Илка даже задохнулся от возмущения.
– Песья кровь! Мы тут бьемся из последних сил, каждый миг проиграть боимся, а вы… Что ж вы раньше-то… Почему?!
– Почему не желаю быть убийцей?
– Какое же это убийство, когда они сами… Они же преступники!
– Значит, предлагаешь мне стать судьей и палачом? Кого и скольких я должен казнить для достижения всеобщего счастья? Список составишь, или так по стране пройдем? Покараем на скорую руку всех, кто тебе не понравится?
Илка молча уставился в землю. Он был не согласен. Если есть смертельное оружие, надо его использовать. А врагов, ясное дело, уничтожать под корень, так, чтоб не встали. Но представить крайна в роли беспощадного палача тоже не получалось.
– Правда, вот этому, – тяжко вздохнул крайн, – я бы заглянул в глаза еще в Липовце. Но не успел. Хотел заняться им после того, как вы будете в безопасности, но, как водится, вмешался господин Ивар и все испортил. Впрочем, как всегда. Сейчас снова будем расхлебывать последствия его опрометчивых поступков.
С этими словами крайн направился к связанному, который, отчаянно извиваясь на земле, глухо стонал сквозь надетый на голову мешок.
– Так, – протянул господин Лунь, избавив его от этого украшения, – недаром я нынче дурной сон видел.
Илка сразу узнал яростные голубые глаза, торчащие скулы, нижнюю челюсть ящиком, и ему стало нехорошо. Хенрик Сенежский, средний сын князя Сенежского, тот самый, которого на переговоры посылают, только чтобы всех запугать. Любитель брать всех за горло. А они тут толпой по земле князя гуляют. И притом без всякого позволения.
Глава 5
Липка толкнул плечом забухшую дверь конюшни и выбрался на воздух. Его знобило. Ночь выдалась холодной, а сена на сеновале по весне почти не было. На дворе, как обычно по утрам, лежала тень восточной стены, но Липка знал местечко, куда горячие утренние лучи попадали раньше всего. Туда он и побрел, ведя здоровой рукой по заросшей грязью кирпичной кладке. Спать можно было бы и в Доме, но конюхи не обижали его, иногда он помогал им немножко, насколько хватало сил. А в Доме… В Доме не стоило появляться слишком часто.
В нужном месте у него был уже подстелен кусок рогожки. Липка потихоньку, чтобы лишний раз не потревожить вечно нывшую спину, опустился на него, прислонился к нагретой стене и стал смотреть в небо. Небо было глубокое, той чистой могучей синевы, что бывает только ранним весенним утром. Прямо над Сенежской крепью повисло единственное облако, тонкое, прозрачное, похожее на огромные распростертые крылья.
Крылья… Говорят, крайны вернулись. Но сколько Липка ни глядел в небо, ни разу никого не видел. У стены были разбросаны желтые завитки стружек, смолистые сосновые щепки. Вчера весь день плотник ладил домовину. Помер господин Лютин, княжий пес. В крепи ходили слухи, что зимой князь послал его в Пригорье. Там-то крайны его и прокляли. Вернулся, стал слабеть-чахнуть, есть не мог, спать не мог, перед смертью мучился страшно и все, сказывают, крайнов звал, чтоб, значит, сняли проклятие. Так и помер. Князь его ценил, хоронить будут с честью.
Липка с удовольствием вдохнул запах стружек, смолистый, лесной.
Если бы не стена, был бы виден Сенежский бор. Красноватые стволы до неба с шуршащими чешуйками легкой молодой коры, длинная нежная трава, в траве – золотые хвоинки. В лес его носила мать. Сажала на траву, давала играть зелеными липкими шишками, резала из коры невесомые лодочки. Давно это было. Давно… Теперь его мир кончался у стен крепи. И солнце он видел, лишь когда оно поднималось над стенами.
Липка устроился поудобней, размотал тряпицу, подставил горячим лучам больную руку. Ночью он почти не спал не только от холода. Рука не давала покоя. Будто мало ему привычной боли в спине.
Во дворе шла обычная жизнь. Сменился караул у ворот, заорал петух в далеком курятнике. Конюхи потянулись кормить-обихаживать дорогих княжеских лошадей. Добрый Авдей, проходя мимо, бросил Липке краюшку хлеба. Что ж, если сегодня на кухне на его долю еды не хватит, голодным он не останется. Липка дотянулся, подобрал краюшку, пристроил на колени, но есть не стал. По-прежнему знобило, очертания башен в синем небе покачивались, двоились, расплывались.
От ворот донеслись крики, невнятная ругань. С чего бы? Неужели кто-то из города притащился в крепь? Крепь, в незапамятные времена построенная на высоком утесе, парила над Сенежем. От города к воротам поднималась узкая извилистая дорога, но горожане по ней без крайней нужды старались не ходить.
Крики стали громче, у ворот нарастала непонятная суета, кто-то, придерживая шлем, со всех ног побежал к дому. Заскрипел поворотный механизм, зазвенела цепь, пошла вверх решетка. Медленно поехали в стороны тяжелые створки.
Солнце ворвалось в восточные ворота, ударило по глазам. Сквозь набежавшие слезы Липка увидел всадника, высокую узкую тень в море яркого света. Всадник медленно, осторожно въезжал в ворота. Свет распростерся за его спиной сияющими громадными крыльями. Липка тряхнул головой. Что-то ему все нынче мерещится. Тень стены пала на всадника, и оказалось, что он не один. Двое на одной лошади. Первый ловко сидит без седла и стремян, правит коленями, второй, видно раненый, заботливо окутанный дорогим плащом с меховой подкладкой, бессильно свисает с конской спины.
Липка пригляделся, и его рот приоткрылся сам собой, краюшка скатилась прямо в грязь. Растрепанные русые кудри, рукав голубой, шитой белым шелком рубахи, сапоги светлой кожи с золочеными шпорами. Княжич Хенрик, коего ждали со дня на день с важными вестями из Поречья.
Во дворе нарастала тихая паника. До того растерялись, что даже ворота закрыть позабыли. Из дома набежала челядь, приняли княжича на руки, на растянутом плаще понесли в дом. Кто-то из глазевших на происшествие прачек заголосил было, но тут всадник спешился, заговорил спокойно, вразумляюще. Княжич не ранен, только побили его. Да еще с коня упал, руку вывихнул, головой ударился сильно. Сейчас он спит, и будить его не надо, к вечеру проснется, отлежится, дня через три будет как новенький.
Странный парень. Одежа мужицкая: рубаха белая да штаны с широким поясом, но хорошая, вроде праздничная. Ноги босые, и видно, что привык так. Стоит на холодном камне и не морщится. Зато спина прямая, разговор господский, волосы связаны в длиннющий белый хвост – это и вовсе не по-деревенски. Мужики таких волосьев не отращивают. Зевнул во весь рот и тут же извинился. Мол, простите, всю ночь не спал, ехал потихоньку, спешил доставить господина Хенрика к его отцу.
Тут, легок на помине, на дворе показался сам князь. Оглядел гостя, хмуро спросил:
– Кто ты?
– С вашего позволения, Ивар Лунь Ар-Морран, крайн из белых крайнов Пригорья.
Во дворе зашумели, шарахнулись в стороны. Всем была памятна страшная смерть Лютина.
Но Липка лишь подивился. Надо же, крайн. Повезло увидеть. Это, говорят, к счастью. Господин Вепрь, однако, никакого счастья не испытывал. С таким лицом он обычно отдавал приказ о казни. В крайнем случае виновника княжьего гнева долго и со вкусом пороли на конюшне.
– Что делают крайны на моей земле?
Парень улыбнулся. Поглядел весело:
– На земле мы ничего не делали. Мы… это… летали. Погоды нынче стоят хорошие. Летать – одно удовольствие. И вот летим мы вчера над Тихвицей и видим – на вашей стороне дым. Замостье горит. Мы было подумали, что это вы по своей княжеской милости изволите вразумлять мужиков, подлетели поближе, глядим – чужие. А среди них княжич Хенрик. Связанный. Выкуп, что ли, они за него взять хотели. А может, и убили бы, кто их разберет. Ну, тут мы, конечно, не стерпели. Ступили на вашу землю, простите великодушно. Княжича выручили, разбойничков пугнули, вот, грамотку у них отобрали. Должно быть, важное что-то.
В собственные руки князя был торжественно передан серебряный футляр с двумя алыми печатями. Князь футляр принял, осмотрел внимательно. Печати были целы. Да и зачем крайнам договор с самозванцем насчет Северного Поречья? Сроду они такими делами не интересовались. А договор важнейший.
Князь Филипп смерил взглядом улыбающегося мальчишку. Ишь, насмехается. Красивый сынок получился у беспутного Рарки. И такой же наглец. Весь в отца.
– Господин старший крайн шлет вам свой привет и наилучшие пожелания, – куртуазно поклонился красивый наглец.
– Благодарю, – склонил голову в ответ принявший решение князь. Мальчишка опасен сам по себе. Кроме того, малейший намек на угрозу – упорхнет, а потом воспоследует месть господина старшего крайна, который, как уже всем известно, действует решительно и излишней кротостью не страдает. – Может быть, войдем в дом? – особенно не надеясь, предложил он. – Хороший отдых, плотный завтрак. Мы здесь, в Сенеже, весьма гостеприимны.
Варка, имевший на этот счет четкие указания, отказался до того дипломатично, что даже скулы заломило. Указания гласили: под крышу не входить, воды и пищи не принимать, в долгие беседы не вступать, покинуть крепь как можно быстрее. «Ты кашу заварил – тебе и расхлебывать, – высказался господин Лунь. – Нам надо как-то оправдаться. Все-таки мы влезли на земли князя. А свидетель, между прочим, сам княжич, так что неприятностей не избежать. К тому же благородному княжичу требуется врачебный уход. Не зря же я тебя всю зиму учил. Да, и не забудь сказать пресветлому князю, что по его лесам носятся сотни две одичавших разбойников. Пусть немного отвлечется от Поречья и наведет порядок у себя дома».
Про разбойников Варка напомнил, после чего вежливейшим образом откланялся, дождался, пока господин Вепрь воротится в дом, коня передал местным конюхам и направился к воротам, всем своим видом показывая, что взлетит, как только окажется подальше от людских глаз. И тут что-то заставило его обернуться.
Грязь, навоз, солома, втоптанная в глину конскими копытами, и посреди этого на жалкой рогожке некое существо. Бесформенное, перекошенное тело, шеи нет, одно плечо выше другого, левая нога вытянута, правая неловко подвернута под себя. Чужую боль Варка чувствовал теперь и на расстоянии. Этому было больно. Очень больно.