– Назад, – приказал Влад Гронский, – всем отойти на двадцать шагов.
– Я и на тридцати вас достану, – просветил его крайн.
– Спешиться, – последовал новый приказ, – сложить оружие.
На взрытую копытами пашню посыпалось столь нелюбимое крайном острое железо.
– Ух ты, – пробормотал Илка, озадаченный таким поведением предполагаемого противника.
Командир также спешился, закинул поводья на луку седла, снял шлем, отстегнул и отбросил перевязь с палашом прямо в серую дорожную пыль. Безвольно опустил руки, склонил голову:
– Забери душу. Убей. Плюнь мне в лицо прямо здесь, при моих людях. Только помоги.
– Я уже помог. Но если бы я знал, что этим спасаю тебя, палец о палец не ударил бы, – процедил крайн. Поза полной покорности и жалкие слова не сделали его сговорчивее. – Поехали. До темноты будем дома.
Варка с Илкой послушно тронули лошадей.
Влад Гронский бросился вперед, рискуя угодить под копыта, повис на поводьях, схватился за стремя. Варка отчетливо увидел запрокинутое вверх лицо. Глаза в красных жилках от вечного недосыпа, в складках вокруг глаз катышки пыли, жесткая трехдневная щетина вокруг упрямо сжатого рта.
– Ты не можешь… прошу тебя…
– У тебя нож в рукаве, – брезгливо отстраняясь, проговорил крайн, – для меня или для моего сына?
«Интересный вопрос», – подумал Илка. Варка только поморщился. Ничего иного от этого скользкого типа он и не ожидал.
Лицо командира стражников остекленело от ужаса. Отработанным движением он выдернул из пристегнутых к руке ножен метательный нож, не глядя отшвырнул за спину.
Крайн воспользовался этим и тронул жеребца каблуком, понуждая двигаться вперед.
Влад Гронский, оставшийся посреди дороги, вдруг рухнул на колени.
– Умоляю, не бросайте нас. Только не теперь… Через месяц все Пригорье ляжет под Вепря… Я бы и эту косинскую скотину не остановил… У меня людей… – он захватил горсть пыли, пыль потекла между стиснутых пальцев. – Бренну возьмут не сегодня-завтра…
Не обернувшись, ни разу не взглянув на него, крайн бросил коня в галоп. Варка и Илка потянулись за ним как привязанные. В две минуты долетели до перекрестка, слаженно свернули налево, к лесистым холмам, за которыми прятались Дымницы. Разметавшиеся от скачки светлые волосы, белые рубахи, развевающиеся лошадиные гривы, пронизанные мягким вечерним светом. Небожители. Прекрасные крайны.
Командир стражников тяжело поднялся, тщательно отряхнул колени. Лишь бы подольше не поворачиваться, не встречаться взглядом со своими людьми. Ветераны-ровесники, успевшие пожить при крайнах, смотрели сочувственно. Молодые отводили глаза. Конечно, считают, что командир не должен был так унижаться. «Наплевать, – со злостью подумал он, – не долго мне вами командовать. Либо убьют, либо горный крайн Рарог Лунь Ар-Морран заставит держать ответ за то, в чем, видит Бог, нет моей вины».
Рарог Лунь Ар-Морран. Рарка Седой. В их компании он был самым младшим, самым красивым и самым отчаянным. Они, трубежские недоросли, каждый старше его на год или два, водили с ним дружбу не потому, что он был крайном. И на его высокий и весьма древний род им было чихать с высокого дерева. Просто без него вино казалось кислым, еда – пресной, жизнь – тусклой. Славно в тот год погуляли.
– По коням, – приказал господин Гронский.
– А ты давай домой, – велел он парнишке из Столбцов, – в Быстрицах заночуешь. Вот, держи за труды.
Парнишка, как все деревенские, не запуганный никакой властью, монетку не брал, смотрел исподлобья.
– Не надо мне твоих денег, – выпалил он наконец.
– Почему? – разозлился Влад, чувствуя, что это каким-то образом унижает его еще сильнее. – Я тебя не бил, не ругал, плачу честно, что обещано.
– Господин крайн на тебя даже глядеть не хочет.
– Господина крайна гордыня обуяла не ко времени. Парнишка переступил в пыли босыми ногами, помотал головой:
– Не, он не гордый вовсе. С нашими мужиками за одним столом сидел. У бабки моей корову вылечил, у тетки Фетиньи бельмо с глаза убрал, у тетки Анфисы крикса на ребеночка напала, так он этого ребеночка на руки брал, не побрезговал… Не надо мне твоей платы… Ты – Гронский. У нас говорят – от Гронских все наши беды.
Мальчишка повернулся и побрел, волоча ноги, поднимая за собой маленькие пыльные вихри.
– Рысью, – гаркнул Влад Гронский и сразу вырвался вперед, чтобы молодые поменьше пялились на его лицо.
Скоро с ним поравнялся один из «стариков», Фома Стреляный.
– За ними, что ли? – спросил он. – Они, небось, домой подались, на Крайнову горку.
– Нет. Бесполезно. Да еще с ножом этим… забыл про него, как дурак последний… Едем в Стрелицы, будем ждать, когда подойдет основной отряд.
– А потом?
– А потом в Бренну. Как ни крути, а от косинской скотины они нас избавили. Бреннский старшина третьего дня помощи просил. Мы тогда отказали.
– Во-во, с Вепрем еще договориться можно, а этот Адальберт, чтоб его…
– Угу. Молодой да ранний.
– Но ничего. Волчью Глотку они заткнули знатно.
– Да что Волчья Глотка. Ты видал, что они с Козьим Пастырем сделали?
– Жуть. Мы за этим Пастырем и его козлами два года гонялись, а тут…
– Три трупа, десять раненых.
– И раны такие, будто их кто как капусту шинковал. Уж на что я привычный… Непохоже на крайнов-то. Озлобились.
– Так ведь есть за что, – пробормотал Фома.
Влад Гронский в ответ только крякнул.
Лошадей оставили в Дымницах у дядьки Валха. Вороной очень огорчился, ржал вдогонку, вытягивал морду. Дальше пошли привычной дорогой к мосту через Тихвицу, потом свернули в поле, и крайн, невзирая на сгущавшиеся сумерки, уверенно привел их к уже знакомому Варке обрыву. Варка недоумевал, как же они могли тут заблудиться. До Починка-Нижнего рукой подать, кусты чинно выстроились вдоль реки, неглубокая балочка поросла таволгой пополам с крапивой, за балочкой на пригорке торчат какие-то бревна, не то разрушенная банька, не то клуня.
– Не понимаю, – пробормотал он.
– Потому что дурак, – объяснил крайн и, как всегда без предупреждения, спихнул с обрыва.
Колодец открывался почти под самым деревом. Варка не удержался и упал плашмя. Рядом шлепнулся Илка со своей драгоценной сумкой. Последним, не теряя прямой осанки и изящества, из пустоты шагнул крайн.
– Я никогда не говорил вам, что в колодцы не следует нырять вниз головой? Достаточно одного шага.
Варка набрал побольше воздуха для язвительного ответа, но тут в мирную вечернюю тишину ворвался пронзительный вопль. С дрогнувшей лиственницы свалилась Жданка и, попискивая от счастья, повисла у него на плечах.
– Полегче, – только и мог сказать он, тут же вспомнив про больную спину и сильно пострадавшие ребра.
– Что ты здесь делаешь? – грозно спросил крайн.
– Вас жду, – бесхитростно ответила Жданка.
– А почему на дереве?
– Так дорогу лучше видно.
– Помнится, я велел запереться и сидеть внутри.
– Ну, мы бы успели. Я бы сразу увидела, если что…
– Понятно. А что по этому поводу думает госпожа Хелена?
– Ругается.
– Я бы не ругался, – проворчал Илка. – Я бы врезал тебе как следует, и все дела. Тут война вовсю идет, а ты, как дура, на дереве.
– Вы чего, правда сражались?
– Сражались, рыжая. – Варка скорчился на кухонном табурете, пытаясь привести в порядок свежевымытые волосы, все еще слишком короткие, чтобы убраться в привычный хвост, но чересчур длинные, чтобы не мешать ему жить.
– Не задавай глупых вопросов, – возмутилась Фамка. – Не видишь, он ранен. Вар, у тебя повязка размокла. Дай я перевяжу.
– Да там уже нет ничего, только шрам. Половины уха, правда, тоже нет.
– Не огорчайся, – жалостливо вздохнула Ланка, – волосы отрастут – под ними ничего заметно не будет.
Илка с досады чуть не плюнул. В кои-то веки ему удалось совершить подвиг, вернуться героем, а все равно жизнь вертится вокруг прекрасного принца.
– У тебя круги под глазами, – недовольно пробурчал прекрасный принц, разглядывая Фамку, – и щеки совсем провалились. Опять, небось, ничего не ела.
Фамка насупилась:
– Думаешь, легко ждать-то. Ланка хоть все время ревела…
– Не ври, не ревела я…
– А у меня рыдать не получается. Не могу я…
Варка, вздохнув, неловко погладил ее по плечу.
– Кончайте киснуть. Рассказывай давай, – потребовала Жданка.
– Да чего рассказывать. Если бы не он… – короткий кивок в сторону Илки, – нам бы конец. Пусть он и рассказывает.
Услышав такое, Илка приосанился и с удовольствием начал свою историю, испытанную еще на обитателях подгорных Столбцов.
Ланкины горящие глаза и раскрасневшиеся щеки вынудили его разукрасить повествование новыми яркими подробностями. При этом он все время старался изображать скромность и не слишком выпячивать свои заслуги.
В разгар повествования в кухню вошел отмытый до прозрачности господин Лунь, но вмешиваться не стал. Молча принялся за еду, молча отставил почти нетронутую тарелку, молча потянулся к ножу. Когда он в семнадцатый раз воткнул нож в столешницу, Фамка не выдержала и проворчала под нос, что, мол, портить вещи – последнее дело.
Тут крайн будто очнулся, поднял голову, поглядел на всех осмысленно.
– Будем последовательны, – строго сказал он, – если рассуждать хладнокровно, не принимая во внимание мои личные чувства, получается, что я подставлял вас под пули только ради того, чтобы Филиппу Вепрю было легче прибрать к рукам все Пригорье. Считаю ли я, что это пойдет Пригорью на пользу? Нет. Готов ли я подарить нашу землю князю Сенежскому и потом смотреть, как у Петры отбирают последнюю скотину, а Валха забрили в солдаты? Нет, не готов.
– А что, Вепрь хуже барона? – робко спросила Жданка, которая под шумок придвинулась к крайну как можно ближе и, не решаясь взять за руку, потихоньку теребила полу его расстегнутого камзола.