Белые миски на гладкой желтой столешнице, свежие булочки горкой, пар из чайника, ряд блестящих кастрюль на полке, синие салфетки с вышитыми рыжими колосьями, синие кружки на крючках, расписной шкафчик.
На кухне было тепло. Варка сидел на любимом высоком табурете и клевал носом. Рядом мать, подвернув широкие вышитые рукава, молола кофе. Маленькая кофейная мельничка мелодично поскрипывала. По временам, убаюканный тихими звуками, Варка проваливался в сон. Сон был скверный. Безумная метель, из тех, что бывают только во сне. Какие-то черные обломки над головой. Тупая боль в онемевших ногах. Застывающий на лице снег. Но стоило встряхнуться, и привычная кухня послушно возвращалась на свое законное место.
Вот что бывает, когда пытаешься спать, сидя у кухонного стола. Целый час снились какие-то бесконечные холодные дороги, темные чащи, волчий вой, настигающий стук копыт. А еще там был тот, с жутким засасывающим взглядом и окровавленными крыльями. Приснится же такое. Варка натянул на плечи толстую материнскую шаль. Привалился к столу поудобнее.
– Варка, не спи, – сказала мать.
– Не спи. Ты… – грубое слово, удар по левой щеке. – А ну… кому говорят, не спать! – два грубых слова, удар по правой щеке, очень грубое слово.
– Не трогайте меня, – прошептал Варка, – я не сплю.
– Вставай! – Варку за грудки выдернули из уютной, почти заметенной снегом щели. Снег мокрыми липкими слоями сползал с одежды, коркой отваливался с лица. Ветер свирепствовал с прежней силой. Все вокруг выло и дрожало. Снежинки неслись мимо со скоростью пули.
Варка со стоном попытался забиться назад, в укрытие. Но его чувствительно пнули пониже спины.
– П-шел!
И Варка пошел. Он знал: теперь, когда они нашли его в третий раз, пощады не будет. Непослушные ноги сразу же подломились, он упал лицом в снег, но тут же был схвачен за шиворот и вздернут вверх, будто нашкодивший щенок. Еще один болезненный тычок в спину. Варка заплакал и, спотыкаясь, побрел сквозь плотный, как масло, воздух, сам не зная куда. Направление задавали все новые и новые удары. Ноги ныли, как будто их рвали клещами.
Неожиданно он скорее почувствовал, чем увидел, что впереди больше ничего нет. Обрыв, а за ним – огромное пространство, над которым несется неистовый ветер.
Варка отшатнулся, не устоял на ногах и сел в сугроб. Ну нет. Добровольно он прыгать туда не станет. Щурясь от летящего в глаза снега, он обернулся к своим преследователям. Прямо над ним возвышалась долговязая черная фигура с растрепанными, бьющими в лицо волосами.
– Допрыгался! – раздался хриплый задыхающийся голос. – Погубил девчонку!
Крайн, без верхней одежды, в одной тонкой, хлопающей на ветру рубашке, крепко прижимал к себе Жданку, закутанную в какие-то тряпки. Безвольно болтались облепленные снегом валенки, бился на ветру рыжий хвостик.
– Песья кровь! – сказал крайн и спихнул Варку с обрыва.
Глава 20
В печке густым басом гудело пламя. Варка сидел у открытой печной дверцы, дрожал и кашлял. В избушке было душно, мокрые волосы липли к вспотевшему лбу, но дрожь не унималась.
Бок о бок с Варкой точно так же кашлял и дрожал крайн. У него на коленях лежала Жданка, такая бледная, что даже веснушки куда-то пропали. Губы синие, глаза закрыты. Варка боялся на нее смотреть.
В перерывах между приступами кашля крайн успевал еще и ругаться. За последние пять минут Варка узнал о себе много нового. Упреки были справедливыми, но терпеть их становилось все труднее.
– Фи, – не выдержал он после одного особенно смачного пассажа, – а еще учитель.
– Какой я, к свиньям, учитель!
– А кто? – удивилась Ланка, пытавшаяся снять с Варки мокрую одежду, но крайн снова закашлялся, и вопрос остался без ответа.
– Вы на какой каторге были? – небрежно поинтересовалась Фамка, протягивая ему кружку с горячей водой.
– На Маремских галерах, – машинально отозвался он и вопросительно вскинул тонкую бровь.
– Ругаетесь, как наш сосед, Фролка-каторжный. Он тоже десять лет на галерах пробыл, – обстоятельно объяснила Фамка.
– За что вас туда? – ужаснулась Ланка.
– За то. Молодой был. Глупый. Как вспомню – самому смешно.
– А у нас под мостом был один такой, из бывших каторжных, – слабым голосом пробормотала Жданка, – так он тоже всегда повторял…
Крайн закатил глаза и быстренько зажал ей рот.
Варка хотел сказать еще что-нибудь ехидное насчет дурного влияния на маленьких детей, но из горла вырвалось только жалкое сипение. Снаружи все еще мело. Гудение печки сливалось с гудением вьюги. Или это шумело в ушах? Пламя металось, корчилось и вдруг выплеснулось наружу, поднялось как вода, заплясало у самых глаз.
– Пожар, – шепотом крикнул Варка.
Илка очнулся оттого, что Ланка, задыхаясь от слез, обнимала его за шею, гладила по голове и причитала тонким голосом:
– Ой, да что же это! Что же теперь с нами будет?! Он умира-ает, а мы все пропадем…
– Кто умирает? – спросил он, быстренько проверив, не болит ли что. Вроде ничего не болело.
– Ва-а-арка, – последовал невнятный ответ.
Варка? Туда ему и дорога. Впрочем, вслух он сказал другое:
– Не бойся, не помрет. Подумаешь, побили. Отлежится. В первый раз, что ли…
– Ой! – Ланка вдруг пискнула, отстранилась и уставилась на него, полуоткрыв нежный ротик. Надо же, как похудела за эти недели. Щеки совсем провалились, волосы нечесаные, лицо зареванное, но даже это ей идет. Ей все идет.
Ланка замолчала, но плач не прекратился. В свете дрожащего красноватого огня Илка увидел не то кровать, не то лежанку. У лежанки, уткнувшись лицом в изголовье, скрученное из мерзких вонючих тряпок, тихонько скулила рыжая попрошайка с Болота. На постели, запрокинув голову, неподвижно лежал Варка, раздетый донага, пергаментно-желтый и такой тощий, что вздымавшиеся от тяжелого дыхания ребра выпирали как обручи на бочке. Беспомощно висела рука в жутких лиловых струпьях. Светлые волосы, предмет вечной Илкиной зависти, сбились в колтун и уже не казались светлыми и прекрасными.
Над Варкой склонился некто черный, горбатый, страшный. Илке показалось, что он уже видел такое. Может, во сне?
– Тихо! – прошипел этот страшный. – Сейчас никто не умирает и, будем надеяться, не умрет.
Рыжая с Болота оторвалась от лежанки и уставилась на говорившего огромными, полными слез глазами.
– Вы сами сказали, что у него грудная немочь, – послышался холодный отстраненный голос Фамки, – в Норах прошлой зимой только на нашей улице пятеро померло.
– У вас в Норах трудно выжить даже здоровому, – проворчал горбун, – конечно, он болен не меньше недели и все переносил на ногах, не лечился. Опять же голод, страх, нервное истощение…
– Чего-чего? – жалобно спросила рыжая.
– Душа устала, – с тоской сказала Фамка. – Это ты голосом поешь. А он ради нас душой торговал.
– До чего ты умная, госпожа Хелена, – хмыкнул горбун, – даже страшно делается.
Тут Ланка наконец обрела утраченное дыхание и завизжала.
– Ну что там еще?
Горбатая тень стремительно обернулась, и над сидящим Илкой нависло существо из кошмара, крылатое чудовище, убийца Витуса. Ясно, растерзал Варку, а теперь его, Илкина, очередь. Илка стиснул зубы и подался назад, слепо зашарил за спиной в поисках какого-нибудь оружия.
– О, – с легким удивлением протянул оживший кошмар, – а я думал – ты безнадежен.
– Не подходи, – выдохнул Илка.
– Где мы находимся? – криво усмехнувшись, поинтересовался крайн.
– В башне Безумной Анны, – отрапортовал Илка. Привычка отвечать на вопросы проклятого Крысы въелась исключительно прочно.
– Ну что ж. Могло быть и хуже.
Илка был уверен, что хуже уже некуда, но тут с лежанки раздался хриплый напряженный шепот:
– Пожар! Снег… Снег горит! Жданка, пулей домой!
Тощее желтое тело изогнулось в приступе кашля.
– Так, – сказал крайн, пристально глядя на Илку, – сейчас не до тебя. Ты, – длинный палец уперся в Фамку, – расскажи ему.
– Все рассказать? – скривилась Фамка.
– Все. Но без… э… подробностей. А ты сиди с ним, держи за ручку. Не дай ему снова уйти.
– Почему я? – перепугалась Ланка.
– Он вернулся ради тебя. Ты звала его, разве нет?
– Ну… да.
– Так держи его здесь. Впрочем, если тебе больше нравится водить его за собой как бычка на веревочке…
Ланка в ужасе замотала головой.
– Эй! – возмутился Илка. – О чем это он? Вы что, с ним заодно?
– Видишь ли, – Фамка встала перед ним, сморщила острый носик, поджала губы, – мы не в башне Безумной Анны, мы не во дворце. Мы даже не в городе.
Илка брел, проваливаясь в снег почти по колено, протаптывал тропу. Фамка утверждала, что здесь до метели была наезжена дорога, но в это не очень верилось. Морозило, ветхая одежда почти не грела, но он вспотел и уже давно задыхался. Впрочем, задыхался он не столько от усталости, сколько от справедливого неутоленного гнева.
Еще вчера сын городского старшины, перед которым заискивали приятели, побаивались учителя, с которым был вынужден считаться сам Главный мастер, – сегодня нищий сирота, до которого никому нет дела. Такой же, как прочее серое быдло. Все предали. Все. Родители позволили себя убить. Друзья-приятели преспокойно остались дома, в благополучном Липовце. Ланка… У этой, как всегда, на уме только Варка. Да и Фамка, курица убогая, как принялась рассказывать, так через каждое слово… Варка спас, Варка вылечил, Варка добыл еду…
Того не понимает, что ради них, пустоголовых, красавчик-герой просто сжег себя, как свечку, с обоих концов. Лежит теперь, помирает. Выпили его досуха. А теперь только и ждут, чтоб всем табором взгромоздиться на шею Илке. Нет. Не выйдет.
Хотя вот ведь, заставили. Погнали к какому-то Антону, и что обиднее всего, за лекарством для того же Варки. Вся жизнь в этой грязной, вонючей, насквозь прокопченной лачуге крутится вокруг Варки. То компресс на голову, то мазь на отмороженные места.