Оборота Мак-Грегора я почти и не почувствовала, приходя в себя от внутренней жарищи. Сильные руки прижали меня к его груди, а рельеф пониже спины сообщил, что не один только дракон нуждался в экстренной помощи. Двух хищников, похоже, завело не по-детски это противостояние, и невыпущенная агрессия искала иное русло. Не такие-то они и разные, если посмотреть на кое-какие аспекты.
Метаморфы бросились к нам, не скрывая офигевших выражений лиц и взбудораженно галдя, но Мак-Грегор огрызнулся на них как-то по-настоящему страшно, стиснув меня под ребрами до остановки дыхания, и я поняла, что запас его адекватности из-за такой недавней близости дракона почти на нуле. Он был настоящей няхой во время нашего спектакля, но глубинная нарастающая трясучка ясно говорила мне, чего это ему стоило.
— Народ, вы тут обсудите последние новости, — громко сказала окружающим, потому как, похоже, кое у кого речевой центр был временно недоступен от подавляемой ярости, перенаправленной в похоть. — А нам тоже погулять не повредит.
Ну да, или виверн повредит что-нибудь кому-нибудь.
Глава 34
— Как же твой дракон крут-крут-крут! — изливалось в восхищении агрессивное альтер эго его полукровки. — Нет, ну Киан тоже хорош, но ты просто ва-а-ау!
Мак-Грегор… упоминание о нем довело кипение внутри Крорра до критической точки, и он, резко развернувшись, вжал собой спутницу в ближайший ствол дерева. Ему так дико, так невыносимо нужно было сейчас выплеснуться… хоть как-то. Огромный зверь внутри требовал присвоения, обладания… Теперь-то, после вот такого, почти спокойного призыва от Войт бывший ликтор практически стал слышать его голос. Пусть и правильнее будет дать этому определение как какой-то совокупности сигналов, мыслеобразов, порывов, сути это не меняло. Отныне дракон и его желания стали почти полностью понятны Бронзовому, и этот самый дракон жаждал присвоения своей Пробуждающей. Она должна быть его… Нет, не как предмет похоти, не даже как объект некоего романтического влечения… Это иное, малообъяснимое с прежних, человеческих позиций мышления, но при этом огромное, слишком интенсивное. Войт будто была неким его органом, сердцем… ну или печенью, да не суть, главное — чем-то не просто чрезвычайно важным, по чему тоскуют и ни за что не хотят потерять, а тем, без чего нет жизни для дракона. И именно поэтому ящер так люто нуждался в присвоении ее, а уж факт ее принадлежности другому… Человек все понимал, признавал право и самой девушки, и выбранного ею мужчины решать, как и чему быть между ними, а вот животная половина — нет. Летти была необходима дракону, и он хотел ее себе. Чем это оборачивалось в итоге? Да чертовым позором, вот чем! Агрессия и жадность дракона перерождалась в вожделение для людской половины, с все еще не ослабевающей нуждой в присвоении, вот только мужчине желалось сделать своей совсем другую женщину — ту, что и сама была раздираема на части двумя не способными прийти к согласию половинами. Что за гребаный бардак, сказала бы Летти Войт.
— Инги, девочка моя, прости за это… — пробормотал Крорр, суматошно целуя и облизывая ее подбородок и шею. — Я не… Я не такой… Я не ее хочу… Это не мое… Проклятый беспорядок.
Чем дальше вглубь откатывалась звериная сущность, тем острее становилось чувство стыда. Он ведь действительно не такой, никогда не был и не собирался становиться. Заводиться на одну женщину, а топить себя потом в другой — не по нему. И что бы там ни могло показаться со стороны, ничего подобного и не было. С той ночи, когда его миниатюрная полукровка помогла ему приоткрыть суть происходящего в его взаимодействии со второй ипостасью, центр внимания Бронзового был сосредоточен на ней. Ее он хотел, к ней притягивался его взгляд, ее голос улавливал даже в общем шуме, пусть и не показывал этого никак. Потому что нормальные, серьезные люди, на чьих чертовых плечах лежит настолько много, не должны миловаться и тереться друг об друга каждую секунду, как этот долбаный Мак-Грегор и Войт… Крорр так не мог, это было против его натуры… Ну да, настолько против, что, едва вернувшись к хождению на двух ногах, он засветил перед всеми свой каменный стояк и, почти ничего не соображая, потащил свою девушку в кусты. И чем он после этого отличается от озабоченного виверна? Да плевать. Главное тут другое. Едва став обратно человеком, он потянулся к Ингине, она была нужна, не Войт. И молчать об этом — гадко, все равно что делать их близость с изменчивой красавицей чем-то не имеющим значения, примитивным в самом унизительном смысле. Да и разрешения называть ее своей у него пока и не было.
— Ничего не нужно объяснять, — прошептала полунимфа, взявшись за освобождение его от штанов.
— Нужно, — заупрямился Крорр, хоть и едва мог дышать от необходимости слить их тела воедино. — Ты не замена, не отвлечение, не выход тому, что предназначено другой. Все не так, как наверняка выглядит… Не так, хрупкая моя… Я не ее хочу, не ее — тебя. Животное, дракон, желает Войт себе, но я — тебя… Ты ведь сумеешь меня понять?
— Тш-ш-ш, успокойся, — несмотря на нежность тона и собственный призыв, девушка сама нетерпеливо ерзала под ним, добираясь до его пульсирующей плоти. — Кому еще так же понять тебя, как не мне. Обе мои натуры давились бы взаимной ненавистью, если бы виверна могла ненавидеть себя же, а нимфа вообще была способна на эту эмоцию.
Ингина настойчиво толкнула его в грудь, отстраняя, но только для того, чтобы опуститься на землю, поспешно обнажиться и призывно протянуть к нему руки. Крорр почти упал на нее, настолько торопливо подался вперед, любому его терпению пришел предел. Открытая для него, зовущая, готовая принять целиком вот такого, разбитого на части, ни черта не управляющего своими инстинктами, девушка сводила его с ума и в то же время будто возвращала целостность. Ему так невыносимо нужно в нее. Пусть он будет брать ее физически, но она должна принять его вот такого разломанного в свое владение. Без нее он рехнется, ни за что не переживет эту безумную разруху, ставшую его жизнью, не построит ничего на этих развалинах, потому что сейчас не понимает даже, зачем это делать… для кого?
— Инги, ты нужна мне, — пробормотал Бронзовый, вторгаясь в нее.
— Я у тебя есть, успокойся! — Она обвила его в ответ руками и ногами, впуская в свое такое изящное под ним неуклюже-суматошным тело до предела, и да, Крорр вдруг успокоился.
Все так же пылая, но теперь от чистого, без всяких примесей желания, он обрел ощущение неописуемого умиротворения внутри, и оно обернулось мощнейшим наслаждением, выплеснулось наружу чем-то так похожим на счастье, как только Ингина задрожала в его руках, всхлипывая от своего удовольствия, а он последовал за ней.
Лежать вот так, без слов и движения, чувствуя ее под собой, все еще в ней, слушая общее дыхание и сердцебиение… Как с ним приключилось это так стремительно? Так всепроникающе? Откуда это понимание правильности, окончательности, знания, что если вот так, с ней, такой странной и беспокойной внутри, то все будет хорошо.
— Ты нужна мне, — хрипло повторил Крорр, — совсем-совсем нужна, Инги. Вся.
— И я у тебя есть, — подтвердила она, давая понять мягким поцелуем, что прекрасно осознает, о чем он. — Вся и для всего.
Я потащил мою Войт в озеро. Прямо как была, в одежде, но дошло это до меня только когда холодная вода чуть привела в ум, а чертова мокрая ткать стала неимоверно мешать мгновенно добраться до ее кожи.
— Да что же за привычка такая дурацкая у людей — тряпки на себя пялить, — прорычал, стаскивая с ее бедер упрямые штаны, буквально пожирая поцелуями ее шею и плечи.
— Могу ходить голой, но чур исключительно в теплом климате, — фыркнула Летти, стиснув совсем не нежно мою ягодицу, пока терлась грудью, заводя опять до прежнего предела и одновременно мешая ее раздевать. — Но ответной либеральности не жди. Сможешь трясти МОИМ достоянием на открытом воздухе только при условии, что мы будем в чисто мужском коллективе.
И она переместила ладонь, сжав мои яйца, отчего я взвыл и чуть не излился прямо так, от одного только ее проявления собственничества. И тут же взбеленился от картинки ее, шастающей голышом перед кучей озабоченных самцов. Потому что чисто мужской коллектив и равняется толпе сексуально голодных парней, что в своих мозгах могут ее… А сколько их пялилось и мысленно трахало ее в ликторском душе… А сколько дрочило потом втихаря в туалете… И этот дракон со своим обнюхиванием и претензиями… Моего ящера едва наизнанку не вывернуло тогда. Немыслимо, невообразимо, недопустимо просто хранить неподвижность и глядеть, как другой, чужой, соперник, гад смеет так близко к ней… Запах ее пить. Лишь только понимание на краешке сознания, что дракон так же сейчас давится и задыхается от своих инстинктов, как и я, удержало от атаки. Но хороший-хороший похотливый виверн нуждается теперь в компенсации. До-о-олгой, сладкой, потной, хлюпающей от влаги. Бесстыдных шлепков кожи и обоюдных стонов.
Красная пелена удушающего гнева, густо замешанного на жажде утвердиться в своих правах, опять заволокла взгляд. Ну все, прощай тормоза. Проклятые штаны наконец испарились с длинных ног моей женщины или смылись — не насрать ли мне.
Рванул обратно на берег, ведомый распоследней разумной мыслью, не испепеленной в гудящей башке. Не могу навредить моей Стрекозе. Как бы ни колбасило от похоти, не могу, только не это. Плюхнулся на спину, сажая ее сверху.
— Детка-детка-детка, скажи мне, что уже можно, — взмолился, толкаясь под ней так сильно, что ее колени отрывались от земли.
Как же хочу ее… люто, до трясучки и свернутых в железный узел кишок, до жгучего пламени в паху, до окаменения в легких, потому что мне на хер воздух не упирался, не пригоден, блин, для дыхания, мне ею дышать охота. Дышать, поглощать, напасаться до умопомрачения, как наркоман дурью. И чтобы никогда не трезветь, не слезать с дозы, чтобы вечно под кайфом, под моей Войт, я в ней, а она во мне: по венам, по мышцам, п