з них, поджав под себя задние лапы, на животе лежал вислоухий серый щенок. Словно стараясь поймать козявку или букашку, плавающую в луже, он с силой бил лапой по воде и, смешно фыркая, тряс мокрой головой. Дмитрий остановился, любуясь щенком. А он, не замечая подошедшего Шадрина, продолжал дробить в луже расплавленные струи солнца.
Вечером почтальон вручил Шадрину заказное письмо с казенным штемпелем. Адрес на конверте был напечатан на машинке. «Странно… — подумал Дмитрий. — Президиум Верховного Совета СССР. Зачем я им там понадобился?..»
Дмитрий разорвал конверт. В письме было несколько слов. Шадрина приглашали в свободное для него время зайти в Комиссию законодательных предположений, к заместителю председателя комиссии Иванову В. П. В письме были указаны номер телефона, а также подъезд, этаж и номер комнаты Иванова.
Письмо озадачило Шадрина. «Иванов… — мучился он в догадках. — В одной только Москве проживает тридцать тысяч Ивановых…»
III
До Охотного ряда Дмитрий доехал на метро и вышел к Манежу. Водоворот толпы у входа в метро чем-то напоминал осенний вихревой листопад в саду. Шадрина втянуло в этот шумный людской водоворот, как подхваченный круговым ветром лист. Втянуло и понесло вместе с человеческим потоком на Красную площадь.
У входа в Мавзолей стояли часовые. В их каменной неподвижности дышала напряженная сила. Дмитрий смотрел на часовых и думал: «Зачем я, учитель школы, понадобился в Кремле?..» Сколько ни перебирал он причин, ни одна из них не казалась ему правдоподобной. Знал только одно, что для плохого в Кремль не вызовут.
Спасские ворота, бюро пропусков… Молча протянул он дежурному коменданту паспорт, тот захлопнул окошечко и минуты через две снова подал Дмитрию пропуск, назвал номер корпуса, этаж и комнату, куда ему следовало идти.
А вот и проходная Спасских ворот. Шадрин прошел мимо дежурного офицера с красной повязкой на руке.
«…Кремль!.. Так вот ты какой!..» У Дмитрия захватило дух. Он остановился. Не думал никогда, что вот так, запросто, войдет он на священный холм, обрамленный зубчатыми древними стенами.
Раньше, гуляя с друзьями-студентами по Александровскому саду или по набережной Москвы-реки, он смотрел на кирпичные башни Кремля и думал, что за ними стоят дома-исполины, что сама земля кремлевская напоминает гигантскую чашу, по краям которой, как барьер амфитеатра, сотни лет назад воздвигли толстую кирпичную стену. А тут вдруг все предстало перед глазами другим, простым, понятным… Низенькой и невнушительной показалась ему зубчатая стена отсюда, с бугра. Вот он стоит могущественный царь-колокол с выщербленным бронзовым куском, для перевозки которого потребуется целая железнодорожная платформа. Чуть подальше у цокольного этажа желтого приземистого здания выстроился ровный ряд старинных пушек разных калибров. У их дубовых колесниц пирамидами сгрудились чугунные ядра. А вот и белокаменная колокольня Ивана Великого. Ее Дмитрий видел на открытках. Золоченые купола соборов дышали стариной, Русью. Дмитрий огляделся. Все ему показалось древним, величественным, славянски патриархальным. И вместе с тем до предельной ясности понятным, родным.
А вот медленно движется группа экскурсантов. Их ведет высокий молодой человек. Они остановились у царь-пушки. Экскурсовод что-то рассказывал. Дмитрий не слышал его слов, но отчетливо видел лица экскурсантов. По их одежде можно без труда судить, кто они и как здесь очутились. Это не депутаты Верховного Совета, для которых Кремль не был новинкой и раньше. Простые, самые рядовые из рядовых советские люди. Транзитные пассажиры с вокзалов. Люди, для которых, как и для Дмитрия, всего год назад сама мысль ступить на землю Кремля казалась фантастической.
Дмитрий вгляделся в лицо одного экскурсанта и прочитал в нем целую жизнь — тяжелую, праведную. Лицо иссечено морщинами и ветрами. Это, конечно, рабочий. Ладонь, которой он защищал от ветра слезящиеся глаза, была изрублена бороздками и глянцевито отсвечивала мозолями. Он даже чуть приоткрыл рот, слушая рассказ экскурсовода. Все в лице его, в немудреной одежде (кремовая рубашка, на которой широченным узлом был повязан полосатый синий галстук, темно-синий бостоновый костюм, сшитый в районном ателье, матросская ширина брюк, военная артиллерийская фуражка, с которой никак не может расстаться бывший артиллерист…) — все Дмитрию было понятно.
Здание Президиума Верховного Совета СССР, куда Дмитрию был выписан пропуск, находилось рядом с колокольней Ивана Великого. Дежурный сержант, стоявший на вахте в вестибюле, внимательно посмотрев пропуск и паспорт, предложил пройти на второй этаж.
В вестибюле стояла тишина. Везде ковровые дорожки: в коридорах, на лестничных пролетах, на площадках…
А вот и комната, куда у Шадрина выписан пропуск. Дмитрий остановился и еще раз пробежал глазами письмо, полученное два дня назад. Поправив галстук, он тихо постучал в дверь. Кто-то глухо отозвался. Дмитрий толкнул дверь. Лицо человека, поднявшегося из-за стола, показалось очень знакомым.
— Не узнаете?
В человеке, который в течение двух дней был для него загадкой, Дмитрий узнал Василия Петровича, бывшего прокурора района, где он четыре года назад работал следователем.
— Василий Петрович!.. — обрадованно произнес Шадрин с порога. — Вот уж не ожидал!..
Иванов вышел из-за стола и крепко пожал руку Шадрина.
— Долго я вас, дружище, искал. А вы и не изменились. Ни седины, ни лысины.
— Да вроде бы рано.
Иванов показал на кресло, стоявшее у стола:
— Садитесь.
Шадрин сел. Кабинет Иванова просторный — ничего лишнего. Все подчинено деловому ритму, который с годами вырабатывается в высоких государственных учреждениях.
— Наверное, и не догадываетесь, зачем пригласил вас?
— Пока не догадываюсь.
— Хочу предложить вам вернуться на юридическую работу.
— Если разговор пойдет о прокуратуре, то, пожалуй…
— Что, «пожалуй»?
— До тех пор, пока в городской прокуратуре Богданов, мне…
— Богданов?.. — Иванов скатал бумажный шарик и бросил его в корзину. — Его уже там нет.
— Где же он?
— Недавно проводили на заслуженный отдых. По возрасту. Но не о нем разговор. Перейдем к своим делам. Я пригласил вас, чтобы предложить вам работу в Комиссии законодательных предположений в аппарате Президиума Верховного Совета.
— В Президиуме?.. — Шадрин растерянно пожал плечами. — Уж больно высоко. И так неожиданно…
— Вначале расскажите о себе. После нашей последней встречи и последнего разговора прошло почти четыре года. За это время столько воды утекло.
И Шадрин начал рассказывать о том, что было с ним за последние четыре года. Не умолчал он и о партийном выговоре, полученном за скандал в ресторане «Савой».
— Знаю и об этом, — сдержанно улыбнувшись, вставил в рассказ Шадрина Василий Петрович. — Но на этот скандал, как мне известно, вас спровоцировали два закордонных хлюста, которых с позором выдворили из нашей страны.
— Вы и об этом знаете? — удивился Шадрин.
— Прежде чем приглашать вас на работу в наше учреждение, я обязан знать о вас все и даже чуть-чуть больше, — многозначительно проговорил Иванов. — В школе вы себя показали блестяще. В гороно вами не нахвалятся. Только смею вас огорчить: логику и психологию из программы средней школы с будущего учебного года снимают.
— Как снимают?.. Почему снимают?!. — В вопросе Шадрина прозвучала тревога.
— Так решено Министерством просвещения и Совмином. Об этом долгий рассказ. Посчитали, что предметы эти слишком серьезны для подростков. Они будут изучать эти науки в вузах.
— Да… — вздохнул Шадрин. — А в гороно об этом помалкивают.
— Пока они об этом не знают. — Иванов подошел к окну и закрыл створку. — Помните определение права?
— Если по Марксу и Ленину, то, пожалуй, врубилось на всю жизнь.
— А именно, если не подводит память? — Иванов, словно прицеливаясь, выжидательно смотрел на Шадрина: — Помните или забыли?
— Воля господствующего класса, возведенная в закон, — четко ответил Шадрин. — Когда-то эту формулировку мы запоминали, как таблицу умножения.
— Мудрее и короче не скажешь. Теперь-то хоть вчерне вырисовывается контур для референта Комиссии законодательных предположений?
— Только вчерне.
— А в деталях — всему свой черед. — Иванов закурил и предложил папиросу Шадрину. — Не приходилось ли вам, Дмитрий Георгиевич, в последние годы слышать в народе ропот на закон, по которому за мешок ржи…
— Да… — неопределенно протянул Шадрин. — Закон уже не отвечает духу времени.
В свое время, когда в этом мешке ржи было спасение народа, который впрягался в плуг и пахал землю, чтобы накормить солдата на фронте, в этом законе отражался и дух народа, и суровость времени, когда судьба страны стояла на кону. Теперь этот закон изжил себя. — Иванов хотел и дальше развивать свою мысль, но, видя, что Шадрин понимает его, остановился на полуслове… — Я думаю, мы понимаем друг друга. Голова у вас светлая, выросли вы не на маменькиных пышках, не на пуховиках, а в трудовой семье и знаете, почем фунт лиха. Сейчас мы увеличиваем штаты Комиссии. Нам нужны люди, которые знают жизнь, те, что прошли войну. Вот я и вспомнил о вас. И нашел вас.
Шадрин колебался:
— Для меня это, Василий Петрович, настолько неожиданно, что… А потом, у меня же школа… Ко всему прочему я командир дружины.
— Я в курсе дела. Здесь вы нужней. О вас я говорил с председателем Комиссии. — Иванов посмотрел на часы. — Жаль, что его только что вызвало руководство. Вот вам анкета. Заполните ее дома и сдайте в бюро пропусков на мое имя.
— И все-таки я должен подумать, — нерешительно сказал Шадрин. — Да и боюсь: справлюсь ли?
— Я не пригласил бы вас, если бы не был уверен — справитесь вы или не справитесь. На раздумья даю вам неделю. — И, о чем-то подумав, сказал: — Какая у вас зарплата в школе?
— Тысяча двести рублей.
— Для семейного человека не густо. У нас на первый случай будете получать тысячу восемьсот. Но это на первый случай. Думайте и решайте. Где ваш пропуск?