При весьма реакционном курсе Деникин, однако, стремился к тому, чтобы учесть опыт годичной борьбы с советской властью. Он начал понимать, что неприкрытая реакционность может оставить его с весьма ограниченным кругом последователей, оттолкнет от него окончательно массы. Надежды на привлечение рабочего не было, но какая-то сила должна была стать опорой Деникина. В поисках такой силы, кроме казачьих крепких хозяев, Деникин начинает забрасывать удочку в сторону крестьянства и, главным образом, его наиболее крупной части – кулаков.
В цитированной уже газете имеется такое место:
«Правительство должно опираться на земледельческое, главным образом крестьянское население и вести наиболее полезную именно для него политику. Надо яснее представлять себе социальную силу каждого сословия России и вести дело управления в духе наиболее многочисленного и государственно полезного элемента. Тут, как нигде, должен быть соблюден принцип – «всяк сверчок знай свой шесток», и все претензии и посягательства других классов должны рассматриваться под этим единственно правильным углом зрения»[261].
«Наиболее полезная политика» не замедлила своим появлением на свет. Деникин издал приказ о порядке расчета скопщинников с владельцами земли. По приказу устанавливался взнос в пользу владельца земли в размере одной пятой урожая для хозяйств с посевом до 10 десятин, выше 10-1/3 урожая. По вопросу о земле Деникин подтвердил изданное им ранее положение, в котором он обещал обеспечить интересы «трудящегося населения».
Диктатор начал понимать, что бороться с советской властью только военной силой нельзя, «нужна борьба с цельной общественной экономической системой и психологическими настроениями рабочих»[262].
Но признать одно, а сделать из этого соответствующие признанию выводы совсем иное. Деникин, сказавши «а», не может идти последовательно дальше, и вместо мер, которые хотя бы в малой степени могли привлечь на свою сторону отдельные слои рабочих, деникинский официоз громко заявляет, что «нельзя ни минуты допускать привилегированного сословия рабочих, постоянно увеличивающих свою заработную плату».
Заигрывание с крестьянством в этот период деникинщины идет также весьма недалеко, так, например, Деникин возвращает помещикам их имения, а когда содействие добровольческих частей армии помещикам начинает принимать характер диких расправ с крестьянами, «Правитель юга» издает приказ, в котором рекомендует не вмешиваться в решение споров между владельцами земли и крестьянами. Приказ на деле не применялся, он был просто жестом и не совсем даже красивым.
Великодержавность правительственной программы определяла уже отношение к отдельным национальностям, населяющим Россию. О самоопределении, конечно, не могло быть и речи. Уничтожались всякие признаки автономности. Все части России должны безраздельно управляться волей верховного правителя.
Через месяц после захвата Крыма (28 июля 1919 года) главноначальствующий Таврической губернии по представлению губернатора «приказал: 1) прекратить деятельность, во всем ее объеме, незаконной организации, именующей себя Крымско-татарской национальной директорией»[263]. Уничтожив директорию, губернатор восстановил в правах таврического муфтия Кипчакского, который был назначен на эту дожность в декабре 1916 года и смещен еще в марте 1917 года решением первого мусульманского съезда. Одновременно с муфтием восстанавливалась правительственная вакуфная комиссия. Директория обязывалась сдать все капиталы и имущество вакуфной комиссии.
Татарские реакционеры праздновали победу, массы татарского населения пока молчаливо затаили злобу на белогвардейцев, которые разрушили всякие надежды на получение крестьянами вакуфных земель.
Упоенный победами своей и колчаковской армии, Деникин в национальном вопросе дошел до того, что в беседе с корреспондентом «Дейли Экспресс» высказал неудовольствие политикой английского правительства, направленной к поддержке отделившихся от России прибалтийских государств.
Эта «вольность в мыслях», однако, не говорила о том, что Деникин отказывается от ориентации на Англию. Ни в коем случае. Признание им Колчака было проведено по указке англичан, которые надеялись объединением сил ускорить победу над большевиками. Английское правительство к этому времени принудило Деникина подписать акт, по которому англичанам предоставлялось господствующее положение на Каспийском море. Черное море было заполнено английскими военными судами, которые обстреливали с моря позиции Красной армии, тем самым облегчая наступление добрармии.
На складах только в Екатеринодаре, по утверждению официозных газет, к 10 июля было английского оружия и огнеприпасов на сумму 17 тысяч фунтов стерлингов (около 170 тысяч рублей по довоенному курсу).
После занятия Феодосии белогвардейское командование наградило английских матросов миноносца, обстреливающего Ак-Манай, орденами Св. Георгия. Когда азейбарджанское правительство попыталось было поднять голос против передачи Каспийского моря англичанам, деникинская ставка весьма недвусмысленно указала, что она вынуждена будет принять меры, которые бы исключили всякую возможность проявления «самостийности»[264].
Вся печать была занята дифирамбами в честь Англии. Создавались проекты во всем мире английской морской и русской сухопутной армии. Эти две силы способны, говорит одна из газет, обеспечить прогресс человечества.
Французы в этот период были в некотором загоне, французские интересы поставлены на последнее место. «Таврический голос» обвиняет французов в сдаче Одессы, они, по словам газеты, «поспешно сели на корабли и оставили Одессу на произвол большевиков, а добровольческая армия почти без оружия и снарядов пошла пешком в неведомую даль бессарабских степей…
Крик ужаса вырвался тогда у всех, кто искренне болел за Россию. Но в кают-кампании сверхдредноута хранил молчание генерал…»[265].
Газета спрашивает, где был генерал тогда, когда советские части наступали на Ростов, и почему сейчас в момент наступления Деникина французский генерал «радостно улыбаясь, готов обеими руками пожать руку генерала Деникина, расшаркивается, говорит сладкие слова»[266].
Французы после первого разгрома добрармии потеряли надежду на получение богатого юга России, они видели, что тактика Деникина не обеспечивает им немедленной победы, получения царских долгов и права на разграбление юга. Это заставило их временно отойти в сторону и пересмотреть свою политику. Когда был потерян юг, Крым и добрармия сжались в комок на Северном Кавказе, у французов не было никаких надежд на получение каких-нибудь результатов от их помощи Деникину.
Политика Деникина привела к его поражению; защищать добрармию на Кавказе – это значит помогать своему исконному врагу – англичанам – закрепить за собой нефть. Поэтому-то французское правительство заняло осторожную выжидательную позицию по отношению к Деникину и устремило свой взор в сторону Польши и Колчака. Победа Деникина воскресила надежды французских буржуа, они оживились, поздравляли добрармию, но усилить своей помощи и влияния не могли – на пути им стояла Англия, поставившая себе задачей превращение Черного моря в свою базу, укрепившись в которой англичане сумеют усилить политико-экономическое влияние на Востоке.
Чтобы не потерять своей доли в дележе России, французское правительство, не ограничиваясь поздравлениями Деникину, командировало в Севастополь и ставку главнокомандующего своих инструкторов и военно-техническую комиссию.
Дни «радостного» перезвона колоколов, торжественных встреч, парадов, крестных ходов по случаю победы добровольческой армии сменились очень быстро по всему Крыму штилем в общественной жизни. «Крым теперь, когда укрепилась здесь власть добровольческой армии, представляет картину чуть не мертвого царства»[267], и неудивительно, что замерло все. Буржуазия обрела своего избавителя и громко на весь мир прокричала, что она на вопрос «Как веруете» отвечает: «Великая единая неделимая и свободная Россия».
Все, кто против, кто малодушен, кто сомневается, нейтрален, осторожен, – объявлены врагами.
«Теперь идет не спор, а кровавая борьба двух групп – России и коммуны, каждый должен быть или на одной или на другой стороне. Государства теперь еще нет, есть тыл и фронт, а раз так, то нет места политическим партиям, они способны только дезорганизовать армию»[268].
Свобода печати допускалась как временная мера. В любой момент газеты, неугодные правительству, могли быть закрыты. Даже такая либеральная лакейская газета, как «Южные ведомости», и та находилась под угрозой и имела несколько предупреждений губернатора.
В июле в Симферополе собралось совещание председателей земских управ и городских голов. Совещание высказало полное удовлетворение декларациями верховного правителя, но, видимо, почувствовали «головы», что слова о широком привлечении к решению государственных вопросов местных самоуправлений расходятся с делами добрармии, и совещание весьма осторожно выражало надежду, что «в законосовещательный орган будут привлечены выборные представители земств и городов Таврической губернии»[269]. В заключительном заседании совещанию была предложена резолюция «об эксцессах, творимых… чинами добровольческой армии… преимущественно к еврейскому населению». Несмотря на весьма осторожный тон, резолюция была признана «неудовлетворительной по форме, ввиду того, что она недостаточно ярко отражает исключительность и случайность этих прискорбных явлений, отнюдь не характерных для добровольческой армии»