На съезде общественных организаций подвергался обсуждению вопрос о помещичьих карательных отрядах.
В первые дни после отступления Красной армии из Крыма помещики, сгорая жаждой мести к крестьянам, засеявшим их земли, создали отряд из отъявленных хулиганов под командой офицера, владельца больших участков земли в Крыму, Шнейдера. Судебный процесс над активными сотрудниками Шнейдера, быв. в 1926 г., раскрыл безобразнейшие картины расправ карательного отряда с крестьянами и всеми неугодными ему лицами. Процесс целиком открыл страницу помещичьего разбоя, но еще во время Деникина всякий знал, чем является Шнейдер с его отрядами.
Шайка опричников рыскала по деревням, наводила своим появлением ужас на города. Сотни замученных, расстрелянных, изнасилованных жертв Шнейдера переполняли чашу терпения. Десятки повешенных на трамвайных и телеграфных столбах звали к борьбе, к свержению террористической власти.
К февралю месяцу настроение настолько накалилось, враждебность крестьянства так возрасла, что Слащев вынужден был требовать от Деникина приказа, по которому можно было закрепить урожай за теми, кто посеял хлеб. Крестьянство, разоренное карательными отрядами, отдавшее весь урожай помещикам, не намерено было засевать полей. Посевная площадь едва достигала 3/5 довоенного. Белогвардейцам угрожал голод и на будущее время.
Чтобы отвести надвигающуюся угрозу голода и показать крестьянам свою «заботу об интересах земледельцев», Слащев, кроме требований об издании приказа, закрепляющего урожай, дает приказ о замене шнейдеровского карательного отряда регулярной воинской частью. Приказ этот он дал на съезде общественных организаций для того, чтобы сделать его наиболее эффектным.
Маневр Слащева удался, «отцы городов крымских» были приведены в умиление «готовностью Слащева идти рука об руку с общественностью». На деле приказ этот ничего не изменял, один палач заменялся другим – крестьянство от этого абсолютно не выигрывало.
Положение становилось невыносимым. Свободная торговля превратилась в мародерство, спекуляцию, бороться с которой власти были бессильны. Еще в декабре «Таврический голос» писал, что «вера в силу и авторитет власти утеряна». По отношению к деревне эта утрата объяснялась запозданием в решении земельного вопроса. «Завоевание деревни – вот основная задача, к разрешению которой должны быть направлены все мысли и действия демократического лагеря»[293].
Так откликаются «Таврическому голосу» «Южные ведомости» и, продолжая, заявляют: «В борьбе с большевизмом победит тот, кто заслужит доверие у крестьян»[294]. Автор лозунга бросает клич к интеллигенции идти в деревню на завоевание крестьянства.
Другие газеты понимают, что походом интеллигенции в деревню ничего не сделаешь, – они идут дальше, выдвигая положение о том, что даже только земельной реформой нельзя ограничиться, что нужны демократические формы управления деревней. Волостной старшина, воскрешенный Деникиным, был неподходящей фигурой в борьбе за крестьянство.
Газеты признают, что, если даже допустить отрицательное отношение деревни к большевикам, то и «за нас она не пойдет, ибо не знает, что будет с землей».
Если деревня стонала от произвола белогвардейцев и не хотела идти за ними, то город не менее враждебно относился к деникинцам. Город рабочих и служащих голодал, подвергался оскорблениям, издевательствам, жил в постоянной угрозе арестов, заключения в тюрму и расстрелов. Особенно массовый характер носили аресты в Севастополе, Симферополе, Феодосии и Евпатории. Так, в октябре 1920 г. в Евпатории было арестовано в один раз десять человек, обвиненных «в принадлежности к большевикам», вслед за этим были десятки случаев ареста по одному, по два, по три человека. Симферополь имел сотни случаев арестов. В Севастополе особенно ярким надо признать арест девяти в январе и 36 человек в марте. Второй случай особенно характерен со стороны того, какими же правовыми нормами руководствовались белогвардейцы. 10 человек, выделенные из числа 35 арестованных 19 марта, 22 марта предстали перед военно-полевым судом. Суд приговорил трех к расстрелу, двух к десяти годам каторги, а пять человек оправдал. Однако дело судом не кончилось, ночью 23 марта всех десять человек, по приказу Слащева, вывезли в Джанкой и там расстреляли.
Протесты рабочих, просьбы, даже вмешательство бежавшего в это время из Новороссийска в Севастополь министра деникинского правительства Мельникова, ничто не помогло. Слащев ответил, что он не позволит, чтобы тыл диктовал фронту. Расстрел был произведен, а на другой день рабочие объявили забастовку. Не помогли обещания меньшевиков, осталось на бумаге решение Крымпрофа, не допускающее забастовку, из Севастопольской она превратилась в Общекрымскую. Массовые аресты среди бастующих, а затем и предательская роль меньшевиков не позволили превратить забастовку в восстание, через три дня решено было приступить к работе, уступая силе штыка.
Следует остановиться на борьбе со спекуляцией, которая приняла невиданные размеры. Спекулянты очень умело доставали товары и весьма быстро перевозили их. Уполномоченные государственных организаций неделями сидели на станциях железных дорог, терпеливо дожидаясь нарядов на вагоны, а спекулянты за взятки жел. – дор. начальству разъезжали во всех направлениях без задержки.
Бороться со спекуляцией, ибо она разлагает тыл, – сократить аппетиты торгового класса. Такую задачу поставили себе власти, но разрешить ее не могли. В переписке тов. прокурора с начальником государственной стражи есть такие указания: «При наличном составе командированных для этой цели (борьбы со спекуляцией. – М.Б.) чинов стражи вряд ли дело это может иметь какой-либо успех… За февраль месяц ими было составлено два протокола, по которым можно судить только о непонимании ими дела»[295]. При такой характеристике тех, кто должен был бороться со спекуляцией, нельзя было ждать результатов. Кроме этого, трудно было что-нибудь делать, когда власти в тылу армии были связаны со спекулянтами не только взятками, но и участием в прибылях.
Тыл жил особой от фронта жизнью. Безответственность, интриги, халатное отношение к вопросам фронта, борьба за тепленькие местечки, дающие большой доход, – такова характеристика тылового административного и военного аппарата. Неприспособленность всего аппарата к работе в напряженной военной обстановке, гнилостность всей системы стала очевидной в тот момент, как на Кавказе белогвардейцы были разбиты и волна их покатилась в Крым.
Тысячи людей, сотни различных учреждений толкались, мешали друг другу, кто пытался кем-то руководить, распоряжаться, выдвигать проекты, планы спасения России, превращать Крым в политическую государственную единицу. «Вавилонское столпотворение», паника увеличивались по мере приближения Красной армии к Перекопу или с приездом новых непрошеных гостей Дона, Кубани и Терека.
В рядах руководителей добровольческой армии начался развал. Один из популярных в буржуазных и казачьих кругах генерал, барон Врангель, в начале февраля обратился с письмом к Деникину. Он, указывая на целый ряд стратегических ошибок штаба, писал:
«Еще в то время, когда Донцы победоносно двигались к сердцу России и слух ваш уже улавливал перезвон московских колоколов, в сердцах многих из ваших помощников закрадывалась тревога. Армия, воспитанная на произволе, грабежах и пьянстве, ведомая начальниками, примером своим развращающими войска, такая армия не могла создать Россию… Не имея организационного тыла, не подготовив в Крыму ни одной укрепленной полосы, ни одного узла сопротивления и отходя по местности, где население научилось ее ненавидеть, доброармия… стала безудержно катиться назад. По мере того как развивался успех противника и обнаруживалась несостоятельность вашей стратегии и вашей политики, общество стало прозревать… Отравленный ядом честолюбия, вкусивший власть, окруженный бесчисленными лжецами, вы уже думали не о спасении отечества, а лишь о сохранении власти. Ваше обаяние и власть выскальзывали из ваших рук. Цепляясь за нее в полнейшем ослеплении, вы стали искать крамолу и мятеж».
Врангель, о котором еще в ноябре газеты писали как о предполагаемом главкоме при сохранении верховной власти у Деникина, был уволен от занимаемых им должностей.
В феврале, после того как Врангель приехал в Крым «на покой», местная буржуазия и бывшие сановники обратились с письмом к Деникину, в котором просили назначить Врангеля главным начальником Крыма. В письме Врангеля, его рапортах, а затем в обращении крымских деятелей Деникин увидел попытку к его свержению и изменению западноевропейской ориентации. Врангелю было предложено покинуть Россию. Он подчинился и выехал в Турцию.
Непорядки тыла, его разложение, начавшееся в дни поспешного отступления, а затем и своеобразное желание бороться за оздоровление тыла нашли выражение в выступлении группы офицеров под командой капитана Орлова в Симферополе. Орлов, сформировавши отряд из молодых офицеров, вместо отправления на фронт с отрядом арестовал начальника гарнизона и объявил себя властью, подчиняющейся только Слащеву и приехавшему к этому времени в Крым Врангелю. Свое выступление Орлов оправдывал желанием избавить армию от беспорядков в тылу и заменить неугодных офицерству начальников.
Слащев потребовал от Орлова немедленного выезда на фронт. Врангель рекомендовал ему «подчиниться начальникам». Получив отказ, Слащев направил в Симферополь военную часть с приказанием взять Орлова. Но взять не удалось. Орлов ушел из Симферополя и направился в Ялту. Офицерский взвод, высланный ялтинским начальником гарнизона против орловцев, в бой не вступил, и Орлов беспрепятственно занял Ялту. Чувствуя, однако, что ему не удержаться в Ялте, он согласился выступить на фронт. Слащев расстрелял орловцев при приближении к Джанкою, остатки их небольшой группой бежали в горы. Авантюра не удалась, но она вскрыла с очевидностью для всякого, что развал зашел очень далеко.