Лисандр очнулся, завертел головой. Словно пытался сообразить, где это он находится и почему.
— Господин судья… то есть, э-э… ваша честь… — слова шли из него с трудом, — я бы это… Я бы хотел сделать заявление.
— Подсудимый, — судья повысил голос, — вы признаете себя виновным?
— Д-да, — сказал Лисандр. — Я признаю. А вы?
Менахему пришлось постучать по столу – шум среди зрителей утих.
— Секретарь, зафиксируйте: подсудимый признает себя виновным в убийстве Хьюга Огуречникова, двух лет десяти месяцев, монтажника, члена Лиги Ветеранов. Подсудимый, признаете ли вы, что совершили убийство с заранее обдуманным намерением?
— А? — спросил Лисандр. Адвокат-лесоруб, красный как рак, наклонился к его уху и что-то сердито зашептал. — Что-о? — Лисандр вскочил с места. — Какое еще намерение? Я кто, по-вашему? — Он уже кричал. — Да любой бы его убил, не я один, любой бы не стерпел! И вы бы убили! Что, нет? Да я такой же, как вы! Да у нас с вами один общий прототип!..
Площадь зашумела. Судья заметно сконфузился:
— Подсудимый, сядьте. Я просил бы вас впредь не употреблять непристойных слов…
Сейчас начнется, подумал Ксавье, морщась – кто-то орал над ухом. Скотина этот Лисандр, знал куда ударить, и самое противное, что он прав. Никто здесь не имеет права его судить, ни у кого из нас нет для этого моральной опоры, да и откуда ее взять. Какая разница! Так или иначе его осудят, разве что Менахем надолго потеряет душевное спокойствие. Только Хьюга уже не вернешь…
— Кого?! — несся крик. Лисандр пытался перекричать толпу. — Себя! Себя судите, вы! Вы и я – мы же одно и то же, одного корня, да что там, мы этот самый корень и есть, у нас у всех один и тот же прототип… Прототип, я сказал! Вы точно такие же, как я, почему бы мне не судить вас так же, как вам меня!..
Ксавье встал и, наступая кому-то на ноги, стал выбираться из толпы. Ему очень хотелось остаться и посмотреть, чем тут кончится дело, но приходилось выбирать одно из двух. Времени оставалось не так чтобы очень много. Он прикинул: успею. Если повезет взять у кого-нибудь на время винтолет, а еще лучше орнитоптер, то вполне можно будет слетать в долину Счастья – красота там, говорят, необычайная. С Кларой… Он на ходу зажмурился, представляя, как это будет. Только бы она согласилась, только бы ее отпустил этот Шлехтшпиц. А почему бы, в конце концов, и нет?
Он пошел быстрее. Позади еще раз взвыла толпа – вся разом – и, перекрывая ее рев, донеслось уже знакомое: «А я такой же, как вы!..» Прочь, прочь отсюда! Ноги несли его сами. Прочь от ваших собраний, от ваших судебных процессов, от ваших очень больших и нужных дел – не сейчас, потом! От вашего Устава Покорителей – прочь! Не время. Сейчас время только для нее одной, для единственной, и пусть кто-нибудь попробует меня остановить!.. Пусть попробует. Да. А потом, когда вернемся из долины Счастья, я покажу ей свой виадук…
«Родильный дом» располагался на самой окраине поселка, и Ксавье, подгоняя себя, срезал путь через рощицу. Здесь он задержался, чтобы нарвать цветов – крупных и желтых, источающих тонкий волнующий аромат. Торопясь, он обрывал со стеблей листья, выравнивал цветы по высоте – Кларе должно понравиться. «Ему было три месяца, он шел на первое в жизни свидание», — почему-то пришло в голову, и Ксавье, поморщившись, выгнал эту мысль вон. Он миновал обширный двор и остановился перед входом в здание. В дверях, мешая пройти, торчал знакомый санитарный робот, тот самый, что когда-то выкручивал ему руки. Пес-бульдог с мертвой хваткой. Страж покоя, специалист по утихомириванию новорожденных – с новорожденными это у него получалось. Но сейчас Ксавье чувствовал в себе достаточно силы, чтобы разломать его голыми руками.
— Отойди, — сказал он.
Самым удивительным было то, что робот подчинился – откатился в сторону и даже развернулся вполоборота, будто привратник, приглашающий войти. Ожидая подвоха, Ксавье проскользнул внутрь и мягко зашлепал по коридору – так и есть, привратник, шурша, покатился следом. Черт с ним. Где тут Клара?
— Прошу вас подождать в приемной, — суконным голосом объявил робот. — Это направо. Я попрошу, чтобы к вам вышли.
Ну попроси, попроси… Ксавье вошел в приемную. Привратник был прав. Не рыскать же в самом деле по всем холлам и палатам – неловко может получиться, и персонал будет в справедливой претензии. Интересно, кто выйдет? Только бы не Шлехтшпиц…
— Вы ко мне?
Ксавье обернулся. Это была Клара.
Он нерешительно переступил с ноги на ногу, открыл рот, собираясь как-то начать, и вдруг понял, что сказать ничего не может. Это была Клара. Она. Единственная на свете, других таких нет. И не было, и никогда не будет. Она ждала и смотрела на него, прищелкивая в нетерпении пальчиками, а он, растеряв все слова, стоял и молчал, забыв закрыть рот, все более поддаваясь тихой панике, и не мог выговорить ни слова. Он знал, что нужно говорить в таких случаях. Но это была Клара, и заготовленные заранее фразы, придуманные человечеством в незапамятные века, казались сейчас беспросветно убогими, и было мучительно, и было невозможно… Мелькнула мысль: тот, кто умеет говорить о своей любви – не любит. И от этой мысли стало немножко легче.
— Так вы ко мне?
— Д-да, — с трудом выговорил он. — Вы… вы меня помните?
Она покачала головой.
— Я был у вас около трех месяцев назад, — сказал Ксавье, — пациентом. Я еще окно тогда разбил, помните?
— Не вы один, — Клара пожала плечами. Эти плечи хотелось обнять. — Все бьют. Так что вы мне хотите сказать? Только быстрее, прошу вас. Вы по делу?
Она была равнодушна. Она была неприступна, как снежный пик. От нее веяло холодом.
— Я вот что, — сказал Ксавье. — Я тут э-э… проходил мимо и подумал… — «Господи, что несу!» – ужаснулся он. — Я подумал, что, может быть, вы сейчас свободны и мы могли бы слетать вместе э-э…
— В долину Счастья? — спросила Клара.
— Д-да, — растерянно сказал Ксавье. — В долину Счастья. А как вы догадались?
— Все предлагают именно туда. Я вам нравлюсь?
Ксавье кивнул.
— Может быть, вы даже любите меня? — спросила Клара.
— Да, — сказал Ксавье. Он чувствовал, как его лоб покрывается бисеринами пота. — Да. Я вас люблю.
— Тем хуже для вас, — сказала Клара. — Впрочем, я вам сочувствую. Но, видите ли, дело в том, что я вас не люблю. Я вас даже не помню.
Ксавье отступил на шаг. Украдкой облизнул пересохшие губы. Что ж, этого следовало ожидать, к этому надо было быть готовым. Тоже мне – размечтался, расслабился… Лопух. А ведь она права: кто я такой, чтобы мечтать о ней? Нет, надо начинать как-то иначе, с нуля, может быть, с примитивных традиционных ухаживаний, настойчиво и расчетливо, как это ни противно…
— Не надо, — сказала Клара. — Пожалуйста, не надо. И цветов тоже не надо, пожалейте рощу. Уходите, прошу вас.
— Почему? — спросил Ксавье. Перед глазами у него плыло. — Я вам неприятен?
— Вы мне безразличны. Извините меня, но мне сейчас действительно трудно. Может быть, вы избавите меня от объяснений?
— Да-да, — Ксавье кивнул, и слипшаяся прядь волос упала ему на глаза. — Конечно. Разумеется. Могу я прийти еще?
Она покачала головой.
— Но почему?!
— Потому что прошло время, когда меня это забавляло, — сказала она. — Вы еще не поняли? Ведь говорили же вам, что вы сюда еще вернетесь… да мы каждому это говорим. И никто не делает выводов. Возвращаются, лепечут, потеют… Одно и то же. Обычно по одному в день, это бы еще ничего, но сегодня из-за этого суда вы у меня уже третий. Одно и то же, одно и то же… все вы одинаковы. Максут говорит, что это что-то вроде первой детской любви, со временем проходит. Не приходите больше, прошу вас. Не придете?
— Приду, — упрямо сказал Ксавье. — Врет ваш Максут. У меня это не пройдет.
Она пожала плечами. Ее белый халат мелькнул в дверях приемной, превратился в светлое пятно в полутьме коридора. Она уходила – навсегда. Ксавье чувствовал, что навсегда.
— Стойте! — крикнул он вслед. — Хоть скажите: каким нужно быть, чтобы вам понравиться?
Светлое пятно колыхнулось – Клара оглянулась через плечо. Ксавье был рад, что не видит сейчас ее лица. Мысленно он обозвал себя идиотом. Вопрос был из проигрышных, хуже некуда.
— Вам это действительно нужно знать?
— Да! — рявкнул он. — Мне это нужно знать! Так каким?
Светлое пятно пропало, видимо, Клара свернула в боковой коридор.
— Не таким, как вы, — донеслось уже откуда-то издалека. — Всего вам доброго…
Бормоча под нос ругательства, Ксавье двинулся прочь. Он чувствовал себя униженным. Униженным сознательно, будто с ног до головы облитым жидким пометом – не отмыться. «Не таким, как вы»! А каким?! И ведь верно, предупреждали же: «Мы знаем, когда вы к нам вернетесь и зачем вы вернетесь…» Знали заранее, сволочи!
В здании было тихо, оно казалось вымершим. В мусорном баке на выходе Ксавье заметил букет цветов – точно таких же желтых бутонов, еще не увядших, ярких. Сегодняшние… Поколебавшись, он бросил в бак и свой букет. Все.
Тень от «родильного дома» осталась позади, в затылок уперлось яростное солнце. На этот раз робота нигде не было видно – его счастье, — зато откуда-то совершенно неожиданно вынырнул Шлехтшпиц. На его лице было написано сочувствие.
— Отвергла? — спросил он, поравнявшись. Ксавье бросил на него мрачный взгляд. — А объяснила почему?
— Потому что я такой же, как все, — сказал Ксавье со злостью.
— И правильно, — Шлехтшпиц кивнул. — Так и должно быть. Женское тщеславие подпитывается не количеством претендентов, а их разнообразием, вы этого не замечали?
— Тварь, — пробормотал Ксавье. — Что ей нужно?
— Ну-ну, — мягко возразил Шлехтшпиц. — Это вы с досады, это пройдет. Да вы ведь и сами понимаете, что не правы, разве нет? А вы попробуйте ее пожалеть: она же несчастная женщина, сразу видно… Вот приходите года через три, сами увидите, что Клара, если все еще будет свободна, встретит вас совсем по-другому и, очень может быть, вы ее заинтересуете. Все зависит от того, в каком направлении вы будете эволюционировать. Мы одинаковы, это так, но все же работа у всех разная, обстановка разная, и значит, люди рано или поздно на