— Не ошибись, придурок бешеный! — огрызнулся в ответ на него Крорр. — Если ты что-то с ней… Порву, так и знай! Час вам на все!
Развернувшись, ликтор увидел, что позади него стоят все остальные их спутники, наблюдая за событиями, и повелительно развел руки, призывая их уйти отсюда.
— Пусть разберутся тут! Мы уходим, дел хватает и без их личных трагедий! — приказным тоном сказал он.
А в спину им донеслось приглушенное протяжное ворчание, больше всего напоминающее утешающее раскатистое мурлыканье.
Глава 20
Я не просто обернулся, а буквально провалился в свою звериную ипостась, да так капитально, как не случалось, пожалуй, ни разу после обретения человеческой сути. А все потому, что это был отчасти трусливый побег от той боли, что причинил Летти своим признанием, и еще от той интенсивности, с которой она на это среагировала. И если первое и было сочувствием, бесполезным пока из-за полнейшего отказа моей женщины его принять, то второе — абсолютно неприкрытой эгоистичной чернющей завистью. У меня аж кровь закипала от понимания, насколько же глубоко остаются проросшим сквозь мою Войт ее чувства к этому, еще совсем недавно безвестному и не имеющему для меня значения парню, если с ней творится такое безумное дерьмо.
Так что спрятаться за толстой шкурой ящера было удачным выходом, ибо мое здравомыслие висело на волоске. Ненавистно, что кто-то еще важен был и остается для той, что моя. Да, я разума не лишился и понимаю, что у Летти была жизнь до меня, да только на это плевать с того момента, как я решил окончательно и бесповоротно ее присвоить. С той минуты ничему из прошлого не позволено было дотягиваться до нее и цепляться, удерживать. Все мое и все мне. А я весь для нее.
Мое обращение неожиданным образом подействовало успокаивающе на Летти, но при этом напугало меня. Похоже, в образе виверна я не вызывал у нее желания отвергнуть, оттолкнуть, бежать. Войт затихла, растянулась во весь рост в колыбели моего крыла, и ее всхлипы медленно, но верно становились нормальным дыханием. Смотреть ей прямо в лицо я откровенно не решался, не готовый увидеть там приговор всей добровольности, что была между нами. Ведь пожелай она разорвать нашу близость — я уйти ей не дам и стану удерживать хоть как. Но что если теперь еще долго, а то и всегда, она не сможет смотреть на меня, человека, спокойно и расслабленной будет лишь в компании ящера? Что если гребаной правдой, которой она сама и требовала, я уничтожил все, что было между нами и еще могло быть? Почему только не поступил по своему обыкновению — не промолчал, за каким чертом вообще раскрыл рот? Задницу свою прикрывал на будущее? Но разве не извернулся бы, как всегда, даже вывали на Войт однажды все Хард? Еще как смог бы, пел бы соловьем, ни одна сука лжи бы не просекла! Но нет же, все для тебя, любимая, и даже правда, которой себе теперь хоть вены вскрой и подохни от неминуемых последствий!
— Нам нужно закончить тут с ребятами и решать, как быть дальше. — Каким бы непрошибаемым ни было мое восприятие на животном уровне, все равно прямо тряхнуло от хриплого тихого, но совершенно безэмоционального голоса Летти.
Бледная, с враз запавшими щеками, растрепанная, избегающая устанавливать визуальный контакт, как и я, она поднялась и выбралась из кокона моего крыла, нашла на прибрежной гальке свою одежду и стала натягивать ее немного рваными, будто механическими движениями. Страшно ли мне было возвращаться в человеческую шкуру? Еще как! Ведь это подразумевало необходимость говорить, а я и так уже наболтал себе на смертный приговор. Однако от шанса услышать о себе все, что хотел и не очень, выжидание в образе виверна меня не освобождало, так что…
Натянув свои штаны, я практически подкрался к Летти и обнял ее сзади, готовый к чему угодно. Удару, крику, новой вспышке отчаяния или ярости. Но вышло даже хуже. Летти на мгновение, словно ее тело обладало собственным разумом, прильнула ко мне, опустила взгляд на мою руку и тут же шагнула вперед, создавая дистанцию, что мне точно нож в кишки, и пробормотала под нос:
— Не могу.
Был бы я хороший, понимающий, чуткий идеальный парень, я бы отступил. Дал бы ей время, заговорил зубы, подобрался обратно, выбрав позже удачный момент. Но я не такой. Я долбаное животное, для которого она — необходимость для выживания. И нельзя, нельзя и все, чтобы она была вон там, а я вот здесь, пусть и расстояние меньше шага. Поэтому приблизился снова, но трогать не стал, только уткнулся лицом в волосы и пробормотал:
— Сможешь. — Не отдам никому и ничему, уж не проклятому, давно мертвому прошлому. Нет мне дела, насколько бесчеловечно так думать, мне можно, что возьмешь со стопроцентного толстокожего ящера? Бей-плюй-пинай — мне все нипочем. — Не сейчас, но сможешь. По-другому никак.
— Это же ад будет для нас обоих, Киан, — тихо возразила она. — Я все время стану смотреть… и искать сколько в тебе от… него.
— Меня ад не пугает, если ты там со мной будешь, — отрезал, беря ее за руку. — И смотри сколько хочешь, быстрее поймешь, что я — это я, и никаких теней под моей кожей не спрятано.
— Как это может быть, если в тебе его душа? — Войт не стала дергаться, отнимать у меня свою ладонь, и я счел это хорошим знаком.
Надо нам поторопиться, надо, но все равно я предпочту быстрое объяснение с моей женщиной, нежели общую безопасность. Ее-то я защищу, как там ни пойди, а остальные — сами за себя, небось не младенцы. А вот вытряхивать из женской головы то, что она себе напридумывает от недостатка правильных (в моем толковании) сведений, потом замаешься.
— Детка, выражение «поглотить душу» — всего лишь удобоваримое определение для действа по получению некоей информации, врожденной для одного вида, в нашем случае — человека, но инородной для другого, то бишь меня, как виверна. — Осторожно, как ведя в очень медленном танце, развернул Летти к себе лицом и едва не подпрыгнул от радости, заметив, что она больше не выглядит такой мертвенно-бледной, какой была несколько минут назад. Она возвращалась, моя желанная гордость неразрушимая. Боль, может, и сбила ее с ног, но не отняла упорства подняться снова. Исцеловал бы всю за то, что вот такая. Взрывается, распадается на окровавленные части и восстает.
— Врожденные? Это значит, что приобретенных его воспоминаний у тебя нет? — спросив, она сжала зубы и уставилась мне в глаза пристально. Соврать под таким взглядом сложно, но не для меня, тем более что и ложь мизерная, частичная, так сказать.
— Нет. После поглощения я учился жить в человеческом теле, а это нелегко поначалу. Ты дышишь, ходишь, владеешь всеми мышцами и координацией абсолютно по-другому. Разобрать свое тело и собрать его в новую форму, не совершив фатальных для жизни ошибок — этому нельзя просто научиться, для этого нужно получить некую матрицу, основу и именно ее мы и берем у другого вида, учась принимать иную ипостась. Так что личные воспоминания и переживания — лишний багаж.
Хватит с нас полной честности! Что бы там ни скреблось во мне при первой встрече — его уже нет. Остальное, что я испытываю к Летти, — мое и только мое. Все равно этот жар, вспыхнувший между нами, был неизбежен, пофиг, изначальная искра чужая или нет. Нет ничего привнесенного в моих эмоциях к ней, так что, это Лукас в нашем уравнении — ошибочный, случайно попавшийся элемент, а не я. Вердикт окончательный! Аллилуйя!
— Люди вкладывают в понятие души несколько другой смысл, нежели вы, очевидно. — Задумавшись, Войт перестала сверлить меня глазами.
— Да, пожив среди вас, я это понял, хотя, прости, большинство не обладают той самой душой, о которой принято пространно рассуждать. — Ага, в них только и есть, что этот самый «суповой набор» базовых настроек: «дышать-жрать-трахаться-гадить».
— Значит, ты понятия не имеешь о том, что… обо мне и Лукасе… — Она затрудненно сглотнула. — О том, как было между нами и чем все закончилось?
Самым отчетливым для моего слуха в ее фразе стало «закончилось». Это же замечательно, лучше всего! Ясное дело, после встречи со мной для моей девочки закончилось все прошлое по умолчанию. Но ведь одно дело — «я так решил, по хрен на возражения», а другое — было и прошло, а я тут и ни при чем, и никакого тебе насилия.
— Нет, не знаю и не настаиваю на откровениях, детка. — Брехня, меня внутри подпекает заживо от необходимости выяснить, что же могло уничтожить чувства, даже отзвуки которых способны мозг взорвать и в хлам раскромсать сердце, еще с того времени, как впервые ощутил это в себе и уловил по оброненным фразам Летти. Но говорить об этом — равносильно заставить снова вспоминать о днях и ночах, проведенных с этим Лукасом, а я разве дебил, подталкивать к такому?
— А напрасно не настаиваешь, — горько усмехнулась Войт, задрала голову к небу, рассеянно уставилась на звезды. — Вдруг тебе бежать от меня нужно, а не удерживать?
— Ничто из того, что было с тобой раньше, никак не может повлиять на нашу действительность, — отрезал я и, нажав на ее подбородок, заставил снова глядеть мне в глаза. — Ничто.
— Как знать, Киан, — покачала головой она. — Я любила Лукаса, так, что и слов передать подобное не подобрать. — Эй, парень, ты везунчик, что уже на том свете, или я бы срочно отлучился откусить твою башку. — Он был по-настоящему частью меня, но предал, изменил… или просто совершил ошибку, ведь не ошибаются только те, кто вообще не живет, а я… не простила его… Ушла, бросила, отказалась. Понятно? Оторвала с кровью и оставила позади… Потому что не умею прощать. Совсем. Не представляю, как это, даже ради любви… да хоть ради чего! И я пошла дальше, больная, поломанная, но пошла, а он не смог, видишь? — Летти судорожно вдохнула, почти захлебнувшись воздухом. — И самое жуткое во мне знаешь что? То, что я и сейчас не простила Лукаса. Я. Не. Могу! Я такая жестокая сука, лелеющая свою боль и обиду, что и смерть для меня не компенсировала, не стерла… Хотя, клянусь своим поганым черствым сердцем, ни за что умереть ему я не желала! Даже когда ломало и выворачивало от боли так, что ночами зубами в подушку вцеплялась и выла!