цам 0,3 урожая, а давали всего 0,2. С требованием крестьян согласилась германская комендатура из опасения приказом о выдаче 0,3 вызвать аграрные беспорядки. Землевладельцы считают, что нужно ускорить их действительное восстановление в правах. Согласием на 0,2, по их мнению, «разрешить назреваемые аграрные беспорядки… нельзя»[174], это можно сделать «изъятием агитаторов из деревни и высылкой на уезд 50 надежных лиц, которые, разбившись на группы, время от времени объезжая деревни, напоминали бы крестьянам о существовании закона, власти и права». Государство, по мнению авторов просьбы, заинтересовано только в землевладельцах, ибо они платят налоги, а крестьяне только спекулируют и от них уж никак не получишь то, что они возьмут «незаконно» от урожая.
Крестьяне деревни Бешуй Симферопольского уезда, несмотря на распоряжения правительства, до половины августа держали имение Степановых в своем распоряжении, неоднократные обращения владельцев к уездному начальнику ничего не дали до тех пор, пока не была призвана на помощь вооруженная сила.
Земли, принадлежащие вакуфной комиссии, были также взяты крестьянами, а на требования сдать урожай комиссии крестьяне, напр., дер. Ашай отвечали, что они не признают такой власти, которая отбирает у них землю.
Можно было бы увеличить число примеров до бесконечности, но нужно ли это? Все примеры говорят об одном: крестьяне не отдают взятую землю, не отдают урожай, правительство применяет насилие, стремясь восстановить землевладельцев в их дореволюционных правах. Каждый акт насилия отделяет правительство от масс, заставляет подумать еще раз над вопросом о том, как же добиться такого положения, когда власть будет защищать их, а не землевладельческую буржуазию.
Рабочая политика. Направление рабочей политики правительства Сулькевича было определено оккупантами еще до формирования кукольного кабинета министров. Немецкое командование, заявлявшее в одном из обращений о том, что «под защитою нашего ружья должна восстановиться хозяйственная и общественная жизнь»[175]… поставило задачей восстановление буржуазных порядков в Крыму. Возвращая «под защитой ружья» предприятия их владельцам, командование рискнуло было заявить, что в вопрос о заработной плате оно вмешиваться не будет. Но выполнить такого обещания не могли, с их стороны это было бы непоследовательностью. В самом деле, не вмешиваться в вопрос о заработной плате значит предоставить профсоюзам и решение вопросов о нормировании, сохранить участие их в найме рабочих. Ни того ни другого допускать командование и не собиралось, ибо это привело бы к ограничению той буржуазии, которая с помощью немецких войск была восстановлена в правах.
8-часовый рабочий день, коллективные договоры и пр. завоевания рабочих в революции командованием не признавались совершенно. А 13 мая в Феодосии немецкий комендант отказался от обещания не вмешиваться в вопросы заработной платы, предложив на совещании, созванном им, понизить заработную плату на 10 %[176]. За Феодосией пошла и Ялта, а затем в Симферополе на совещании садовладельцев предлагались услуги германских комендантов для того, чтобы повлиять на снижение заработной платы.
Пользуясь поддержкой комендатуры, владелец завода Анатра в Симферополе в начале июня уволил всех рабочих без предупреждения, не уплатив им даже выходного пособия и отказавшись от каких бы то ни было переговоров с представителями рабочих.
Наиболее полно оккупанты раскрыли свои карты приказом «об отмене монополизации труда» и в конфликте севастопольских портовых рабочих с командованием. В приказе, изданном в Феодосии, командир 15-й ландверной дивизии сообщал, что рабочие сплотились в организации, имеющие «целью монополизацию определенных работ»[177]. Считая, что эти организации мешают получению работ большей части рабочих, которые «остаются без куска хлеба», тогда как другие получают «несоразмерно высокую заработную плату», он отменял «монополизацию рабочего труда».
По мнению «заботливого» генерала, союзы, создавая «привилегированное положение» для своих членов, наносят вред «всему рабочему классу». Видимо, в стремлении помочь рабочему классу он объявлял «труд свободным», а все союзы, которые попытаются помешать предпринимателям в найме рабочей силы, обещал привлечь к судебной ответственности. Одним приказом было уничтожено все, что добыто рабочим классом в длительной борьбе.
Надо иметь генеральскую наглость, чтобы реакционнейшие действия оправдывать демагогическими фразами о пользе рабочего класса.
За словесными приказами последовали и дела. В Феодосии был арестован секретарь Центрального совета профессиональных союзов за то, что призывал к забастовке, а в Керчи так арестовали все правление союза фармацевтов за требование к хозяевам подписать коллективный договор.
В Севастополе конфликт превратился в забастовку рабочих. Главными пунктами конфликта были: заключение коллективного договора и прием рабочих через профессиональный союз, кроме этого, рабочие требовали уплатить им суммы, предназначенные к выдаче еще Временным правительством.
22 мая в ответ на предъявленный рабочими коллективный договор немецкое командование прислало в союз «положение о работе для служащих и рабочих порта». В письме, с которым препровождено было положение, морской строительный советник писал: «В этой форме положение о работе соответствует примерно тому, которое применяется на императорских верфях для германских рабочих. Оно даже в некоторых пунктах еще значительно более выгодно для русских рабочих, чем для германских, хотя бы, например, тем, что допускает восьмичасовой рабочий день, который в Германии не введен»[178].
Первый пункт положения допускал «в пределах возможности» привлечение к найму рабочих профессионального союза. Против решения союза и коллективного договора в положении допускались сверхурочные работы, нормирование труда передавалось мастерам, увольнение рабочих передавалось целиком управлению порта без участия профессионального союза.
Положение предложено было сохранить в силе до 26 мая 1919 года с тем, чтобы оно было подтверждено будущим правительством страны.
Рабочие достаточно стойко держались в забастовке, но должны были под нажимом со стороны командования пойти на уступки.
Правительство, пришедшее к власти «с согласия немецкого командования», не пыталось вносить каких-нибудь изменений в рабочую политику. В декларации правительства союзы признаются, но с условием регистрации; в вопросах охраны труда декларация отделывается общим заявлением о принятии всех мер, при условии, однако, чтобы не наносить ущерба производству и сохранить «принцип личной свободы труда». Иными словами, ничего для улучшения быта рабочих не предпринимать, но содействовать эксплуатации их со стороны капиталистов. Эксплуатировать на языке Сулькевича выговаривалось как не наносить ущерба производству или сохранять нормальное течение торгово-промышленной жизни.
Достойными слугами хозяина оказались министры и в практике их отношений к рабочим организациям. Так, например, они сочли невозможным допустить созыв съезда профсоюзов, а в забастовке железнодорожников, объявленной Харьковским стачечным комитетом и охватившей Крым, встали целиком на сторону германского командования, одобряя и поддерживая репрессии, применяемые немецкими комендантами. Так, например, начальник Джанкойского уезда, сообщавший о том, что немцы производят массовые аресты среди бастующих железнодорожников, и просивший указать ему, в какой мере и каком порядке должны «предъявляться и выполняться требования германских властей», получил от Сулькевича краткий и ясный ответ: «Германцам надлежит оказывать полное содействие».
Требования железнодорожников сводились к следующему: 1) утверждение единого устава профессионального союза; 2) восстановление распущенных комитетов жел. – дор.; 3) сохранение прежних ставок; 4) регулярная уплата заработка; 5) увеличение содержания на 30 %; 6) освобождение арестованных за политические убеждения.
Несмотря на весьма суровые меры, примененные германским командованием к бастующим, ничего не помогло, и немцы вынуждены были заменять рабочих и служащих солдатами жел. – дор. батальонов.
Ко времени прихода к власти Сулькевича, вследствие закрытия владельцами ряда предприятий, прекращения общественных работ и наплыва беженцев, уходящих при наступлении немцев и осевших в Крыму, в городах была очень большая безработица. Так, в Симферополе в начале июня насчитывалось 3575 человек безработных, в Севастополе в июле – 2218 человек.
Биржи труда, сохранившиеся к этому времени далеко не во всех городах, вместо помощи со стороны правительства безработным получали указания о закрытии самих бирж.
Интересная переписка возникла по вопросу о закрытии биржи труда в Севастополе. Городская управа предложила взять расходы по бирже труда совету профсоюзов. Совет отказался, но просил вопрос этот поставить в плоскости изыскания средств перед министерством труда. Материалы о бирже попали начальнику Севастопольского округа, который, отправляя их Сулькевичу, писал:
«Упразднение этой биржи было бы ошибочным шагом в области рабочей политики. Биржа труда, как организация аполитичная, имеющая целью только регулировку вопроса на труд и на предложение его, заслуживает поддержки. Упразднение этой организации вызовет недовольство в среде всех слоев рабочих, даже самых умеренных, что едва ли входит в задачу властей»[179].
Правительство вняло голосу своего ставленника и, для того чтобы обеспечить себе успех в предстоящих выборах в думу, ответило, «что Крымское краевое правительство, вполне сочувствуя целям и задачам этой организации в области регулирования рынка труда среди нуждающихся лиц, очутившихся вследствие грозных событий в тяжелом материальном положении, решило оказать бирже труда со своей стороны поддержку»