– Соглашайся, будет круто, у Урсуленко видала, какая тачела? Проветрим мозги, полихачим. Ты вообще когда-нибудь ездила на скорости больше сотни?
– Я не люблю лихачить, Феликс.
– Да ладно тебе, Лика. После месяца в бинтах неужто не хочется слегка оттянуться?
– Не хочу тебя расстраивать, но я из тех зануд, которым для снятия стресса достаточно выпить крепкого чая и хорошенько поспать.
Выпить чая и поспать? Серьезно? Вот дерьмо…
Я развернул машину и поехал обратно. Так быстро, что все дорожные знаки чуть ветром не снесло.
Человек с залитым кровью лицом шел по темной дороге на свет моих фар и нес на руках тело девушки. Пять минут назад белая точка на дисплее, не сбавляя скорости, резко соскользнула с дороги, выписав длинный завиток, и замерла. Этот маневр мог означать только одно: водитель машины, в которой была Лика, не справился с управлением и влетел в сплошную стену деревьев, растущих вдоль трассы. Все эти пять минут – с момента остановки точки и до той секунды, когда я увидел Лику в окровавленной одежде на руках у незнакомца, – я чувствовал такую же панику и дезориентацию, какие испытал, узнав о смерти Катрины. На эти пять минут все боги этого мира обрели во мне потенциального адепта: я был готов молиться каждому из них, только бы с ней ничего не случилось. Только бы тело, покоящееся в руках человека с окровавленным лицом, не было мертвым.
Парень подошел ко мне и передал мне тело. Передал мне ее так, как будто оно всегда принадлежало мне и только по нелепой случайности вдруг оказалось у него. Отдал мне ее так, как будто… знал меня целую вечность и был уверен, что я смогу позаботиться о нем.
И – как только ее тело оказалось в моих руках – отступил назад.
– Уезжай. Бери ее и уезжай отсюда.
Я снова заглянул ему в лицо и поразился: в глазах незнакомца застыл панический ужас, ужас затравленного зверя. Как будто авария, разбитая машина и безжизненное тело на моих руках были не самым страшным, что могло случиться. Как будто где-то там, за его спиной, в темноте навалившейся ночи скрывалось нечто гораздо более страшное.
– Тебе тоже нужна помощь, – начал я, но того словно плетью хлестнули:
– Плохо доходит?! Увози ее отсюда, бога ради! Проваливай!
Что-то в его голосе заставило меня не возникать. Я усадил в машину Лику – верней, то, что сейчас отдаленно напоминало ее не самую лучшую восковую копию, – и двинулся в обратном направлении.
Но не успел проехать и сотни метров, как услышал выстрел. В том, что это выстрел, у меня не было никаких сомнений. И тут же раздался второй.
Зря я не подобрал этого парня. Я загнал машину в придорожные заросли и погасил фары. Взял пушку и заблокировал двери. Я сделал крюк и бесшумно вернулся к тому месту, где оставил незнакомца, с совсем другой стороны. Он лежал в десяти метрах от дороги с огромным черным пятном на белой футболке. Я огляделся. Получить пулю от неизвестного преследователя и откинуться прямо здесь не входило в мои планы. Оставить истекать кровью того, кто спас Лику, я тоже не мог.
И тут мое ухо уловило скрежет металла о металл: звук, не принадлежащий тихой загородной ночи. Неподалеку, оставив за собой полосу сломанных деревьев, исходил паром разбитый автомобиль. Темная тень наконец вскрыла заклинивший багажник, и через несколько секунд машину обняло пламя. Я увидел щуплого мужика, отбросившего пустую канистру и пустившегося бежать. Я прицелился и выстрелил. Человек вскинул руки и начал вертеться вокруг своей оси, пытаясь дотянуться до того места на спине, куда вонзилась капсула с транквилизатором. И, так и не сумев ее вытащить, рухнул в траву.
Ветер раздувал огонь, охвативший машину. Секундой позже рванул бак. Подстреленный лежал неподалеку, ткнувшись лицом в траву и раскинув руки. Я вытащил дротик из его лопатки, перевернул его на спину и… узнал его. Вытянутое хищное лицо, светло-желтые волосы, кожа альбиноса – тонкая, болезненно-бледная. Как будто череп обтянули латексом… Этого человека звали Вано, и он был в доме Феликса в ту ночь, когда Анна уехала, а Лика так предусмотрительно заперлась в своей комнате. Феликс знал о Вано только то, что у него можно раздобыть огнестрельное и что Вано успел отсидеть за изнасило…
«Привет с того света, Вано. Сколько лет, сколько зим. Уж не знаю, что ты, падаль, делал здесь и почему ты преследовал ее, но встать с этого места я больше тебе не позволю. Ты видел ее в моем доме. Ты знал ее. Только не говори, что решил преследовать ее? Сейчас этот краснорылый унес ее отсюда и отдал мне, но ты бы вернулся за ней, так? Потому что хочешь насолить мне. Даже после моей смерти. И потому что превращать цыпочек в кровавый фарш – твое любимое развлечение. А ведь я ж предупреждал тебя, что если ты прикоснешься к ней, я выпущу тебе кишки. Предупреждал же?»
Буря остаточных реакций связала меня по рукам и ногам. Несколько минут я думал и действовал как Феликс. Нет, хуже – я стал им. Клетки памяти среагировали на лицо Вано, как бык на красное полотно. А когда это наваждение схлынуло, я увидел, что из грудной клетки Вано торчит вся обойма дротиков с транквилизатором: пока я пытался справиться с реакциями тела, мои пальцы безостановочно жали на спусковой крючок. Я бросился вытаскивать дротики, но было поздно – Вано был мертв. Транквилизатор действовал мгновенно. Содержимого одной капсулы хватало на крепкий получасовой сон, а вся обойма мгновенно останавливала сердце.
Паническое чувство необратимости произошедшего, шок, осознание случившегося – все это пришло гораздо позже. В первые секунды я чувствовал только леденящий ужас. Ужас, и ничего больше. Легенда оказалась явью, сказочные монстры вышли из полумрака и сомкнули холодные пальцы на моей шее. Я потерял контроль над телом! Несколько минут я не контролировал его вообще. Судя по всей той информации, которую только что выплеснул мозг Феликса, этот человек вполне заслуживал мести за изнасилования и – главное – за то, что все еще представлял угрозу для жизни Лики. Но та безжалостная расправа, которую устроило тело Феликса, была за гранью допустимого.
Что еще? На что еще я способен?
«Догадайся с трех раз».
Секундное видение извивающейся подо мной Лики… Нет, только не это.
Я оставил Вано и вернулся к незнакомцу. В его грудной клетке было два пулевых отверстия, одно в солнечном сплетении, другое на два пальца левее. Теперь рукава и горловина футболки тоже стали черно-красными, никаких признаков жизни, мертвее мертвого. Я вызвал скорую и полицию и вернулся к Лике.
Она лежала рядом с машиной без сознания: открыла дверь, но сделать больше одного шага не смогла. Она не была ранена, пульс в норме, кровотечения нет. Еще один обморок… Лика пришла в себя, когда я завел мотор, и тут же прижалась ко мне. Я обхватил ее руками, с трудом воздерживаясь от желания усадить ее себе на колени и заставить ее успокоиться любым из доступных мне способов. Поцелуи успокаивают, так ведь? Или… наоборот?
– Феликс, ты в самом деле жив, или я при смерти и у меня галлюцинации? – едва слышно сказала она, и по ее одышке и охрипшему голосу я понял, что ей больно.
Неужели она все-таки ранена?.. Я приподнял ее футболку и стер с ее кожи отпечатки крови, просочившиеся сквозь ткань. На коже не было никаких повреждений: ни царапин, ни гематом, ничего.
– Ты не ранена, это его кровь, – наконец сказал я, изучая ее бледное лицо. На секунду меня посетило невозможное сумасшедшее предположение, когда я сообразил, что Лика испытывает боль в том самом месте, в котором у ее спасителя были две дырки навылет. Но нет, этого просто не могло быть. Припоминаю слово в слово все то, о чем болтал Альцедо по пути в Киев: «Видел краем глаза кое-какие исследования под названием “Фантомные проекционные ощущения”, приятного там мало. У восприимчивых к боли десулъторов все может закончиться плачевно. Не стоит возвращаться в родное тело, испытывая сильные мучения. Агонизирующее от боли сознание может убедить твой мозг, что травмы чужого тела – твои собственные».
Впрочем, эти догадки тут же робко отступили под натиском других мыслей: сказать ей о том, что ее спаситель мертв, или умолчать? Она даже не вспомнила о нем: закрыв глаза и прижавшись к моему плечу, повторяла, как она счастлива, что со мной все в порядке (при этом, видимо, напрочь позабыв о том, что сама едва не умерла). Я проглотил вопрос о том, а что мне, собственно, угрожало, и рассказал ей о смерти того, кто ее спас.
Но она не захотела слушать меня. «Замолчи, замолчи…» – повторяла она, не в состоянии связно рассказать обо всем, что произошло. Я не стал настаивать. Однако произошедшее на дороге не давало мне покоя. Каким таким образом Лика оказалась в компании людей, которые явно не годились ей в друзья, почему водитель потерял управление, почему Вано преследовал Лику и ее спасителя?
«Увози ее отсюда! Садиа в машину и, бога ради, проваливай!» – Я вспомнил его искаженное лицо и трясущиеся руки. Что-то в этой фразе казалось смутно знакомым…
Я привез Лику домой, сделал ей чай, сварил себе чашку крепкого кофе, внезапно заметив, что мне не приходится вспоминать, где что лежит, что руки действуют на автомате, извлекая с кухонных полок все, что нужно. И прислушался к шуму воды в душевой.
Находиться с ней наедине в этом пустом доме, кишащем призраками прошлого, было неимоверно сложно. Я должен распрощаться с ней как можно быстрее, и так, чтобы она не считала меня последним мерзавцем. Еще несколько часов назад меня совершенно не заботило, какого рода воспоминания обо мне останутся у нее после моего отъезда (слово «побег» было бы здесь гораздо уместней). Более того, мне казалось, что чем небрежней обращаться с ней, тем легче ей будет примириться с моим отъездом. Теперь все изменилось. Одного взгляда на ее безжизненное тело было достаточно, чтобы все изменилось. Одна мысль, что она едва не погибла, заставляла меня обращаться с ней осторожней, чем с любым из доселе встреченных людей. И дело было не в жалости. Не в ней.