— Вожделение как акт агрессии, сражение, но не близость и нежность, — уставившись в потолок прошептал Бронзовый. — Я думал, что такое только у меня к ней.
— Нет, Ро, нет. Тебя лишь сильнее всех зацепило. Заар и Рилейф отступили, заметив силу твоего интереса, но на опросе у Верховного сознались во внезапно возникшем влечении. Каждый раз встречаясь с ней взглядом, я начинала ловить себя на том, что она словно выманивает во мне зверя, жаждущего либо доминировать над ней, либо схватиться в драке и подчинить. А кадеты? Это была магия, и мы, как лохи, в ней запутались. Если бы Верховный не получил вовремя информацию от одного из пленных с Зараженных земель и все не раскрылось так быстро, то к концу курса обучения мы все стали бы ее марионетками, скорее всего.
— Все мое желание — морок?
— Да, Ро. И я еще, идиотка, тебя сама к ней подталкивала. Решила, что немного секса и расслабления тебе совсем не повредит. А ведь уже тогда замечала, что как-то чрезмерно ты реагируешь. Но думала, что это от воздер…
— Илэш. Остановись, — гаркнул Крорр, ощущая, как на него накатывает приступ тошноты и от ее голоса, и от стыда и унижения, приносимого ее словами. А еще опять начинает вскипать и разогреваться внутри от злости на собственную близорукость и противной, недостойной ликтора и мужчины обиды, что все пережитое в отношении проклятой Летисии было обманом, ее шпионскими играми.
— Спроси себя, Ро, разве сейчас, когда ты изолирован от влияния Войт, не ощущаешь заметное облегчение и успокоение? — Похоже, всегда чуткая и неплохо его понимающая подруга в упор не замечала, как крючит Бронзового от этого разговора. Даже больше, чем от физической боли и жжения внутри. И нет, нисколько легче ему не стало. Только хуже. Желание увидеть Летисию немедленно и потребовать ответов… За что, черт возьми? За то, что лгала и манипулировала его потребностями, или за то, что вообще сама спровоцировала их возникновение? Но если Верховный прав и она действительно лазутчик, то не смешон ли он окажется в ее глазах с этим своим праведным гневом и осуждением? Он солдат, и, очутись на ее месте однажды, разве не стал бы без всяких угрызений совести пользоваться всеми доступными средствами для победы над врагом.
Так значит, теперь ему нужно примириться с мыслью, что Войт — враг? Очевидно, так. Но его нутро как жгучим перцем посыпало от этой мысли. Да, он позволял себе считать ее неким не слишком достойным интенсивного внимания с его стороны объектом, но таким, у которого есть шанс на изменение, личностную эволюцию, что привела бы к сближению их жизненных позиций и хотя бы намеку на общее будущее. Реально это было, или никогда так и не случилось бы, но все же с существованием подобной перспективы он вроде как смирился, и даже определенные шаги в этом направлении не виделись ему чем-то отталкивающим и недостойным его принципов.
Но Войт в качестве однозначного врага перечеркивала все. И его оправдания собственного влечения к ней, и любые доводы, что он приводил себе, помогая ей. Он — придурок и пошел на поводу у противника, отступал от принципов и правил, чтобы протянуть руку вероломному созданию, просто использующему его.
Но нет, верить в такое его разум отказывался. Если все так, как считает Верховный и теперь остальные, то откуда в сознании такой мощный протест, яростное желание отринуть все доводы и снова встать на защиту Войт. Она ни в коем случае не идеальная, создание с темной душой, полной багрового огня сдерживаемой злости на весь мир, но подлостью и коварством от нее не разило. Наоборот, ее то и дело прорывало на спонтанные проявления свирепости и дикого нрава — какой из такой шпион? Хотя странная для ее довольно юного возраста проницательность поражала его с самого начала. Так неужели все правы, а он — идиот, и все ее поведение — фальшивка? Но как быть с историей детства? Тоже подделка? Или та Войт была настоящей психопаткой, очень удобной основой для личины вражеской разведчицы? Поэтому воздействие карцера ничуть не тронуло ее? Но отчего случился срыв в ту последнюю ночь? А был ли это срыв? Или лихо просчитанная манипуляция, заставившая его перейти черту и начать путь компромиссов с совестью. Ну почему так не хочется в это верить?
— Ро, ты меня слушаешь? — повысила голос Илэш, которая и правда что-то все это время говорила.
— Не совсем, — честно признался ликтор, лишь вскользь отмечая непривычную нервозность Красной и высоковатые нотки в ее голосе.
— Я сказала, что после долгой беседы с Верховным поняла, что мы все: твои друзья, твоя тесора — вели себя легкомысленно и эгоистично. А я больше всех, — как-то неприятно зачастила женщина. — Поставила свое сластолюбие и желание иметь свободу выбора и дурацкий поиск лучшего над долгом, что для нас превыше всего.
— Какого черта это значит, Илэш? — спросил Крорр, раздосадованный ее вмешательством в ход его размышлений, и снова сел, пережидая спазмы и головокружение. — Мне нужно увидеть Войт.
— Ро. Да сосредоточься же ты. Я тут пытаюсь донести до тебя, что была абсолютно не права, отказавшись от перспективы нашего совместного будущего. Ты с самого начала знал, как поступить правильнее, а я ошибалась, увлекшись ложными потаканиями своей чувственности. Верховный прав в том, что будь мы крепкой парой, истинными друзьями, партнерами и сослуживцами, то ты так легко не поддался бы влиянию Войт. И я бы не заблуждалась на ее счет и не подталкивала тебя к сближению.
— Слушай, Илэш, я сейчас реально не способен понять, к чему ты все это ведешь, да и не важно. Мне необходимо поговорить с Летисией. Я должен получить свои ответы и рассмотреть самостоятельно в ней то, в чем ее обвиняют.
— Я тебе говорю о том, что нам следует подумать о создании семьи, как ты всегда и хотел, а ты рвешься к Войт? — Красная гневно уставилась ему в лицо, но Бронзовому сейчас было плевать. И даже на то, что за завесой гнева в ее глазах таилось нечто очень напоминающее страх. Ощущение утекающего безвозвратно времени неожиданно накрыло его, буквально толкая в спину, и, медленно поднявшись, он поплелся к двери.
— Да что же ты творишь, ненормальный, — женщина вцепилась в его локоть и потянула обратно, взбешенно шипя. — Ну куда тебя несет. Ты точно еще не в себе, не слышишь и не понимаешь меня. Неужели она повредила твой разум глубже, чем мы предположили?
Бороться с Илэш у него еще не было достаточно сил, и ей почти удалось дотянуть его обратно к постели, когда снаружи донесся вой тревожной сирены.
Ликторы недоуменно переглянулись, и Красная стремительно вылетела в коридор, где раздался топот тяжелых ботинок, оставив дверь открытой.
— Что происходит? — крикнула она кому-то.
— Мятеж. Эти проклятые криминальные отбросы взбунтовались и умудрились угнать воздушный транспорт.
ГЛАВА 41
Мои надежды на передышку от жестокого внимания Верховного не оправдались. После недолгого момента тишины и темноты снова зажегся нестерпимо яркий свет, полностью спрятаться от которого было нереально, даже плотно зажмурившись, и врубилась оглушительно громкая музыка. Впрочем, назвать это действительно музыкой было преувеличением. Дикая какофония из то визгливых, то рычащих голосов, нестройные завывания духовых инструментов с непрерывно скачущей интенсивностью, постоянно сменяющийся ритм ударных — приспособиться к этому адскому концерту или хотя бы абстрагироваться было невозможно. Оставалось только сжать зубы и терпеть. Я буквально возблагодарила все высшие силы, когда эта акустическая атака прекратилась так же внезапно, как и началась. Безмолвие и тьма воспринимались теперь настоящим благословением. Зато вернулись муки голода и жажды, но я приказала себе немедленно заснуть, чтобы отстраниться и от них. Как бы не так. Только я достигла состояния легкой дремы, сеанс психологической пытки шумом и светом повторился. А затем снова и снова. В какой-то момент я уже не могла вспомнить, сколько раз проходила по кругу это сволочное испытание. Дошло до того, что тишина превратилась в такое же издевательство, как и чокнутый грохот, потому что я только и делала в ней, что ждала начала нового витка мучений. Где-то сто лет и миллион повторений спустя опять явился Белый. Я аж чуть не зарыдала от того, каким облегчением показался его мерзкий голос. Он мог быть самым ненавистным мне существом сейчас на всем свете, но его допрос давал передышку. И почему я думала, что физические страдания — это худшее, что может случиться с человеком? Несмотря на то, что говорить с этой крылатой белесой поганью мне было не о чем, я сама осмысленно затягивала наши препирательства. На данный момент ресурсов моего порядком опустевшего мозга еще хватало на связные ответы на его совершенно бессмысленные для меня вопросы, но вот язвить и гордо становиться в позу — нет. Зато воздействие убойной химии и магразрядов чувствовалось в разы слабее. То есть я ощущала, как каждая известная и неизвестная в собственном теле мышца заходится в агонии, конвульсивно сжимаясь, вплоть до шевеления ушей, но импульс боли будто застревал где-то на подходе к уставшему разуму, и это явно было не тем эффектом, на какой рассчитывал Верховный. Так что и этот сеанс нашего с ним милого общения я решила считать законченным в мою пользу, зайдясь в полоумном смехе, когда он сдался и свалил. Дальнейшее чередование света-грома-мрака-пыток-допросов слилось в некую линию непрерывного движения в никуда, словно и без моего участия вовсе. На вопросы отвечала уже чисто механически, и если и была в моей голове интересовавшая моего экзекутора информация, то он ее наверняка получил, верно выстраивая тактику допроса. В любом случае я сама уже достигла состояния всепоглощающей апатии, потеряв счет времени, количеству смены циклов издевательств и, к счастью, утратив способность испытывать жажду или голод. Короче, еще немного — и быть мне в полнейшей нирване, что само по себе вдруг рисовалось необычайно привлекательной перспективой.
Поэтому, когда в потолке над моей клеткой открылся небольшой люк и оттуда с металлическим дребезжанием и жужжанием стало опускаться нечто очень напоминающее перевернутый вверх ногами столб в залах Одаривания, из которого всегда и вырывались потоки той дряни, что косила кадетов, я никак не прореагировала. Продолжала лежать на полу и безучастно наблюдать за процессом, даже не ожидая того, что случится дальше. Было глубочайше на это плевать. Мелькнул от