ь номер такой-то. В приемной меня окружает взволнованная стая кандидатов. Со всех сторон сыпятся вопросы: "Ну как? Провалился? Здорово спрашивают?" Я пожимаю плечами и показываю командировку в Москву. "Значит, действительно в Москву вербуют?", - слышатся голоса. - "Э, вот везет людям! Ну - счастливого пути!" - Мне жмут руки со всех сторон. Из под холодных сводов Арки Генштаба я выхожу на залитую солнцем Дворцовую площадь. Мне еще не верится, что все это действительность, а не сон. Что через три часа я сяду в московский поезд, а не буду ползать с пулеметом по пескам и болотам вокруг Ленинграда. Такому счастью, феноменальному счастью действительно трудно поверить. Многие офицеры, жители Ленинграда, провели по три года на Ленинградском фронте и за все время не получили ни одного отпуска в Ленинград. Даже на КУКСе офицеров-ленинградцев не отпускают домой, в баню или в город водят только строем. Для москвичей попасть по служебной командировке на несколько дней в Москву - считается несбыточной мечтой. Неужели я теперь возвращаюсь в Москву? Я оглядываюсь кругом. Да, вот тут кругом меня - Ленинград, а в кармане хрустят бумажки, и стоя посреди пустой Дворцовой Площади, еще раз читаю. Да! Никакого сомнения! Москва... Я подмигиваю бронзовому ангелу в гранитной высоте голубого неба и улыбаюсь во весь рот. Мы с тобой почти братья! Я чувствую как у меня за плечами растут крылья. Нет, жизнь действительно хорошая штука! Чертовски хорошая штука! Я нарочно иду навстречу патрулям в зеленых фуражках, торчащим на всех мостах и перекрестках. Ленинград считается пограничной зоной и проверяется патрулями погранохраны НКВД с особой строгостью. Зеленые шапки - это злейшие враги всех людей в военной форме. Не так давно я сам просидел двое суток в холодной камере комендатуры без еды и без папирос, пока за мной из КУКСа не прислали сопровождающего с автоматом, тоже офицера-курсанта. Под, таким конвоем меня без погон и без пояса через весь Ленинград возвратили назад в КУКС. Преступление мое заключалось в том, что я вышел из бани на улицу. Пока наша команда наслаждалась в парной, я быстро помывшись, вышел из душного предбанника подышать свежим воздухом на весеннюю улицу. Тут же у порога меня и сцапали, как дезертира, зеленые шапки. Теперь я плюю на них с высокого дерева. Теперь я еду в Москву! Со всеми сургучными печатями и подписями! До чего только взрослый человек может одуреть от неожиданной радости! Так вот тянешь солдатскую лямку и счастлив, когда солнце подходит к обеду. А тут вдруг нежданно-негаданно... Москва! Это же все равно, что солнце упало с неба! В Штаб-квартире КУКСа, в бывших зданиях Военно-Электротехнической Академии им. Буденного в Лесном, меня встречают как именинника. Через полчаса я переодет с головы до ног - на мне новые сапоги, новая форма, даже новый вещевой мешок, туго набитый консервами и папиросами. Ровно в полдень я подхожу к билетной кассе Октябрьского Вокзала и сую в окошко путевые документы. "Пятьдесят шесть рублей", - коротко произносит встрепанная голова за окошком. Я начинаю торопливо рыскать по карманам. Ах, черт - деньги! Этого еще не хватало! За время моего пребывания в Армии я забыл, что это такое, все мое жалование автоматически переводили домой. Вы думаете - безвыходное положение? Ничего подобного! При социализме все делается очень просто, жизнь легка до смешного. Я метеором, сбив по дороге пару медлительных лунатиков, выскакиваю на вокзальную площадь. Затем я развязываю свой вещмешок и издаю призывной свист. До чего хорошо торговать при социализме! Только развяжи торбу - и покупатели бегут сломя голову. Через пять минут, облегченный на несколько банок консервов, но зато с полным карманом денег, я снова подхожу к кассе. Еще через десять минут подо мной стучат колеса. Я еду в Москву. Что там такое арабские сказки? Чепуха! За окном вагона с высоты прямой как стрела насыпи Октябрьской дороги медленно разворачиваются в панораме соломенные крыши деревень, чахлые поля в рамке поблескивающих водой озер, взорванные железнодорожные станции, лежащие в грудах обугленного кирпича. И все же на душе у меня легко. Вопреки всему наша Армия идет вперед. Чаша весов истории медленно, но неуклонно опускается в нашу сторону. Еще недавно я был очевидцем нашего мощного прорыва на Карельском перешейке в июне месяце. Часами содрогалась земля в сплошном реве артиллерийской подготовки. Беспрерывной лентой, втягивая колеса над нашими головами, кружились бомбардировщики и штурмовики. Бомбили, ровняли бетон ДОТов с землей и снова шли на посадку за новым грузом бомб. Еще совсем недавно весь КУКС взбудоражено гудел радостной вестью - союзники наконец высадили десант на Атлантическом побережье. Несколько дней мы смертельно боялись, что десант будет сброшен в море или что это только лишь очередной дипломатический, а не военный маневр. Я не совещался с людьми в Кремле и не знаю, что они думают. Но все мы читали советские газеты и в них настойчивые просьбы о помощи, порой даже обвинение союзников в умышленном бездействии. Будучи в непосредственной близости фронта, мы очень хорошо знаем, во что обходится наступление или даже короткая сводка Информбюро: "На Нарвском участке фронта без перемен". А в это время там ложатся до последнего солдата целые дивизии в бесплодных попытках прорвать нарвскую оборону. Эстонские части немецкой армии стоят на границах своей родной земли на смерть, крепче чем немцы. Ленфронт истекает кровью, а Информбюро только не видит перемен. Важны результаты, а не человеческие жизни. Так-же смотрят на это дело и западные политики. Мы только солдаты, а кровь гуще чем вода в графине на столе Большой Тройки. Дипломаты клянутся друг другу в вечной дружбе, держа кирпич в рукаве, да ожидая подходящего момента, чтобы стукнуть этим кирпичом своего вечного друга по затылку. На то они и дипломаты! А мы только солдаты... До момента высадки в Нормандии мы, советские солдаты, были очень благодарны союзникам за пуговицы. Да, самые обычные зеленые пуговицы! Вместе с миллионами пар обуви, шерсти и сукна для обмундирования, привыкшие к порядку иностранцы послали нам в качестве бесплатного приложения также форменные пуговицы. Настоящие советские пуговицы со звездой, с серпом и молотом, но заграничного производства. Нередко случается, что во время сна солдаты отпарывают эти пуговицы друг у друга. Дело в том, что эти пуговицы сделаны из пластмассы и их не требуется чистить. Теперь мы с напряжением следим за каждым движением союзных армий в Нормандии. По мере развития плацдарма в нас еще больше крепнет уверенность в успехе и близкой победе. В повседневных боях и труде притупляются чувства, но когда есть повод, то эти чувства прорываются с удесятеренной силой. Вплоть до момента капитуляции Германии не было другого события, которое бы так радостно волновало Армию, как высадка союзников во Франции. Часто простые солдаты обращались к офицерам и просили рассказать "как там идут дела на Западе". Теперь мы благодарны союзникам не только за горы консервов, шинели и пуговицы, но и за совместно пролитую кровь. Железные тиски захлестнулись на горле гитлеровской Германии! Хоть и тяжело, хоть за окном вагона на каждой остановке и протягивают руки голодные дети и женщины, но мы идем вперед к победе. У нас есть уверенность в победе и еще больше уверенности в чем-то другом, светлом, что придет на другой день после победы. Говорят, что Сталин в ярости топал ногами в Кремле, когда узнал о высадке союзников. Не знаю, как верить этому... Я со Сталиным водку не пил. Мы - солдаты во всяком случае хлопали в ладоши. Политики делят Европу, а мы - наш хлеб и нашу кровь. Итак я возвращаюсь в Москву... Я переношусь мыслями назад и вспоминаю, как я ее покинул. Это было бесконечно давно. В одно прохладное осеннее утро я ехал с Женей в поезде пригородной электрички, возвращаясь с дачи. Я вынул из кармана повестку Военкомата с приказанием явиться для перерегистрации и сказал: "Завтра утром пойду поставлю штемпель, а потом забегу к тебе - там изобретем что-нибудь..." "Гриша, но тебя же могут забрать..." Голос Жени захлестнулся тревогой, карие бусинки глаз метнули на меня обеспокоенный взгляд. За эту пару слов и секундный взгляд я был бесконечно благодарен девушке. "Э, чепуха! Не в первый раз", - ответил я. На следующее утро в ватной солдатской телогрейке, в синих брюках, заправленных в солдатские кирзовые сапоги и с неповторимой кепкой на голове я шагал в Военкомат. По военному времени я был одет как джентльмен. Это было шиком военной Москвы и не вызывало враждебных взглядов. В кармане у меня торчала увлекательная книжка Конан-Дойля "The Sing of Four", которую я читал в Метро для практики в английском языке. Сдав свои документы в II-й части Военкомата, я примостился в угол и принялся за увлекательный роман, помогающий коротать бесцельное время. Комната была наполнена странным людом - бледные меловые лица, заросшие небритые щеки, измятая, не по сезону легкая одежда. У дверей прислонились в ленивой позе двое милиционеров. Я читаю про таинственного пигмея с отравленными стрелами, про колченогого злодея и терпеливо дожидаюсь, когда мне вернут мой воинский билет со штемпелем "перерегистрирован". Через некоторое время в комнате появляется начальник 11-й части со списком в руке. Он зачитывает фамилии, где-то посредине и моя фамилия. Я даже и не знаю, что это за список. Когда начальник исчезает из комнаты, звучит команда милиционеров: "Выходи стройся на улицу!" Всех до одного бывших в комнате, в том числе и меня с пальцем между листами книги, выгоняют на двор. Что за представление? Ведь это ко мне не относится - у меня всемогущая "броня"! Я пробую сунуться налево - на меня смотрит дуло нагана. Я направо - снова наган. Никаких разговоров! - кричит один из милиционеров. - Пока тут - все заключенные! Вот сдадим вас на пересыльный пункт - там будете вольные..." Так и прошагал я через всю Москву под охраной милиционеров с наганами в руках. Песен мы, правда, не пели. Ошибка, скажете вы?! (Ничего подобного. Просто диалектика! Нехватка резервов для фронта была колоссальной. Потребности тыла - не меньше. Тыл дает людям бронь от мобилизации. А фронт ворует этих людей вместе с "бронью". В основе всего - план.