Вели поиск разведчики, высматривая, нанося точечные удары и захватывая «языков». Всероссийскую и даже мировую славу снискал уроженец Украины матрос Петр Кошка. Он принял участие в восемнадцати групповых вылазках и во множестве индивидуальных рейдов. Однажды, вооруженный одним только ножом, пригнал на русские позиции троих пленных французов. Когда враги в целях насмешки и устрашения зарыли по пояс в землю тело убитого русского солдата, он не смог этого вынести: под сильнейшим огнем добрался до него, отрыл и принес к своим, при этом в тело погибшего попало еще пять пуль, а Кошка остался невредим. Как-то он оставил врагов без сытного ужина: прокравшись в их стан, прямо из котла утащил говяжью ногу (Петр Кошка скончался в 1882 г.: спас из полыньи двух провалившихся под лед девочек, но при этом сильно простудился и не перенес болезни).
Ежедневные перестрелки периодически сменялись массированными, до десяти дней длящимися «общими бомбардировками», которые устраивали союзники: они обладали превосходством в количестве пушек, которое еще возрастало за счет артиллерии их пароходов. Главное же, они могли позволить себе расходовать намного больше артиллерийских зарядов – русские вынуждены были порою обеспечивать свои пушки порохом из ружейных патронов. Важнейшим их преимуществом было и то, что они могли располагать свои пехотные части на значительном удалении от линии огня, в ближнем тылу. Русские же и так были скучены на ограниченном, насквозь простреливаемом пространстве, а к тому еще вынуждены были постоянно держать близ передовой значительные силы.
Кошмар этих затяжных бомбометаний с большой силой описал участник обороны, добровольно переведшийся из Дунайской армии в Севастополь артиллерийский подпоручик граф Лев Николаевич Толстой в своих «Севастопольских рассказах». Он описывает, как группа русских офицеров, каждый со своей повседневностью, со своими воспоминаниями и планами на будущее, шутя и слегка пикируясь, как на обычную службу идет на Четвертый бастион – и ни один не возвращается. Видим, как ампутируют ногу у солдата, а он потом без всякого пафоса делится впечатлениями: вроде бы и не больно, так, пощипывало, когда кожу на культе натягивали.
В своих записках Толстой отметил: «Я провел много дней в крепости и до последнего дня блудил, как в лесу, между этими лабиринтами батарей… Дух в войсках выше всякого описания. Во времена Древней Греции не было столько геройства… Только наше войско может стоять и побеждать при таких условиях. Надо видеть пленных французов и англичан (особенно последних): это молодец к молодцу… Казаки говорят, что даже рубить жалко, и рядом с ними надо видеть нашего какого-нибудь егеря: маленький, вшивый, сморщенный какой-то».
Во время бомбардировок русских гибло в разы больше. Союзники во время штурмов устраняли разницу. Они тоже демонстрировали высокое мужество. Но когда, по ходу одного из боев, французы около часа провели под таким огнем, под каким наши пребывали без смены неделями, – при возвращении с позиции, когда они завидели своего командующего, раздался громкий ропот, дело шло к открытому бунту, и только угроза: «Вы что, хотите, чтобы я начал все с начала?!», вернула солдат к повиновению.
А еще русские были лишены даже приличной воды. Союзники разрушили водовод, идущий в город с ближних возвышенностей (вспомним, как взял Херсонес князь Владимир), и воду приходилось пить лишь колодезную: солоновато-горькую и мутную.
Во время одной из массированных бомбардировок, 18 февраля 1855 г., пришло известие о кончине государя Николая Павловича. Незадолго до этого он присутствовал на военном смотру очень легко одетым, простудился и тяжело занемог. Очевидно, постоянные глубокие переживания неудач нашей армии вкупе с сомнениями в правильности проводимой им политики управления страной, которую он любил и за которую болел душой, привели к тому, что этот могучий, не старый еще человек (ему было 58) не перенес заболевания.
После всего, что возвели на него прогрессивные борзописцы за полтора с лишним столетия, многие с трудом поверят, что главной целью своего царствования он считал отмену крепостного права. Но ведь реформа 1861 г., с крепостным правом покончившая, устанавливала такие порядки для бывших помещичьих крестьян, какие давно уже существовали для крестьян государственных – как следствие мероприятий, проводимых под личным контролем Николая I.
Конечно, мы теперь абсолютно уверены, что с освобождением надо было поспешить, крепостное право было позором России. Но применим «исторический подход», вспомним, в какой политической ситуации протекала деятельность государя Николая Павловича. Его детство и юность прошли в эпоху Наполеоновских войн, а Наполеон был закономерным порождением Великой кровавой французской революции. Для восторжествовавших в 1815 г. монархий было аксиомой, что революция – это зло. И так считали не только реакционные круги, но и множество мыслящих людей, включая зрелого Пушкина. Николай, возможно, был излишне осторожен в деле переустройства страны. Но до 1848 г. творческой интеллигенции было грех на него обижаться, это был «золотой век» русской культуры. Однако в 1848 г. Европу захлестнула волна революций, император встал на жестоко охранительные позиции (тогда же стало известно о явно революционных, даже террористических намерениях руководителей петербургского «кружка Петрашевского», которые были тайной и для большинства членов кружка). Но с преобразованиями, пусть еще более осторожными, не было покончено. Уваровская триада – «православие, самодержавие, народность» – мало кому из трезвомыслящих людей представлялась ущемлением духовной свободы. Не все же должны обладать таким мирочувствованием, как Белинский, Чернышевский, Некрасов, Герцен. Кстати, Герцен, будучи в эмиграции и узнав о смерти русского императора, стал раздавать монетки лондонским уличным мальчишкам: мол, у вас сегодня праздник (имелась в виду Крымская война) и у меня сегодня праздник.
На Западе Николай I представлялся фигурой одиозной, особенно начиная с предшествовавших войне годов. Что ж, тамошних людей можно понять. В чем-то можно понять и Герцена. Но подавляющее большинство защитников Севастополя считало иначе, чем они. Они знали, как покойный государь любил Россию. В последнее часы жизни он говорил наследнику Александру Николаевичу о своей горечи от того, что сдает ему государственный корабль в неисправном состоянии. Знали и то, что особенно он любил русскую армию и тех, кто был в ее строю, солдат и офицеров.
Во время Крымской войны большие подвижки произошли в военной медицине, в организации медицинской и санитарной службы. В немалой степени это связано с деятельностью замечательного русского хирурга и анатома Николая Ивановича Пирогова (1810–1881). Выпускник Московского университета, он много сил отдал изучению взаиморасположения и взаимосвязей органов человеческого тела и стал основателем нового раздела анатомии – топографической анатомии. Работа в этом направлении позволила ему добиться больших успехов в области хирургии, в первую очередь военно-полевой.
Будучи в действующей армии на Кавказской войне, он проводил щадящие ампутации, широко применял гипсовые повязки, первым в мире стал применять эфирный наркоз в полевых условиях (всего Пирогов провел свыше 10 тысяч операций с общим обезболиванием).
Пирогов был главным хирургом осажденного Севастополя. Здесь он разработал и внедрил принципиально новую организацию ухода за ранеными: наиболее тяжелые, требующие немедленной помощи, оперировались в полевых лазаретах, остальные отправлялись в тыловые госпитали, что предполагало организацию хорошо налаженной эвакуации (так появились знакомые по старым фотографиям и картинам большие крытые повозки с красным крестом).
Николай Иванович прибыл в Севастополь с отрядом сестер милосердия из основанной великой княгиней Еленой Павловной Крестовоздвиженской общины. Пирогов так писал о своих ученицах и помощниках, бравших на себя всю тяжесть ухода за ранеными: «Доказано уже опытом, что никто лучше женщин не может сочувствовать страданиям больного и окружить его попечениями, не известными и, так сказать, не свойственными мужчинам». Из 120 этих замечательных женщин 17 погибли в осажденном городе. Известный писатель и юрист Анатолий Федорович Кони написал следующие слова: «В этом Россия имеет право гордиться своим почином. Тут не было обычного заимствования «последнего слова» с Запада – наоборот, Англия стала подражать нам, прислав под Севастополь мисс Найтингель со своим отрядом».
Упомянутые английские сестры милосердия немало способствовали тому, что благодаря применению улучшенной санитарии и заимствованным у Пирогова принципам ухода за ранеными смертность в английских лазаретах, на первом этапе войны уносящая почти половину поступивших в них, уменьшилась в несколько раз. Во французской армии она была огромной до конца войны. От болезни (возможно, холеры) в сентябре 1854 г., после сражения на Альме, скончался французский командующий маршал Сен-Арно. Справедливости ради, и его английский коллега фельдмаршал барон Раглан умер от холеры под Севастополем в июне 1855 г.
По зову сердца такую же работу, что и сестры из Крестовоздвиженской общины, вела героиня обороны Даша Севастопольская (Дарья Лаврентьевна Михайлова), дочь погибшего в Синопском сражении матроса. Она на свои средства устроила перевязочный пункт, в котором ей помогали многие жительницы города.
Командовавший находящимися вне Севастополя русскими войсками А. С. Меншиков старался своими действиями облегчить положение осажденных, но это ему, к сожалению, удавалось плохо – несмотря на очень большие понесенные потери.
Первой такой попыткой (наиболее успешной из всех) стало наступление 25 октября 1854 г. на Балаклаву, где англичане устроили основную базу своего снабжения.
В начале сражения были атакованы и взяты три турецких редута, прикрывающих дальние подступы к базе. При этом было захвачено и увез