Симферопольская дума, признавшая Орлова начальником гарнизона, впоследствии старалась стыдливо умалчивать об этом, поняв, что попалась на удочку авантюристического выступления.
Напряжение с каждым днем росло. Краснодар и Новороссийск были взяты уже Красной армией. Оставался один Крым до Перекопа. Не только внутренние силы, но и союзники открыто начали высказывать свое недовольство политикой Деникина, обвиняя его за поражение добровольческой армии. Факт замены Деникина другим генералом, который мог бы собрать для защиты Крыма новые силы и был бы популярным в военных и буржуазных кругах, не представлял из себя ничего неожиданного. Все ждали замены главкома – Верховного Правителя, а вместе с заменой фигуры и изменение политического курса. 21 марта собрался в Севастополе военный совет в составе до 70 генералов. В результате абсолютно секретного заседания Деникин опубликовал приказ, по которому генерал Врангель назначался главнокомандующим вооруженными силами на юге России.
Послав всем «низкий поклон», Деникин уехал в Англию, а Врангель на английском миноносце, специально за ним посланном, вернулся из Константинополя в Крым.
Наступила новая полоса белогвардейского господства в Крыму.
Глава X. Врангелевщина
В конце марта 20 года после жестоких поражений, понесенных добровольческой армией, когда, потеряв все, она судорожно ухватилась за Крым, – пришел к власти на смену Деникину генерал Врангель.
Жалкие остатки «великой» армии перебрасывались с помощью англо-французского флота с Кавказа в Крым. Потеряв вооружение, лошадей, покинув родные станицы, казаки – главная опора Деникина – открыто говорили о бесцельности дальнейшей борьбы. Орган донского корпуса «Донской вестник», обсуждая положение казаков, сделал несколько смелых выводов о необходимости найти мирный путь сожительства с советской властью. Врангель закрыл газету, но на смену ей появился «Голос Дона», который, несмотря на поставленную перед ним задачу защиты «идеи единства действий всех сил, борющихся за свободу родного края и за светлое будущее общей матери России»[296], обсуждал на своих страницах условия «мирного договора» с большевиками, т. е. с советской властью, и находил, что есть очень много данных на мирный исход переговоров.
Крымское население в первые дни не почувствовало особых изменений от перемены верховных правителей, настроение масс характеризовалось в этот момент враждебностью к белогвардейцам. Так, например, в Евпатории огромная толпа, возмущенная расправой Слащева с севастопольскими рабочими (расстрел 10), требовала освобождения политических заключенных и дезертиров. Начальник уезда, с тревогой сообщая о событиях, просит выслать в Евпаторию воинскую часть. Эскадрона кавалерии и команды стражи, по его мнению, мало, кроме военной силы, он надеется «на осторожность и выдержку» совета профессиональных союзов. Чтобы «власть могла заговорить твердым языком», начальник одного из уездов считает полезным прислать в город казаков, это «отрезвляюще подействовало бы на толпу и создало бы в городе реальную и надежную боевую силу».
Что же заставляет беспокоиться о надежной силе? Ответ дает донесение начальника государственной стражи, он пишет: «Приход большевиков стал для населения реальным недалеким будущим, на которое отдельные слои населения реагируют различно. В кругах интеллигенции и в состоятельных верхах общества эта перспектива вызывает откровенную панику. Широкие круги населения смотрят на положение мрачно и безнадежно – «все равно, мол, большевики придут». В рабочей среде близость советских войск особенной тревоги не вызывает».
Тот же начальник стражи отношение к перемене правителей оценивает так: «Широкие круги политически безразличных обывателей, а также и демократические элементы населения относятся к созданию южнорусской власти холодно, усматривая в этом факте не демократизацию правительства, а вырванный у власти обстоятельствами момента компромисс, свидетельствующий не о перемене взглядов наверхах, а о бессилии и умирании власти».
Характеристика отношений к власти и настроений вполне правильная.
Отрицательное отношение населения к добровольческой армии и ее командованию, разложение армии и тыла делало невозможной борьбу. Надо было пойти на «компромисс, вырванный обстоятельствами момента».
Неизбежность компромисса понимали и союзники, поставившие Врангелю условием проведение ряда демократических реформ. Собственно с переменой верхов переменилось и руководство союзников, на смену всесильной при Деникине Англии начала усиленно укрепляться Франция.
Наученные горьким опытом деникинской неприкрытой реакционности, командные верхи белогвардейщины с первого дня начинают открещиваться от «старых грехов». «Военный голос», официоз штаба Врангеля, пишет о том, что нужно выявлять ошибки прошлого, ибо «этого повелительно требуют интересы настоящего и будущего». Среди ошибок прошлого, «печальной истории печальных ошибок», газета отмечает и то, что губернаторы, начальники, уполномоченные, председатели больших и малых комиссий, бюро и учреждений, освагов, агитпоездов «после новороссийского позора сочли за благо ретироваться «за границу», что, дескать, испытывать дальше судьбу, побаловались, собрали немного этой, как ее там – «валюты»… Ну и с колокольни долой. Пусть уже другие кончают расхлебывать то, что мы заварили»[297].
Нести ответственность за прошлые «грехи», проще говоря, бесшабашный грабеж, Врангель не желает, он считает, что спасение «возможно только при коренной ломке, при бесповоротном оставлении практиковавшейся до сих пор тактики.
Должно произойти радикальное обновление всего правящего и начальствующего состава с беспощадным удалением всех неудачников и пораженцев».
«Гибкий и образованный», Врангель[298] и его министр иностранных дел Струве в стремлении привлечь на свою сторону антисоветские силы шли даже на оставление «в стороне великодержавных затей». Это не было, конечно, отказом от России, но это было в известной степени признанием федеративного характера государства. Пусть это было временным лозунгом, который по мере укрепления силы Врангеля будет отброшен как ненужный хлам, но даже если это и так, то все-таки симптоматичности, оригинальности у такового заявления не отнимешь.
Правая печать торжественно приветствовала приход Врангеля к власти. «Свершилось событие колоссальной важности. Свершилось то, о чем чаяли и мечтали искренние патриоты, на что возлагали последние надежды и упования лучшие сыны родины. Генерал Врангель, рыцарь без страха и упрека, блестящий и непобедимый военачальник, любимец и гордость армии, назначен главнокомандующим вооруженными силами юга России»[299]. Так писала в передовой одна из газет, а ей вторили другие, стараясь вселить у читателя уверенность в силе и непобедимости кучки авантюристов, засевших в Крыму только потому, что внимание Красной армии было отвлечено на более серьезный в этот момент участок войны с Польшей.
Разрозненные части добрармии, расположенные в городах и селах Крыма, смешавшись с беженцами из гражданского населения, утрачивали свое боевое значение. На фронте были части Слащева. Защищать Крым и мечтать о России с небольшой группой войск совершенно невозможно. Врангель это отлично понимал, и через несколько дней после вступления в управление он предпринял поездку по всем городам и крупным местечкам, где были расположены воинские части. В результате поездки из разрозненных частей появился корпус под командой генерала Кутепова.
Мобилизация, объявленная еще Деникиным, была подтверждена, но никто идти в армию не хотел, а явившиеся разбегались из частей. Врангель вскоре издал приказ, по которому обязывал в случае неявки по мобилизации одного заменять его родственником, а если не было родственников – жителем той деревни, в которой мобилизуемый живет. Даже такой способ дал очень небольшие кадры.
Офицеры, эвакуированные из Новороссийска, старались остаться в тылу или совсем освободиться от обязанности вступать в части армии. Воззвания мало действовали на офицеров. Убедившись в злостном укрывательстве от фронта офицеров, главком издал приказ, по которому всех офицеров подвергли медицинскому освидетельствованию, после которого здоровых отправили на фронт.
В апреле опубликован приказ, переименовавший добровольческую армию в народную. Сменой вывески правитель рассчитывал на то, что население, враждебное к добрармии, изменит свои отношения к народной.
Грабеж, производимый армией, нельзя было терпеть, воззвания, призывы к совести, к сохранению рыцарского достоинства и чести едва ли на кого-нибудь подействуют, нужна какая-то более радикальная мера, и вот Врангель объявляет о предоставлении права прокурорам привлекать к судебной ответственности виновников грабежей и насилия. В назидание не столько любителям грабежей и легкой наживы, а для того, чтобы демонстрировать изменение политики, был создан громкий судебный процесс по обвинению двух полковников, поручика и чиновника, бывших сотрудников комендатуры при главной квартире Деникина. В громовой речи прокурор говорил о том, что, «когда на фронте люди жертвовали жизнью, в Таганроге, в глубоком тылу, в ставке генерала Деникина совершалась часть тех преступлений, которые создали трагедию армии и привели нас в Крым… Им, этим людям, сидящим сейчас на скамье подсудимых, обязаны мы частью нашего позора и нашего горя»[300]. Суд присудил полковников к 2 1/2, годам арестантских рот, поручика к 4 годам каторжных работ. Приговор предупреждал, что это наказание дано при учете больших заслуг обвиняемых, без заслуг же нужен был смертный приговор.
Приговор мелкой рыбешке, каковой являлись обвиняемые, являлся тем не менее показателем обвинения деникинского прошлого армии.