ни так расправлялись с нерадивыми, что у тех пропадала всякая охота сидеть сложа руки.
Дружная работа скоро сказалась: выдающиеся в наружные стены крепости скаты с деревянными котами для спуска на неприятеля бревен во время осады были изготовлены почти в срок.
По этому случаю работным дана была двухдневная передышка.
К концу второго дня из города на постройку прискакал незнакомый приказный.
— Эй! — рявкнул он, завидя издали Никиту. — Уйми их! Уйми голь свою перекатную!
Выводков по-своему понял приказного.
— Никак во хмелю забуянили?
— Забуянили, забуянили! — передразнил приезжий. — Не забуянили — забунтовали! Смуту затеяли. Разбойные песни играют! Отовсюду прет к ним народ. Так и льнут, так и льнут. У всех у вас разбойники-бунтари. И у Федора вашего тоже. Недаром Конем его зовут. Все вы, смерды, одним миром мазаны!.. И плюгавец этот! — затрясся от возмущения приезжий. — Наступи на него — мокрое место останется, а тоже туда же!..
— Ты про какого плюгавца? — забеспокоился Выводков, вспомнив, что с утра не видел племянника.
— Про того самого! Про твоего кутенка поганого!
Никита поспешил вступиться за паренька.
— Несмышленый, что с него спросишь! Ты не взыщи уж. Его я накажу, будь спокоен. Забудет не только, как поют, а разучится разговаривать…
— Ужотко погляжу, как ты научишь, — обмерил приказный Никиту свирепым взглядом. — И не стой, живо на коня! Чего стоишь? Давно и ты на примете! Знаем мы вас! Воевода не станет ждать! Всех их в острог запрет, оборванцев!
Охваченный страхом остаться без работных, Никита мигом собрался в путь.
Едва они очутились вблизи городской стены, как к ним вперемешку с пронзительным свистом долетели отрывки залихватской песни:
Уж как мы ли, молодцы да разудалые,
Уж как мы ли, головушки да буйные…
А и в степь уйдем с волюшкой спознатися,
А и с ветром буйным да перекликатися…
— Слышишь? — вспыхнул приказный. — Разбойники! Убить мало!
Вдалеке стала видна окутанная густой тучей пыли разгулявшаяся толпа. Приказный хлестнул коня и ринулся вперед, готовый врезаться в самую гущу ее. Но кто-то внезапно подскочил к нему, с огромной силой рванул за рукав и сбросил наземь.
— Поздорову ли, милостивец, черт пегий, душа окаянная?
Куда только прыть подевалась у всадника. Он сразу стал мягким, податливым.
— Что ты… Это не я… сам конь, должно, напугался, — бормотал он. — Зодчий, а зодчий, сделай милость, скажи им…
— А-а, и Никита тут! — обрадованно пронеслось в толпе. — Ходи сюда! Испей с нами чарочку.
Но Выводков от угощения отказался и сурово прикрикнул на парня, сбросившего приказного с коня:
— Троньте только его!
— Нужен он нам! Да побей его бог! — загремели работные.
— Вставай, не трясись! Держи чарку, черт пегий!
— Пляши, а мы песню сыграем!
И тут же грянула шуточная:
Ванюшка-дурачок
Повадился по медок.
Там его били
В четыре дубины,
Пятая осина
По бокам возила,
Шестой костыль
По бокам вострил,
Седьмое колесо
Под овраг свезло…
— Ах ты, конопатый бесенок! — разыскав самозабвенно дерущего глотку Матвейку, схватил его за вихры Никита. — Тебя тут еще недоставало! Домой живо! Я вот тебе!
Матвейка подпрыгнул и, уцепившись руками за дядькин рукав, повис в воздухе.
— Го-го-го-го! — громко прокатилось по широкому лугу.
— Ай, да паренек! Ай и хитер постреленок! Ха-ха-ха-ха!
— Прости его за сметку, Никита, не трожь!
— Брысь! — будто с неохотой стряхнул с себя Никита племянника и только для виду шлепнул его по затылку. — Я тебе такую песню сыграю — вовек не наплачешься!..
— А теперь пей, Никита. Пей, не побрезгай.
Выводков нерешительно протянул руку за чаркой.
Не обошли вином и приказного.
— Хоть и застенкин ты сын, — смеялись пирующие, — а пей, не жалко.
Но приказный, чувствуя, что рядом с Выводковым он находится под надежной защитой, снова осмелел и напустил на себя чванно-свирепый вид.
— Недолог час, и вас попотчую… каленым железом.
— А не врешь? А ну, побожись! Ей-богу? Да ну? Ого-го-го!
— Уймешь их ай нет? — властно обратился приказный к Никите, но на всякий случай придвинулся к нему поближе. — Не смеют глумиться… Я крест целовал! Я царев человек…
Кто-то в шутку замахнулся с плеча на приказного и с такой силой аукнул ему в самое ухо, что у него зазвенело в голове, кто-то пребольно щелкнул его по искривленной переносице, навалился сзади и закружился с ним на одном месте, а потом — с криком: «Лови! Бей в мою голову!» — высоко подбросил его.
— Лови! Бей! — подхватила толпа.
— Наддай, брателки!
— Круши!
Сообразив, что шутки могут окончиться для царева человека плачевно, Выводков смело растолкал озорников, освободил приказного из их цепких объятий и с обидою в голосе заявил, что отселе считает всех работающих в крепости не друзьями своими, а злыми ворогами и погубителями.
— На-ас? Во-ро-га-ми? — недоуменно заговорили все стоявшие в ближних рядах. — И не грех, Никита, тебе?
Но когда Выводков растолковал им, что за насилие над приказным их непременно запрячут в острог и тем самым лишат его хорошо освоившихся со своим делом работных, они поняли его и притихли.
— Да мы нетто со злом? А ежели и запрут, ужли других не найти?
— Оно, может, новых и наберу, — согласился Выводков, — а вы то в ум возьмите, что покудова их обучишь, могут ханские орды нагрянуть. Могут или не могут — вас спрашиваю? Коли русские вы люди, по чести мне отвечайте: время теперь воеводу дразнить песнями вольными да потехами над приказными?.. Чего примолкли?.. То-то ж вот, что не время… Слух идет — того и гляди басурманы объявятся. Мы ли им — вольно, невольно — подсоблять будем? То дело не наше, то дело боярск… — Он осекся и с опаской поглядел на терзаемого бессильной злобой приказного. — То, сказываю, нам никак нельзя… Так иль не так? А коли так, прощения просим. Утречком жду.
— Будем, все будем… Не тревожься, Никита, — дружно отозвались в толпе.
Выводков вскочил на коня, посадил с собою пригорюнившегося в ожидании расправы Матвейку и, пропустив вперед приказного, затрусил к дому…
Отъехав подальше от поля и почувствовав себя в безопасности, приказный погрозил Выводкову кулаком и во весь дух поскакал к воеводе…
— Говоришь — подбивал смердов буянить? — спросил воевода.
— Подбивал… Чего, мол, глядеть на них! Играй, мол, песни разбойные! Круши-де бояр да царевых людей! Так и растравляет, так и науськивает. А бояр — прости меня, господи — басурманами величает. То, говорит, дело боярское — врагам подсоблять… Все, они, говорит, сиречь бояре, басурманы-изменники.
Воевода совсем уж было собрался напустить на «бунтарей» отряд конников, но в последнюю минуту раздумал и ограничился тем, что приказал учинить за Никитой строгий надзор.
— А коноводов, их всех… во! Разумеешь? — прищурился он на приказного. — По единому, по единому. Был — и нет его… Или нет, погоди… Пускай работу справят. Авось не уйдут от нас. А теперь Федора Коня сюда пригони. Десятому закажет, как бунтарей в помощники набирать!
…Утром, несмотря на тяжелое похмелье, все работные были на своих местах. Обычно с их приходом постройка оживлялась песнями, шуточной перебранкой, веселым смехом. Но в тот день слышен был лишь стук заступов и топоров да нечастое покрикивание надсмотрщиков. По всему чувствовалось, что люди насторожились, ждут чего-то. Даже бойкий и любознательный Матвейка приуныл. Он присмирел, делал все невпопад и, что всего удивительней, ни разу ни у кого не спросил, «что к чему» и можно ли ему поработать самостоятельно. Он угрюмо переходил с места на место или устраивался где-либо поближе к шатру московских дворян.
Домой Матвейка пришел, когда совсем уже стемнело.
— Ты где шатаешься? — сердито встретил его Выводков. — Что-то ты распустился.
Матвейка посвистел носом, крадучись, высунул на двор растрепанную копну каштановых кудрей — нет ли чужих ушей — и едва слышно сказал:
— Я, дяденька, ей-богу, не распустился. Я — как дядя Медвежатник велел.
— Это еще кто такой объявился?
— Да дядя Степа, наш, — оживился Матвейка. — Бывший тукаевский. Знаешь?
— Ах вот кто! И что же?
— Слушать велел. «Ты, говорит, слушай, что про нас дворяне болтают. Ты-де маленький, остерегаться не будут».
— Чего орешь? — перебил его Никита.
— И то! — спохватился паренек. — Чего ору, дяденька? Не знаешь? Я и сам не знаю. Я лучше в кулак буду. Можно?
— Можно. Только не тяни, сразу сказывай.
Эка скорый какой дядя Никита! Всегда-то он гонит, с толку сбивает.
И Матвейка заговорил так коротко, как только мог.
Выводков внимательно слушал, не поторапливая племянника. Так вот что затеял воевода: не трогать работных, пока крепость и застава не справлены! А время придет, бунтарей и сцапают. Пели разбойные песни да плясали на вольной воле, в поле широком, — пускай попоют в темнице сырой да попляшут на угольях раскаленных.
— Вот так племянничек у меня! — привлек Выводков к себе Матвейку, когда тот умолк. — Вот так удружил, молодчага!
Сияющий паренек юркнул к выходу.
— Я к дяде Степе! — крикнул он весело, но тут же опомнился и зажал двумя пальцами губы. — И ему расскажу.
— Сиди-ка ты лучше дома, — остановил его Никита. — Я сам ему все расскажу. А ты ложись-ка спать. Смотри, никому ни словечка. Понял?
— Понял, дяденька: ни гу-гу!
— Ну и молодец!
Дня через три после этого разговора к Выводкову приехал Федор Конь. О том, что произошло на лугу, он разговора не заводил и занимался лишь тем, что старательно проверял работу Никитиной артели. Но как ни требователен был главный зодчий, а придраться ни к чему не мог — все было сделано добротно и точно по образцу потешной крепости.
— Работаешь хорошо, хвалю… Твое счастье, что тут ты чист, — как бы вскользь заметил Конь.