Варка, вовремя заметив такое дело, бросил заниматься садоводством и легким шагом переместился к крыльцу. Наученный горьким опытом, кидаться ни на кого не стал, просто прислонился к резной балясине, скрестил руки на груди и одарил всех своей коронной улыбкой.
– Из Добриц мы, пресветлый господин крайн, Гронским сроду не присягали, полюдье платили, конечно, да куда денешься…
– Язвицкий староста я, Прокл Будяк…
– А мы дальние, из самих Овсяниц, три дня добирались…
Невнятные жалобы, мольбы, неуклюжие попытки пасть на колени, клятвенные обещания соблюдать все как есть по совести и непременно платить десятину… Стрелицы, Быстрицы, Кременец и какие-то Кресты, Мосты и Броды, о которых Варка даже не слышал… Похоже было, что к крыльцу тетки Таисьи сползлось все Пригорье.
– Да ты, Валшек, оказывается, жох, – ласково сказал крайн, – теперь ты со мной век не рассчитаешься.
– Ладно, – буркнул дядька Валх, скромно прищурив хитрющие глазки, – ладно, сочтемся.
– Эй, а где морковь?
– Не знаю, я ее не нашла. Может, ее там и не было?
Жданка с надеждой уставилась на крайна. Крайн, настроение которого после ухода довольных пригорских старост отнюдь не улучшилось, жалобно застонал и сильно потер лицо ладонями. Пальцы были в чернилах.
– А теперь к столу, – решительно сказала тетка Таисья, появляясь на пороге, – пироги со щавелем, варенье малиновое еще с прошлого года, молочко козье.
Варка оживился, мигом отлепился от балясины. Жданка переступила с ноги на ногу, постаралась заслонить собой загубленную грядку. Крайн отнял руки от лица, огляделся и вдруг пронзительно свистнул. Ланка, целовавшаяся с Илкой в глубине сада, с визгом отскочила в сторону и закатила ему размашистую оплеуху. Илка ошалело замотал головой. Чего это она? Вроде сама была не против…
– Теть Тась, – тоскливо протянул крайн, – я зачем пришел-то… Взяла б ты их к себе, а?
– Кого их-то? – не поняла тетка Таисья.
– Их, – крайн махнул рукой, пытаясь указать одновременно на вымазанную землей Жданку, чинно сидевшую на крылечке Фамку и растрепанную Ланку в окружении молодых листьев и розовых полураскрытых бутонов, – не умею я с девицами.
Тетка Таисья хмыкнула:
– Ты-то да не умеешь? А то я не помню… С утра с одной, вечером с другой… А третья и четвертая за околицей дожидаются.
– Именно, – мрачно кивнул крайн, – мне девиц доверять нельзя. Их же того… опекать надо… одеть поприличнее, присматривать, чтоб не целовались по углам с кем попало.
– Не целовалась я, – крикнула возмущенная Ланка, – сам полез!
Фамка фыркнула. Подумаешь! Еще неизвестно, кто кого опекал все это время.
Жданка промолчала только потому, что от обиды потеряла дар речи.
– Вот эта готовить умеет, – продолжал убеждать крайн, – а эта – шить. От рыжей, правда, никакого толку, но ничего, она шустрая, у тебя все переймет. Я-то ничему путному научить не сумею. А так всем хорошо будет: и у тебя в хозяйстве лишние руки, и они под присмотром.
– Не дело говоришь, – укоризненно заметила тетка Таисья, – где это видано, чтоб благородные крайны деревенской бабке служили.
– Ничего, послужат. У тебя им самое место. Полгода с ними мучаюсь. Пора и передохнуть.
– Эй, – сказал Варка, – вы это всерьез, что ли?
– На твоем месте, – крайн поднял левую бровь, пронзил его взглядом, – я бы помалкивал.
– Хорошо, – тихо сказала Фамка, старательно отводя глаза, – схожу за вещами.
Жданка молча ухватила ее за руку. Так и ушли, и веревочку на воротах за собой завязать забыли.
– Пойдем и мы, – сказала Ланка, цепляя одной рукой Варку, а другой – подошедшего Илку.
– Погоди, – уперся Варка. – Куда это мы пойдем?
– Пошли, – мрачно сказал Илка, – и правда, вещи надо взять. У Фамки давно уже все собрано. Дорогу в Загорье знаем.
– Разве не видишь, – шепнула Ланка, – мы ему надоели.
Варка взглянул на крайна, отвернулся и позволил себя увести. Ланка, как всегда, не подумав, ляпнула чистую правду. Сколько можно с ними возиться?
Фамку и Жданку они нашли не слишком далеко, на поросшем березами сухом косогоре. Фамка, напряженно выпрямив спину, сидела у обочины. Жданка лежала, уткнувшись лицом в ее колени, и горько, безудержно рыдала.
– Не реви, – сурово внушала ей Фамка, – ты ж с детства сирота. Тебе не привыкать. Все лучше, чем под мостом ночевать. По чужим людям мыкаться – сиротская доля. Ничего, проживем. Она старуха не злая, дом у нее большой… Да и ей помочь надо, слепая совсем.
– Это все из-за меня, – всхлипывала Жданка.
– Обидно, конечно, – вздохнул Варка, присаживаясь рядом, – выходит, он нас только терпит. Я-то думал… А на самом деле ему на нас наплевать.
– Было бы наплевать – просто выгнал бы, – возразила Фамка, – а он пристроить хочет, в хорошие руки.
– Мы не щенки, чтоб нас в хорошие руки пристраивать, – возмутилась Ланка, расправляя на траве замявшуюся юбку, – и в прислуги я не пойду.
– Куда ты денешься…
– Он тут, оказывается, важная персона, – рассудительно сказал Илка, – ему теперь некогда с нами нянчиться. Мы же знали, что рано или поздно придется уйти.
«Да, конечно, – устало думала Фамка, – в беде и мы были нужны. А теперь что ж. Теперь другие найдутся, почище. Обычное дело. Рыжую жалко. Видать, привязалась к нему. Вон как убивается. И Варка тоже смурной сидит, хотя его-то пока не гнали».
– Ну, и как это понимать? По вашей милости я лишился обеда.
Жданка вздрогнула всем телом и еще крепче прижалась к Фамке.
– Чего уставились? – поинтересовался господин Лунь, нависший над ними длинной черной тенью. – На мне узоров нету. Домой идем или как?
– Домой – это куда? – угрюмо спросил Варка.
– Дом – это такое место, где спят под крышей, а иногда даже едят. Не знаю как вы, а я голоден.
– Ой, – ахнула Фамка, – а я не готовила ничего… Не успела.
– Вот именно. Так что пошевеливайтесь.
Сказал и пошел вперед по лесной березовой дороге в золотых звездах прорвавшегося сквозь листву света. Ослушаться снова никто не посмел. Все смирно потащились следом.
Голодный господин Лунь был сильно не в духе. На ходу он зловещим тоном поинтересовался, с какого перепугу они обидели тетку Таисью, уйдя не попрощавшись, потом долго ворчал, что его вынудили делать то, чего он делать вовсе не собирался, и теперь он влез в такие неприятности, перед которыми душевная беседа с бароном Косинским – сущее удовольствие, потом речь зашла о Таисьиных пирогах, которых его несправедливо лишили. Казалось, конца этому не будет, но тут он неожиданно нагнулся, нащупав что-то в траве под ногами, и поднял на раскрытой ладони.
– Ну надо же, как в этом году рано… Не иначе, дождик помог.
– Что это? – осмелилась спросить Ланка.
– Гриб. Березовый, – неожиданно довольным тоном сказал крайн. – Крепенький какой!
– Разве это гриб? Разве грибы такие бывают? Я грибы однажды пробовала, на приеме у господина наместника. Они кругленькие такие, серенькие, скользкие. Подаются под белым соусом.
– Серенькие – потому что вареные, – солидно разъяснил Илка. – А на самом деле они белые. Садовник господина наместника в подвалах выращивает. Там у него и короба с землей, и вода капает. В общем, все приспособлено. Деликатес для почетных гостей. Редкость.
– Нет, – решительно заявил господин Лунь, – грибы – это еда. Ну-ка, быстро, в разные стороны, только от дороги далеко не отходите. Все, что найдете, тащите сюда.
И опять все послушались. Фамка при слове «еда» моментально озаботилась, тряхнула головой и двинулась прочь, решительно волоча за собой красную от слез Жданку. Вернувшись через полчаса с подолом, полным того, что показалось ей грибами, она увидела картину мирную и приятную. Господин Лунь валялся на животе, подперев руками голову. Перед ним сидел Варка. Никаких грибов у него не имелось, зато вокруг были разложены разные цветочки и травки.
– Это плаун-трава, – мягким голосом говорил крайн, – ядовита, но вытяжка помогает от сердечной слабости. Применять с осторожностью. Голыми руками лучше не рвать. А эта краса неземная, – он поднял пышную кипенно-белую цветочную кисть, с удовольствием понюхал, – это кукушница, ночная фиалка.
– А она от чего?
– От несчастной любви.
– Как это?
– Да так. Варишь из корней приворотное зелье, в ночь с четверга на пятницу размешиваешь косточкой обглоданной в муравейнике летучей мыши… Сначала семь раз посолонь, а потом против…
– И помогает?
– Кому как.
– Понятно.
– А это купена душистая, соломонова печать. Дядьке Антону притирание можно сделать. От прострела хорошо помогает. И внутрь хорошо, если ты отравлен. Мигом наизнанку вывернет. А вот это…
– Это случайно пристало.
– Э, нет. Это калган. Всем травам трава. На вид слабенькая, цветочек бледненький. Корень настаивают и пьют от семи болезней.
– Да… Я еще осенью понял, что ни бельмеса не смыслю.
– А я еще зимой предлагал тебя учить. И сейчас не отказываюсь.
– Как учить? Ведь вы же нас хотите того… в хорошие руки… Или я этот… избранный? Особенный какой-нибудь?
– Дурак ты особенный, – тяжело вздохнул крайн, – глаза бы мои на вас не глядели.
– И не надо, – сказал подошедший Илка, – мы завтра уйдем.
– Позвольте поинтересоваться, куда?
– В Загорье, – сказал Варка.
– Вы же нас тетке Таисье отдали, – тихо заметила Фамка.
– Я в Загорье не пойду, – хриплым наплаканным голосом заявила Жданка, – и к тетке Таисье не пойду. Лучше к дядьке Антону в батрачки наймусь!
– Чем же это лучше?! – возмутилась Ланка.
– Не было у бабы печали – купила баба порося, – пробормотал крайн, – ладно, давайте сюда грибы, а то мы до темноты домой не попадем. Так, годится, годится, отрава, червивый, совсем червивый, годится, отрава, отрава, опять отрава. И чему вас только учат в этих ваших лицеях…
Скоро перед ним выросли две кучки: крепкие молодые березовики и негодные для жарки горькушки, вешенки, н