться, живым — жить.
31
— Хо-о-оу!
Ехали лесом, и не понять было сразу, откуда донесся этот крик. Крик повторился.
— Хо-о-оу! Хо-о-оу!
Иске-бий, принявший после смерти Марьи обязанности старшего в караване на себя, натянул поводья. Караван остановился.
— Заблудился, что ли, кто-нибудь? Ну-ка, покричите!
Один из егетов тоже выкрикнул «хоу», но ответа не последовало. Никто не показывался. Иске-бий тронул коня.
Лишь на выезде из леса догнал их всадник, поприветствовал ехавших сзади. Услышав знакомый голос, Шагали оглянулся.
— А, — сказал, — Биктимир…
Биктимир чуть вскинул брови, удивился: голос у турэ какой-то бесцветный.
Немного погодя, узнав о постигшем Шагалия горе, Биктимир поравнялся с ним, поехал рядом, выражал сочувствие молчанием.
— Куда это ты спешишь? — спросил Шагали.
— Да вот к вам и спешил. Думал, сегодня еще не догоню, но видишь, догнал. Конь у меня быстрый…
— Откуда едешь?
— Да как тебе, турэ, сказать… Встретил минцев, узнал про вас: в Казань едете, Казани вам не миновать. Постой-ка, думаю, догоню. В Казани и мне кое-кого надо повидать.
— Кто тебя там ждет, в Казани-то?
— Да есть знакомые. По ханской службе…
Этой туманной «ханской службой» Биктимир и ограничился, но вечером, когда встали на ночевку, напала на него откровенность — рассказал, чем был занят в последние годы и каких успехов по этой части добился. Умолчал только, ради чего навестил тамьянцев.
Шагали, тогда еще посвященный в кое-какие его намерения, поинтересовался:
— Салкея отыскал? Ты ведь, как я помню, собирался отомстить ему.
— Салкея-то? Отыскал я его, отыскал!
— Отомстил?
— Хо! Еще как! Всыпал я ему плетей!..
Биктимир соврал. Салкея он, правда, отыскал.
Бывший баскак — не иголка в стогу сена, быстро выяснил Биктимир, что живет он под именем Салахутдина в устье Меши, и слетал туда.
Слуги, два здоровенных егета, не сразу пустили его в дом, но хозяин услышал разговор у ворот.
— Кто там? — послышался старческий голос.
— Проезжий переночевать просится.
— Впустите!
Биктимир прикинул: если сейчас же возьмется за плетку, возникнет шум, эти двое навалятся на него. Надо разговор завести, оглядеться.
Впрочем, что слуги! Можно ожечь хозяина плеткой раз-другой и выскочить за ворота, там конь наготове стоит, слуги и опомниться не успеют. Не они помешали Биктимиру, а совсем другое. Вместо запомнившегося ему надменного баскака предстал перед ним тщедушный старик.
— Негде, что ли, больше переночевать? — спросил Салахутдин.
— Да негде вот… А тебя я давно знаю. По встрече в становище ирехтынцев помню.
Старик оживился.
— Из башкир ты, выходит. Да я это и по выговору твоему сразу определил. Не турэ ли какого-нибудь племени?
— Вроде этого. Из их круга…
— Не перевелись еще там у вас разбойники?
— Там-то перевелись, да тут остались… Я пришел отомстить тебе, баскак Салкей!
Биктимир взмахнул плеткой. Салкей в ужасе зажмурился. Плетка со свистом взрезала воздух. Тем все и кончилось. Биктимир повернулся и ушел. Не смог он ударить старика. Вот так всегда: ищет обидчика, томимый жаждой мести, а как дойдет до дела…
Даже неудобно перед людьми. Скажут: больно жалостливый. Пришлось соврать Шагалию.
На следующий день в пути заговорили о Москве.
— Айда с нами до конца, — предложил Шагали Биктимиру. — Оттуда вместе в племя вернемся. Ну сколько можно мотаться без пристанища!
— А что! — загорелся Биктимир. — Поеду, коль возьмете, и в племя тоже. Тамьянцы для меня не чужие. Родные, можно сказать. Только Минзилю по пути заберу — и к вам.
— Вот и ладно.
— Послушай-ка, Шагали, — сказал Иске-бий слегка заискивающим голосом, — что-то притомила меня дорога. Да и беда вот случилась… Может, говорю, повернем обратно из Казани?
— Коль до Москвы ехать, угодим на обратном пути в самую слякоть, — поддержал его Бикбау.
— Эти князья в Казани — они ведь царем посажены, — добавил Карагужак. — Получим грамоты, и достаточно!
— Только не забыть бы, — сказал уже как о решенном Иске-бий, — не забыть бы, чтобы в них ясно написали, какой у племени клич. Надо им, коли сами не знают, подсказать: и древо священное, и птица, и тамга — какие исстари были, пусть такие и останутся.
— А зачем они нужны? — спросил Биктимир. — Клич, к примеру?
— Ну, как же… как же племени без клича?
— Клич теперь может понадобиться только один: из уст белого царя. Или же птица… Птица у него, говорят, тоже есть. Беркут с двумя головами.
— Нет, нам и своя птица нужна. В знак того, что каждое племя будет жить вольно, как птица в небе.
— А древо?
— Древо — напоминание о корнях, о земле, в которой лежат наши предки. Понял? Ну, а тамга… Она нужна, чтоб легче было род от рода отличать, чтоб не перемешались племена…
— А коль и перемешаются, беды не вижу. Вот мы тут — будто все из одного племени. Что в этом худого?..
Шел караван, путники рассуждали о кличе, о тамге, а Шагали думал о своем.
И туда ему однажды уже довелось проехать по этой дороге, и обратно. Что дала она ему, чего он достиг? Мир повидал. Цели, ради которой впервые отправился в дальний путь, он не достиг, зато многое постиг: знает больше и видит дальше других. Только вот семейная жизнь у него не сложилась, как надо. Не нашел Минлибику, знать, не суждена была ему. Теперь и Марьи нет… Осталась Айбика. Да не радость вызывают мысли о ней, а горечь. Сына бы, что ли, ему поскорей родила!..
Не выходит из ума сын Канзафара. Такой славный мальчишка — хоть укради его!
А что, в прежние времена, когда, скажем, был еще молод его, Шаталин, отец Шакман-турэ, когда барымта считалась освященным обычаями делом, можно было бы совершить набег на минцев да и отбить у Канзафара сына. Теперь такое становится невозможным. Тамьянцам и минцам — жить под одним крылом. Канзафар-бий заручился помощью Москвы. Он, Шагали, едет за тем же. И не один. С ним — предводитель племени Бурзян Иске-бий, предводитель племени Усерган Бикбау. И друг его, глава кыпсаков Карагужак. Когда они вчетвером склонят головы перед двуглавым беркутом Русии, окажется, что уже восемь крупнейших башкирских племен присоединились к могущественной стране. За ними последуют и остальные. И китайцы, и табынцы. И племена помельче, такие, как Кайпан, Сальют, Кувакан… Все башкиры соберутся и объединятся под крылом беркута…
— Поторопим-ка, друзья, коней! — сказал Бикбау. — А то едем, едем, а конца не видно.
— Верно! Ведь и обратный путь нам предстоит, — поддержал его Карагужак.
— Знать бы еще, какая нас потом, судьба ждет, — вздохнул Иске-бий.
— Судьбу выбрать мы не можем, — подал голос Шагали. — Но мы выбрали этот путь и будем надеяться, что он обернется для нас желанной судьбой…
1958–1983
С. СафуановМэргэн — значит меткий
Случилось так, что в последние дни жизни Кирея Мэргэна я оказался в одной больнице с ним. Я, «ходячий больной», часто навещал его. Ахняф Нуриевич, высокий и статный, с большой седой головой с орлиным носом, всегда аккуратный и подтянутый, даже сейчас, когда он изрядно исхудал и редко вставал с койки, казался мне беркутом, стоящим на уральской скале. Во время наших бесед он несколько раз повторял: «Хорошо, что успел завершить работу». Он имел в виду роман «Крыло беркута», замысел которого зародился у него еще в 1957 году, в дни празднования четырехсотлетия добровольного присоединения Башкирии к Русскому государству.
Но осуществить свой замысел К. Мэргэну удалось не скоро — появились другие творческие планы, повседневные научные и научно-организационные дела (в те годы он работал заведующим сектором литературы и фольклора Института истории, языка и литературы Башкирского филиала Академии наук СССР).