Глеб пожаловался отцу, Святослав послал войско, узурпатор бежал. Но ненадолго: как только черниговская рать удалилась, Ростислав снова овладел княжеством, на этот раз основательней. Такое упрямство обошлось ему дорого: то ли Святослав Черниговский решил избавиться от него по-другому, то ли соседство такого беспокойного князя не устраивало херсонесских купцов, но в 1066 г. посланный ими агент отравил изгоя. Глеб вернулся.
Пробыл он в Тмутаракани недолго, уже в 1068 г. перебрался отсюда. Но успел сделать весомый вклад как в историю княжества, так и в историю российской культуры. Причем весомый в прямом смысле.
В 1792 г. командующий Черноморским гребным флотом и флотилией черноморских казаков капитан бригадирского ранга П. В. Пустошкин обнаружил на Таманском полуострове мраморную плиту с высеченными на ней кириллицей письменами. Надпись разобрали, она гласила: «В лето 6576 (в 1068 г. от Р. Х. – А. Д.) индикта 6 Глеб князь мерил море по леду от Тмутороканя до Корчева 14 000 сажен». 30,24 км – такова была ширина пролива в том месте.
О находке узнал страстный коллекционер А. И. Мусин-Пушкин, обер-прокурор Синода и президент Академии художеств. Ознакомившись со скопированным текстом, он пришел в восторг и поделился им с императрицей Екатериной II. Та проявила большой интерес и распорядилась доставить плиту в Петербург. Но нашлись знатоки из числа доброхотов Мусина-Пушкина, которые объявили находку подделкой и так усердно делились при дворе своими сомнениями, что усомнилась и Екатерина. И, не желая оказаться в глупом положении, приказала оставить камень на месте.
Но он был уже в пути, плыл на корабле в Херсон, и получившему царское указание войсковому судье Черноморского казачьего войска А. А. Головатому пришлось распорядиться о возвращении. Оно оказалось непростым, из-за штормов обратный маршрут пролег даже через Константинополь, но в конце концов Тмутараканский камень был водворен по месту рождения, в «самый скверный городишко» (по отзыву М. Ю. Лермонтова) Тамань, в сад близ Покровской церкви.
Там он пребывал под открытым небом до 1835 г., когда после страшной песчаной бури был перенесен в Керченский музей (специалисты все-таки проявляли к нему интерес). А в 1851 г. оказался там, где ему давно следовало находиться, – в Императорском Эрмитаже, где пребывает и в наши дни.
Подлинность Тмутараканского камня доказана, надпись на нем – самый древний обнаруженный текст на русском языке.
Проделав свои гидрографические изыскания, Глеб Святославич в том же 1068 г. отбыл из Тмутаракани, чтобы погрузиться в большую русскую политику.
Побывав на разных княжеских столах, дни свои он закончил несколько странно. Во время его княжения в Новгороде, в 1077 г., случился недород. На собравшемся вече волхвы стали призывать народ к восстанию и грабежам, и Глеб зарубил топором старшего из них. Это произвело на горожан тягостное впечатление, во всех своих бедах они стали винить князя. Очевидно, почувствовав опасность, Глеб Святославич бежал в Заволочье, к чуди – и был убит ею. По словам летописца, «был же Глеб милостив к убогим и любил странников, радел о церквах, горячо веровал, был кроток и лицом красив». Похоронили его в Чернигове.
После отъезда Глеба из Тмутаракани в 1068 г. Святослав Черниговский посадил туда своего сына – Романа Святославича Красного. О правлении его мы ничего не знаем – кроме того, что продолжалось оно до 1079 г., года его гибели.
С 1073 г. началась пора больших усобиц. Раскололся «триумвират», многие князья, недовольные своими местами, добивались лучших. В 1076 г. умер, просидев три года на захваченном им киевском столе, отец Романа, Святослав Черниговский. Великое княжение вернул было себе Изяслав Ярославич, которому оно по праву и принадлежало: его оставил ему еще отец, Ярослав Мудрый, но Изяслава дважды свергали. На этот раз он тоже надолго в Киеве не задержался – был убит в битве с племянниками в 1078 г. (на Нежатиной Ниве).
Роман Тмутараканский в том сражении был в стане побежденных, после поражения бежал к себе в Тмутаракань. Но лишь для того, чтобы заключить союз с половцами, и в 1079 г. он двинулся с ними, с младшим братом Олегом и другими недовольными на Чернигов – захватывать отцовский стол. Однако последний из «триумвирата», Всеволод Ярославич, принявший великое княжение в Киеве, сумел половцев перекупить. Степняки повернули обратно, Роман бросился было выяснять отношения с их ханами – и был убит.
Успевший бежать в Тмутаракань Олег тоже стал тамошним князем – после двух своих братьев Глеба и Романа. Но там ему были не рады. Он не нужен был богатому купечеству, ибо, враждуя с великим князем, мешал бы нормальной торговле. Не нужен был великому князю Всеволоду – по понятным причинам, а еще потому, что тот успел уже отправить в Тмутаракань своего посадника Ратибора. Не нужен был и византийскому императору Никифору III Вотаниату, который очень боялся за свой Херсонес и знал, что от таких русских изгоев, как Олег, можно ждать чего угодно. И он был заинтересован в хороших отношениях с Киевом: в 1073 г. сын нынешнего великого князя Всеволода, Владимир Всеволодович Мономах, по просьбе Царьграда ходил усмирять все тот же Херсонес, надумавший отпасть от империи.
Очевидно, как следствие всех этих недовольств, тмутараканские хазары и половцы схватили Олега – и отправили в Константинополь.
В Царьграде пленник надолго не задержался. Император Никифор воспользовался тем, что пьяные русские наемники устроили там массовые беспорядки, и сослал его вместе с ними на Родос. Однако то ли Никифор успел с ним пообщаться и оценить мудрым взором человека многоопытного (ему было к восьмидесяти), то ли у константинопольских политиков появились какие-то новые соображения насчет русского княжича – но судьба Олега вскоре переменилась к лучшему. Он женился на знатной греческой патрицианке Феофании Музалон, а в 1083 г. мы снова видим его князем Тмутараканским.
В эти четыре прошедших года княжество в сиротах не ходило. Два года управлял посадник Ратибор. Потом появились особы познатнее, два очередных изгоя, на этот раз из Владимиро-Суздальских земель: сын дважды княжившего здесь и отравленного херсонесцами Ростислава – Володарь Ростиславич, а также внук Ярослава Мудрого от одного из младших его сыновей – Давыд Игоревич. Они выгнали Ратибора и взялись княжить сами. И тут возвращается Олег. Володарь с Давыдом оказались под стражей, Олег же стал расплачиваться по счетам. Хазары, которые так бесцеремонно спровадили его в Константинополь, судя по летописи, оказались виновны и в гибели его брата Романа: тот, нанимая половцев для похода на отчий Чернигов, заведомо имел дело со своими убийцами. Казнив этих злодеев, Володаря и Давыда Олег отпустил.
Вряд ли можно сомневаться, что византийцы не позволили бы Олегу вернуться, не оговорив с ним некоторых условий. Он пробыл в Тмутаракани до 1094 г., а после его отбытия оттуда княжество больше вообще не упоминается в русских летописях как таковое. Еще через короткое время Тмутаракань становится владением Византии.
После 1094 г. Олег Святославич понаделал много дел на верхнем русском политическом уровне. С головой кинулся в борьбу за свои права. Неспроста разглядел в нем что-то неординарное царьградский басилевс – через короткое время у него было уже немало владений. Добиваясь Чернигова (в котором сел Мономах), а то и поболе того, устраивал усобицы, не раз наводил на Русь половцев в качестве своих союзников. Да и без половцев – сам хуже поганых жег и грабил не только села, но и монастыри. В битве с Олегом погиб сын Владимира Мономаха Изяслав, а дружина его была разгромлена. Когда другие князья звали Олега в общий поход на половцев – отнекивался или шел отдельно, если же степняки трогали его владения – бился с ними насмерть.
В конце концов он добился закрепления за ним и за потомством его черниговского стола – в 1097 г., на знаменитом Любечском съезде русских князей. На нем они порешили: «Пусть каждое племя (т. е. княжеская линия) держит отчину свою». Олег понял это буквальнее всех, и после этого черниговские Ольговичи, т. е. потомки Олега Святославича, фактически обособились, жили своими родственными счетами и порядками держания княжьих столов. А Черниговская земля – это было вовсе не то, что Черниговская область Украины, в нее входили и Новгород Северский, и Курск, и Рязань, и Муром.
Олег был циник, но не стоит судить его слишком строго. Все князья считали, что христианские нормы морали применительно к ним надо толковать несколько иначе, чем по отношению к другим людям. Когда Олега пригласили в Киев «урядиться о земле Русской пред епископами, игуменами, мужами отцов наших и людьми городскими», он заявил это откровенно: «Не пойду на суд к епископам, игуменам да смердам». Кто-то, в отличие от Олега, мог пересилить себя и пойти, но ведь и в «Русской Правде» четко проведено разделение: «княжьи люди», не говоря уже о князьях, это одно, а остальные – если не смерды, то в лучшем случае «людины».
Что касается наведения половцев на Русь – не с него началось, не им кончилось, хотя, возможно, он делал это чаще других. Но возьмем его дядю Изяслава Ярославича: когда он в первый раз лишился киевского стола, то, чтобы восстановить свои права, не задумываясь, обратился к полякам, и как когда-то в Киеве и окрестных городах безобразничали ляхи Болеслава I, так теперь то же выделывали ляхи Болеслава II. А возвратившийся на престол Изяслав смотрел на это да помалкивал.
Найти с половцами общий язык Олегу было легче всех. Он был женат на половчанке (после смерти византийской патрицианки Феофании Музалон). У него в доме воспитывался сын половецкого хана Итларя (убитого, прямо скажем, по предательскому попустительству Владимира Мономаха, к которому он приехал на переговоры). На половчанке, дочери хана Аепы, был женат его сын Святослав.