– Так точно, господин кабинет-маршал! – вытянулся по струнке Кельвер. – Наше великое отечество, окруженное плотным кольцом врагов, в минуту смертельной опасности должно дать отчаянный отпор…
– Хватит, ден Геллер! – повысив голос до крика, хлопнул ладонью по столу барон. – Оставьте эту напыщенную пропаганду Штонфелю, она хорошо годится, чтобы промывать мозги крестьянам. Вы прекрасно знаете нашу согласованную позицию по поводу применения ваших парней в нынешней кампании. Те силы, которыми мы располагаем, погоды на фронте не сделают.
– Это потому, что нам катастрофически не хватает новых аэропланов и опытных пилотов.
– Вот и займитесь, демоны вас раздери, их обучением! Мне, что ли, выполнять за вас вашу работу?
– Никак нет, господин кабинет-маршал! – отчеканил Кельвер, снова вытянувшись по стойке «смирно».
– Вот и отлично, – устало выдохнул главнокомандующий. – Ступайте, ден Геллер, не действуйте мне на нервы.
«Фальтсхеттельмарк» ошвартовался у причальной мачты на западной окраине Тангола на рассвете. Дима сдал каптеру свой шерстяной плед, получил у статс-капитана Ленхарда бумаги и заглянул в жилой отсек к ожидавшему отправки в госпиталь Эрдману, которому предстояло провести на больничной койке как минимум весь ближайший месяц. Парень улыбался и держался молодцом, но все-таки был немного подавлен: от него Дима узнал, что борт-механик, получивший в недавнем бою тяжелое ранение и последние сутки метавшийся в сильной горячке, этой ночью умер. Как сказал фельдшер, от несварения свинца. Прощание получилось недолгим: услышав последние новости, Эрдман сообщил, что теперь он спокоен за небо родной страны, пожелал Диме удачи и пообещал разыскать его, как только закончится война, чтобы пропустить вместе по кружечке крепкого сурганского эля. Похоже, он и впрямь был искренне рад новому назначению своего боевого товарища.
Над базой второго воздушного флота, к которому был приписан «Фальтсхеттельмарк», висели низкие серые облака, сеявшие мелкий холодный дождь, а дорожки между выгнувшими в свинцовое небо металлические спины ангарами и длинными приземистыми казармами превратились в неприятное глинистое месиво. Воспользовавшись выданными ему пайковыми талонами, Дима приобрел в войсковом магазинчике архаичного вида бритвенный станок со сменными лезвиями, помазок из грубой натуральной щетины, полотенце, мыло и дождевую накидку. С удовольствием помывшись в гарнизонной бане, он истратил часть талонов, чтобы перекусить в расположенной тут же солдатской столовой. Что ни говори, а кормили в сурганской армии неплохо: на первое Диме досталась наваристая похлебка с картошкой, в которой плавали желтые озерца жира, а на второе дородный повар в огромном белом колпаке и на удивление чистом фартуке вывалил ему в тарелку большущую гору рассыпчатой вареной крупы, по вкусу напоминавшей гречневую, а затем выудил из котла здоровенный шмат мяса пучуки – местной разновидности индейки.
Успешно решив вопросы помывки и питания, Дима пошел в канцелярию штаба, однако оттуда его завернули, направив в располагавшийся по соседству приземистый деревянный барак, где обитал фотограф: без снимков, которые следовало вклеить в личное дело, оформлять документы штабной писарь отказался наотрез.
Фотограф, пожилой седовласый сурганец, заставил Диму тщательно причесаться перед зеркалом, усадил его на высокий деревянный стул, придирчиво осмотрел, а потом долго и требовательно командовал повернуть голову то чуть-чуть вправо, то влево, то наклонить немного набок. Аппарат, которым он пользовался, представлял собой жутковатого вида ящик из лакированного дерева, оснащенный объективом на темной матерчатой гармошке фокусировочного меха. Решив наконец, что он достаточно поиздевался над своей моделью, фотограф вставил в специальную прорезь деревянную рамку с квадратной, кажется, стеклянной пластиной и скрылся наконец за прикрепленной позади своего ящика черной накидкой. Зашипела и хлопнула магниевая вспышка, после чего пожилой моменталист извлек рамку из камеры и вежливо предложил пытающемуся проморгаться Диме явиться за снимком аккурат после обеда.
– Ну что, пойдем в город, прогуляемся? – предложил ему скучавший у входа в логово фотографа Алекс. – Покажу тебе столицу. Только увольнительную у дежурного выпиши, а то патруль остановит, проблем потом не оберешься…
Тангол впечатлял, подавлял и завораживал одновременно. Город был не просто велик – он был огромен. Высокие каменные дома стояли практически впритирку, соседние здания глядели друг на друга слепыми стенами брандмауэров. Местная архитектура казалась весьма простой, прагматичной, без излишних декоративных изысков – просто дома, надежные и крепкие, как кузнечный молот. Мощенные булыжником улицы довольно широки, не улицы даже, а настоящие проспекты. Только вот зелени мало: оглядевшись по сторонам, Дима увидел лишь несколько зажатых между глухими стенами сквериков, где росли невысокие чахлые деревца.
– Сейчас мотор поймаем, – сказал Алекс и поднял руку. Тотчас возле него притормозил открытый безлошадный экипаж с откидным кожаным верхом, приводимый в движение, судя по торчащему позади открытого пассажирского салона металлическому цилиндру, напоминавшему помесь печки-буржуйки с самогонным аппаратом, газогенераторным двигателем.
– В центр, – лаконично распорядился Алекс, забираясь вслед за Димой на мягкое кожаное сиденье.
Повсюду вокруг сновали тяжелые локомобили и легкие конные упряжки, вскоре Дима с удивлением узрел изрыгающий облака густого едкого дыма двухэтажный пассажирский автобус, с тарахтением ползущий вдоль тротуара, а потом мимо с жутким металлическим лязгом прогрохотал паровой трамвай.
– Удивлен? – перехватив его взгляд, улыбнулся Алекс. – Не поверишь, тут даже метро есть. Правда, двенадцать станцией всего, к тому же оно узкоколейное и тоже паровое.
– Они там под землей от дыма не задыхаются? – полюбопытствовал Дима.
– Не-а. Сурганский технический гений не дает. Туннели здесь неглубокого залегания, строили открытым способом, под самыми тротуарами считай. Так вот закрытые участки чередуются с такими, где сверху свода нет, только сетка натянута, чтобы люди на рельсы не падали. А у паровозов есть специальный клапан и резервуар, в который весь отработанный пар с дымом поступает. Как только поезд оказывается под такой отдушиной, клапан открывается, и вся эта гарь уходит в атмосферу, а локомотив к следующей станции потихоньку чухает. Жителям окрестных домов только несладко приходится всей этой сажей дышать, но они привыкли, не жалуются. Вагоны в метро, кстати, без окон – сурганцы считают, что в тоннеле смотреть не на что.
Дождь поутих, из-за облаков выглянуло солнце. Улицы, несмотря на утренний час, были полны народа: вдоль ярко оформленных разноцветных витрин фланировали дамы в платьях с широкими кринолинами, сжимая в руках изящные ажурные зонтики, некоторые прогуливались в сопровождении мужчин в котелках и строгих жилетах. Женщины постарше вели куда-то за руку детей, неторопливо катили плетенные из лозы коляски на огромных колесах. С важным видом сидели на лавочках вдоль тенистых аллей старики, бросая снующим под ногами голубям хлебные крошки или почитывая газеты. Ветер лениво шевелил юбки полотняных навесов-маркиз, прятавших от солнечных лучей небольшие уличные кафе, трепал свисающие с фасадов голубые флаги с золотистым пшеничным снопом и молотом Первого Кузнеца – официальным гербом Сургана. Город дышал мирным воздухом, даже не помышляя о войне. Лишь однажды она напомнила о себе, когда таксомотор вынужден был прижаться к обочине, пропуская марширующий посреди дороги отряд солдат в серо-зеленой полевой форме.
Колыхались глубокие, горшкообразные каскетки, за спинами пехотинцев двигались в такт движениям винтовки с примкнутыми штыками, гулко отбивали шаг высокие сапоги, разом опускаясь на булыжную мостовую. Солдаты дружно горланили сурганскую строевую «Фельген минде» – «Птичка певчая», если Дима правильно перевел на русский слова припева. Прохожие сторонились, останавливались, чтобы поглазеть на дивное зрелище, дети показывали на солдат пальцами. Строй промаршировал за перекресток, и вместе с затихшими вдалеке звуками песни призрак близкой войны рассеялся в дымном воздухе Тангола, точно его и не было.
Такси притормозило возле окруженной многочисленными лавками и трактирами площади, в центре которой бил высокий фонтан, щедро орошая прохожих разносимыми ветром брызгами. Рассчитавшись с водителем, Алекс махнул Диме рукой, приглашая следовать за собой.
Возле одного из зданий, единственного, фасад которого был украшен декоративной лепниной с растительным орнаментом, Дима разглядел пеструю толпу горожан, сгрудившихся подле примостившегося у высоких дверей небольшого киоска.
– Оперный театр, – кивнул головой Алекс, – наверное, что-то интересное дают, раз за билетами такая толкотня.
Театр? Здесь? Впрочем, чему удивляться – в столице одного из крупнейших и индустриально развитых государств Центрума, где построили даже собственный метрополитен, оперный театр смотрелся вполне органично. В конце концов, нужно же людям где-то развлекаться, проводить время и культурный досуг.
– А библиотеки тут есть? – спросил из чистого любопытства Дима.
– До хрена. Библиотеки, музеи, художественные галереи. Даже эта, как ее… филармония имеется.
Алекс тем временем направлялся совсем в другую сторону, к невысокой и длинной постройке с треугольным фронтоном. Возле торца здания виднелись две мраморные скульптуры, изображавшие атлетического сложения обнаженных мужчин, ведущих под уздцы лошадей. Каменные кони, выгнув жилистые шеи и упрямо склонив головы, никуда идти, видимо, не желали. Судя по всему, неизвестный скульптор изобразил таким образом аллегорию победы человеческой воли над грубой силой непокорной природы. На фасаде строения было выбито угловатым шрифтом незнакомое сурганское слово «Кельгенсланг».
– Ипподром, – перевел Алекс. – Сегодня тут будет представление повеселее скачек. Посмотрим немного, перекусим где-нибудь и двинем назад.