Но сидеть в четырех стенах, не зная, чем заполнить очередной тусклый день, было очень грустно. Ухаживать за крайном вместо Жданки у Ланки тоже не получалось. Уж очень она его боялась. Боялась и жалела до дрожи в кончиках пальцев. Смотреть на него было до того тяжело, что Ланка предпочитала совсем не смотреть. Говорить с ним она и вовсе не могла. Впрочем, он и не хотел ни с кем говорить. Либо отлеживался лицом к стене, либо сидел на лежанке, в самом дальнем углу, обняв колени и пристально глядя в темноту. Он уже мог ходить, потихоньку цепляясь за стенки. Варка где-то раздобыл для него пару громадных, проношенных до дыр валенок. Но за дверь крайн выбирался редко. Зато пристрастился к детской забаве. Сидя у открытой печной дверцы, смотрел на огонь и время от времени поджигал конец тонкой щепочки, наблюдая, как она сгорает у него в руках.
– Дом спалите, – ворчала Фамка, но щепки не отбирала. Ее мнение на этот счет было простым и ясным, как вся трущобная мудрость Нор: «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось».
Очень скоро к посиделкам у огня по собственной воле присоединился Илка. Устраивался на корточках рядом с крайном и с напряженным вниманием на сильно исхудавшем лице следил за пляской пламени. Лица крайна не было видно за свисавшими с обеих сторон спутанными прядями. Казалось, он тоже не замечает ничего, кроме игры огня. Но как-то вечером, когда Ланка подсела к ним, чтобы погреться, на затылок ей вдруг легли жесткие пальцы. Ланка и пискнуть не успела, как ее лицо оказалось повернуто к Илке.
– Кто это? – резко спросил крайн.
– Иланочка, милая, золотая, – нежно проговорил Илка.
Ланка расцвела.
– Тупая курица, – подумав, добавил Илка, – в Варку втюрилась, а он и рад, котяра весенний.
– Ничего подобного! – возмутилась покрасневшая Ланка, но крайна ее страдания не заинтересовали.
– Очень хорошо, – оценил он ответ. – А я кто?
– Ты Крыса, – тут же отозвался Илка. – Ты всех достал.
– Ой! – выдохнула Ланка.
– Пра-авильно, – восхитился крайн, – молодец. С памятью у тебя все в порядке. С логикой – тоже. Очень хорошая голова. Светлая.
– Была светлая, – вздохнула в темноте Фамка.
– А ты? – Крайн наклонился к Илке, взял его за руки. – Кто ты?
– Никто. Меня нет.
– Почему?
– Я ушел.
– Куда?
– Никуда. Меня нет. Здесь быть нельзя. Я ушел.
– Светлая голова, – повторил крайн. – Совершенно верно. Здесь быть нельзя. Он ушел. А я остался. Спрашивается, ради чего?
– Его можно вылечить? – прошептала Ланка.
– Сначала надо вылечить этот мир, – отрезал крайн и снова уставился на огонь.
Варка отсутствовал слишком долго. По Фамкиному счету выходило семь дней, по Ланкиному – все десять. Обе они то и дело бегали к сухому дереву, глядеть на дорогу. Фамка заодно попыталась обломать на дрова нижние сучья, но только руки поцарапала. Крайн, пребывавший в пучине своего горя, конечно, был равнодушен к житейским мелочам, Илка – тем более, но дрова кончились. Печка с утра стояла нетопленая. Спустился вечер. В хижине было темно и холодно.
– Завтра пойдем к дядьке Антону, попросим топор и свалим эту сушару, – решила Фамка.
– Ты и рубить умеешь? – поразилась Ланка.
– Нет. Я думала – ты умеешь.
Ланка печально вздохнула. В Фамкиной насмешке не было злобы. Только усталость.
Наконец за дверью зашуршало, стукнуло. Ланка радостно подхватилась, бросилась отпирать.
– Куда?! – зашипела Фамка. – Пусть сначала голос подаст.
Но это, конечно же, оказались Варка и Жданка. Варка с легким стоном сбросил с плеч распухшую от снеди торбу и, не снимая шапки, плюхнулся на пол у еле теплой печки. Фамка засветила лучину, раскрыла торбу и принялась восхищенно охать. Жданка вытянула у нее из-под руки пирожок, запихнула в рот и бросилась к лежанке: проверить, как чувствует себя ее ненаглядный крайн. На ходу она торопливо извлекала из-за пазухи какие-то особенно лакомые, специально для него припасенные кусочки. Ланку все время удивляло, что он не только принимает эти жалкие, помятые, слегка запачканные подношения, но и вежливейшим образом благодарит за них. Жданка изысканные выражения благодарности не ценила совершенно. Ей было все равно, лишь бы поел.
– Чего так долго? – спросила Фамка.
– Под конец повезло, – просипел из-под низко надвинутой шапки Варка, – на свадьбу позвали.
Крайн перестал грызть куриную ножку, сунул ее Жданке и вдруг, резким движением сбив с Варки шапку, ухватил его за плечи, развернул к себе, близко заглянул в глаза и сразу же брезгливо отстранился, будто случайно дотронулся до навозной кучи.
– Пошли вон! – велел он. Сказано было так, что курицы гурьбой вылетели в холодную темноту, едва успев прихватить одежду.
Варка устало удивился, но спорить не стал. С больным спорить – себе дороже.
– Головушка не болит? – ласково осведомился крайн.
– Нет, – соврал Варка. Жаловаться на свои хвори он не собирался.
– Когда я сказал, что внизу опасно, я имел в виду не только волков.
– А чего? Разбойников? Так они нас не трогают. Кому мы нужны-то?
– Каждый человек сам себе разбойник и душегуб. Людям настолько противно быть людьми, что они постоянно мечтают обратиться в свинское состояние. Любым способом.
Варка сначала не понял. Уж больно фраза была умная. Потом догадался, и ему стало смешно. Кругом война, весь белый свет рушится, а его тут, похоже, воспитывать вздумали.
– Я меру знаю, – уверенно сказал он.
В ответ – молчание.
– Ну, надо же как-то греться… Зима, одежа у нас худая…
Тяжелое молчание.
– Все пьют. От такой распроклятой жизни…
Тяжелое продолжительное молчание.
Варка разозлился:
– Хватит уже! Не в классе! Щас я один за всех работаю. Надо ж и мне вздохнуть…
– Ты не работаешь. Ты побираешься. Подачками промышляешь.
– Эти подачки всех тут кормят. Вон, курочку-то Жданка для вас прямо со свадебного стола стащила.
Крайн отодвинулся от него, словно даже воздух вокруг Варки был ему противен.
– Ты прав. Я, крайн из рода Ар-Морран, пал так низко, что питаюсь объедками, которые выпрашивают для меня человеческие щенки. Я – мертвый крайн, который не смог даже умереть достойно. Благодарю за то, что указал мне мое настоящее место.
– Ох, – испугался Варка, – я не хотел…
– Раньше, – господин Лунь мечтательно созерцал потолок, – я бы не разговоры разговаривал. Ты бы у меня от одного запаха здешней сивухи блевать начинал. Или покрылся бы прыщами. Во-от такими.
Тут он хищно улыбнулся. Длинные пальцы раздвинулись, изобразив нечто размером с медный пятак.
– Но теперь силы крыльев у меня нет.
Крайн закрыл глаза. Его молчание обжигало Варку лютым холодом.
– Ты мне много должен. Очень много.
Это была правда. Варке захотелось съежиться и забиться под печку.
– В счет долга я беру твою жизнь.
Прозрачно-зеленые глаза в упор уставились на Варку, и тот почувствовал, что задыхается в разреженном горном воздухе, медленно умирает под ударами ледяного, летящего над вершинами ветра.
– Ты не смеешь губить то, что принадлежит мне. Понял?
– П-понял, – простонал Варка, – жизнь… душу… все, что угодно… Только отпустите!
– Разве я тебя держу? – холодно усмехнулся крайн. – Жизнь и так моя. А душу… – тихо добавил он, – душу ты мне принесешь сам.
Глава 14
Два гроша Варка использовал с толком. Отправился к дядьке Антону и выпросил у него на день лошадь, топор и веревку. Кривое дерево на холме крайн рубить запретил, без объяснения причин, но грубо и решительно. Пришлось отправиться в лес. Целый день они искали тощие сушары, рубили и таскали на вершину холма по способу дядьки Валха. Лошадиные копыта разбили неглубокий снег, тонкие концы стволов содрали его до земли. К концу дня на холм вела накатанная дорога. Варке это не нравилось. Лучше бы об их жилище никто не знал.
Вечером, получив назад лошадь, топор и веревку, дядька Антон долго гмыкал, выискивая ущерб, нанесенный его имуществу, а потом вдруг заявил:
– Я завтра с утра в Трубеж еду. Там большой торг будет. Тебя и того рыжего могу с собой прихватить.
– Зачем? – подозрительно спросил Варка. В бескорыстную доброту дядьки Антона он не верил.
– Говорят тебе, торг… народ подвалит со всего Пригорья… заработаете.
– А-a… это можно.
– Половину мне.
– За что?
– Так я ж вас повезу. Туда да обратно – не ближний свет.
– Четверть, – сказал Варка.
Сошлись на трети, причем у Варки осталось смутное ощущение, что его все-таки облапошили.
После давешнего бурного разговора с крайном Варка счел, что угодил в пожизненное рабство и им теперь примутся управлять как послушной марионеткой. Но господин Лунь нисколько не интересовался хозяйственной суетой и с того вечера не сказал Варке ни одного слова. Варка ему тоже. Общаться с неподвижной, обращенной ко всему миру спиной было по-прежнему крайне затруднительно.
Предполагаемый отъезд в Трубеж в сомнительной компании дядьки Антона не вызвал у спины никакого отклика, если не считать совета поменьше болтать, обращенного, очевидно, к печным кирпичам.
Проехав пару верст, Варка решил, что идти пешком намного приятней. Сидеть в медленно ползущей телеге, которую швыряло и подбрасывало на ухабах, потихоньку превращаясь в хрустящую ледышку… Ну нет.
Он пошел рядом, держась за обитый жестью борт, и лишь иногда подсаживался на край. Свою душегрейку он отдал Жданке, которая свернулась на соломе жалким дрожащим комочком, и сверх того закутал девчонку в рогожи, припасенные дядькой Антоном, чтобы накрывать свой товар. Хозяин товара, глядя на такое самоуправство, хмыкнул, но ничего не сказал.
Когда в сумерках они добрались до Стрелиц, несчастный Варка от холода уже не чуял ни рук, ни ног. Стрелицы, окруженные пустыми, продуваемыми ветром полями, оказались большим по пригорским меркам селом: целая сотня дворов, на холме над ними церквушка, внизу, у торной дороги – корчма. Ночевка на сеновале над конюшнями – грош с человека. Деньги выложил дядька Антон, пробормотав: «Потом сочтемся».