– Да, – буркнул Чак.
Я оттеснил их обоих и сунулся в салон, верней, в то, что от него осталось. На полу под девушкой растекалась лужа крови. Металл раздробил ей обе ноги, прошелся пальцами по ее позвоночнику: в грудном отделе либо основательное смещение, либо перелом.
– Лиза… Ее нужно достать, – всхлипнул ее приятель.
– Что случилось? – спросил я.
– Я н-не знаю. Я так и не понял. Я в пор-рядке… Она моя жена.
– Иди-ка сюда, – позвал я его. – Нужно остановить кровь. Обхвати верхнюю часть бедра пальцами. Дави сюда, так сильно, как сможешь.
– Ее нужно достать, – снова захрипел он.
– Не нужно, – перебил его я.
Он посмотрел на меня безумными пустыми глазами и снова взялся за свое:
– Ты офонарел?! Она не должна быть тут! Ее нужно вытащить и…
– Ее не нужно вытаскивать. Если, конечно, хочешь, чтоб она дожила до приезда скорой. Все, что сейчас нужно, – остановить кровотечение.
– Машина может загореться, – не унимался он. – Сначала надо вытащить… Она моя, и я решаю. Отвали-ка.
Мужик вскочил, и как только он отнял руки от ее бедра, из надорванных артерий с новой силой начала хлестать кровь. Ну и придурок…
– Эй, он дело говорит, – кивнул в мою сторону Чак, который все это время мялся в стороне, зеленый от подкатывающей тошноты.
– Пошли все нахрен! – взорвался мужик. – Ей там не место!
Я схватил его за шиворот и хорошенько встряхнул.
– Слушай, у нее переломы обеих ног, и, похоже, есть травмы таза и позвоночника. Если ты оставишь ее на месте, то машину разрежут, и через годик твоя Лиза будет как новенькая. Если будешь тянуть ее за руки-ноги, то сделаешь свою жену инвалидом, и она больше никогда не сделает ни шагу. Так понятней?
Это случается сплошь и рядом: ты думаешь, что спасаешь человека, а на самом деле убиваешь его. Особенно в этом преуспели влюбленные. Влюбленные всегда ведут себя хуже всех. Хуже самых отчаянных паникеров. Влюбленные – безумные.
– Помочь? Че делать? – подсел Чак.
– Придержать кровотечение, и больше ничего. Надави на эти точки…
Слава богу, попался толковый малый… Вдалеке запульсировал слабый звук сирен. Я оглянулся и сквозь сплошную решетку дождевых струй разглядел, как Лика вылезает из машины и бежит к нам. Этого еще не хватало.
Мокрую и продрогшую, я втащил ее обратно в машину. Включил кондиционер. Градусник показывал, что за окном всего плюс десять по Цельсию. Невероятно скупо для апреля.
– Посмотри на себя, ты же промокла насквозь. Едем спасать мать, а по дороге угробим дочь, раздевайся.
Я протянул ей свой джемпер – последнюю сухую вещь, которая осталась в нашем распоряжении, не считая моей куртки. Но она не взяла его.
– На себя посмотри, – буркнула она. – Моя футболка скоро высохнет.
– Даже не спорь.
– И вообще, с чего вдруг такая забота? – заартачилась она. – Интересно послушать.
– Интересно послушать, с какой стати ты понеслась за мной следом. Я же просил…
– Волновалась за тебя! – выпалила она сердито.
Я посмотрел на нее, пытаясь унять странное оцепенение. «Волновалась за тебя», – именно эти слова сказала мне Катрина, когда я объявился после внезапного исчезновения. «Я волновалась за тебя», – сказала она и расплакалась, обвивая руками мою шею. Тогда я едва сдержал потрясенную ухмылку, видя человека, сгорающего в любовной горячке. Сейчас мне было не до смеха.
– Вот и я волнуюсь за тебя, – сказал я и протянул ей джемпер. На этот раз она взяла его.
Я вслушивался в нарастающий вой сирен и не понимал, то ли это приближающаяся карета скорой, то ли моя собственная внутренняя сигнализация, запрещающая мне сближаться с девушками, которая за последние сутки срывалась подозрительно часто.
В бардачке звякнул телефон. Я вытащил его и долго разглядывал новое информационное сообщение: «Датчик номер ВТ0641677 активирован». Очередная птичка только что влезла лапкой в лужу и активировала свой маячок? Или… Лика стягивала насквозь промокшую куртку – ту самую, в кармане которой я оставил ей GPS-трекер с посланием. Теперь он намок и включился в систему слежения.
Что ж, теперь пока «записка» будет в куртке, а куртка – на ее плечах, я буду знать, где она находится. Впрочем, я был уверен, что очень скоро содержимое ее карманов будет пересмотрено и клочок странной бумаги с потекшими чернилами отправится в мусорное ведро. И бог с ним. Я не собирался следить за этой пташкой.
Лика кое-как разделалась с курткой и принялась за футболку. Я отвернулся.
– Готово, – робко сказала она.
На это стоило посмотреть. Лика. В моем джемпере. На голое тело. Слишком велик для нее… Она попыталась подтянуть рукава, и в это время ткань сползла с ее плеча, обнажая светлую кожу, слегка покрытую позолотой весеннего загара. О небо, мне лучше не смотреть на нее, если я планирую довезти ее до дома в целости и сохранности…
– Тепло?
Лика смущенно кивнула в ответ. Я с трудом оторвал от нее взгляд и взялся за свою мокрую футболку.
«У нее нет парня. Никогда не было. Никто не видел ее в таком виде, как ты видишь сейчас. Иначе бы я знал. И свернул ему шею», – чужой голос снова вторгся в мое сознание.
«Доброе утро, Феликс», – мысленно ответил я.
Я остановил машину у невысокой кирпичной ограды в пригороде Симферополя. Монотонный гул остаточных реакций усилился, когда я увидел крышу дома, утопающую в зелени сада. Быстрые картинки в голове начали сменять одна другую – я катаюсь на качелях, я бросаю мяч толстолапому щенку, я тискаю какую-то девчонку под ветвями раскидистого дерева… Похоже, что именно здесь прошли детство и юность Феликса.
Лика не спешила выходить, явно пытаясь справиться с очередным приступом паники. Я хотел было взять ее за руку и успокоить, но что-то подсказывало мне, что это будет равнозначно попытке потушить пожар горстью углей.
– Феликс, – наконец решилась она. – Постарайся найти нужные слова. Не знаю, что с ней будет, когда ты скажешь ей, что не собираешься оставаться… и еще… Ты так изменился после потери памяти, что я – несмотря на ту жуткую цену, которую мы все заплатили, – рада, что все сложилось именно так.
Инструктаж по основам милосердия. И заочное прощание, на которое она шла с грустью, но гордо поднятой головой. Теперь мне захотелось взять ее за руку не ради утешения, а ради самого прикосновения. Впервые за все время обитания в этом теле я не мог понять, мое ли это желание или это реакции мозга Феликса. Но она опередила меня. Выпорхнув из машины, она протянула мне хрупкую, но такую решительную руку, сжала мои пальцы и увлекла за собой к двери, украшенной пасхальным венком.
Я был готов к тому, что сейчас она откроет дверь и на меня обрушится торнадо чужих воспоминаний. Я был готов к тому, что каждая доска в паркете, каждый завиток в рисунке обоев будет щекотать мне нервы. Но лицо женщины, которая вошла в гостиную, заслышав голос Лики, оказалось тем, против чего у меня не было ни оружия, ни иммунитета. Один взгляд на нее мгновенно выбил меня из седла.
Перед глазами со скоростью двадцать пять кадров в секунду замелькали картинки, на которых была изображена она, она, она, она, в разной одежде, с разным цветом волос, в разных декорациях, но с неизменно теплым взглядом и доброй улыбкой. Я видел картинки пяти-, десяти– и пятнадцатилетней давности: она протягивает мне деньги на карманные расходы, она льет прозрачную пузырящуюся жидкость на мое ободранное колено, она складывает мои книги в школьный рюкзак, она смеется, она зовет меня, она что-то рассказывает, она обнимает, она…
Ее слабые руки сомкнулись на моей шее. Я прижал ее к себе, отказываясь слушать вопли разума, который настаивал, что чем крепче я обнимаю ее, тем сложнее мне будет убедить ее потом, что я не могу, не хочу и не должен больше оставаться в этом доме. Все, чего мне хотелось в тот момент, – замереть в кольце этих измученных рук и рассматривать шевелящиеся в мозгу кадры из чужой, но такой волнительной жизни.
Гильотина чужой памяти.
Инквизиция прошлого.
Невыносимая, невыносимая боль.
Ее руки начали сползать с моих плеч, я приготовился выпустить ее и вдруг понял, что ее голова вот-вот скатится с моего плеча вслед за руками, что она не стоит на ногах, не шевелится и не дышит.
Мне не удалось привести ее в чувство. Ее кожа стала белой и влажной, руки заледенели, пульс вытянулся в нитку. Я ринулся в машину за аптечкой.
Так и есть: иногда ты бросаешься спасать человека, не подозревая о том, что на самом деле убиваешь его… Что если я ошибся, решив, что эта поездка может иметь счастливое и логичное завершение? О боги, я не смогу ждать до завтра, чтобы все ей объяснить. А даже если бы смог задержаться, то что? Второпях поговорил бы с ней в больничной палате, и поминай как звали? Эта женщина точно не в подходящем состоянии для подобных разговоров… Ч-черт… «Даматушка скорее застрелится, чем отпустит тебя, – вклинился внутренний голос. – Как ни крути, ты влип. И так хреново, и этак».
Решение пришло само: в аптечке, рядом с тенектеплазой, которая должна была восстановить кровоток, лежал шприц с силентиумом и сам просился в руку.
Я поверну время вспять и заберу у Анны память последних часов. А потом мы вернемся к развилке и выберем другой путь. «Я вернусь. Вернусь и расскажу тебе, что случилось с твоим сыном, слышишь Анна?»
Я встряхнул шприцы и сделал инъекции. Дело за малым: суметь распрощаться с этой бесстрашной девушкой, которой хватило убедительности и харизмы затащить меня сюда… Я посмотрел на Лику: окаменевшее лицо, две мокрые дорожки на щеках, глаза, полные отчаяния. Она сидела рядом и держала Анну за руку. Эта женщина потеряла сына, но ее зареванный ангел-хранитель по-прежнему был рядом.
Скорая приехала быстро. Мне удалось придержать Анну на этом свете, правда, в сознание она так и не пришла.
– Ее сын чуть не убил ее, а я едва не закончила начатое. Если бы я была внимательней к знакам судьбы, то этого бы не случилось, – кажется, Лика на полном серьезе корила себя за то, что не обратила внимание на нарисованное разбитое сердце в туалете придорожного кафе. Я не смог сдержать улыбки. Наивная вера в «судьбу» так не вязалась с ее ясным умом и железобетонным упорством.