Богатый опыт этих разбойных вылазок позволил детально разработать их тактику. Выходили отрядами в десятки, сотни, самое большое, несколько тысяч человек – это если предполагались нападения на крупные города. Степью обычно шли по Муравскому шляху – от Перекопа до нынешней Тулы, междуречьем Днепра и Северского Донца – или по Изюминскому шляху к Рязанской земле. Потом разделялись на более мелкие отряды – кому куда. Степь знали досконально, любой водный источник, курган, балку. Каждое приметное дерево или кустарник. На своих лошадках преодолевали тысячеверстный путь в несколько дней.
Летом старались выйти на цель ко времени уборки урожая – когда люди кучно, а найти спасение в полях трудно. Зима тоже была благодатным временем для разбоя – все водные преграды замерзли, люди по избам или хатам, по снегу им далеко не уйти. Летом предпочитали нападать на великорусские земли, зимой – на украинские или на Польшу – там зима мягче, но достаточно снежная, чтобы их некованые лошади не поранили копыта.
Переступив «черту оседлости» – применительно к Великороссии XVI в. это были южные окраины рязанских земель, верховья Оки, верхние притоки Дона, – расходились отрядами в десятки всадников (если не шли на крупную цель). Эти группы старались проникнуть в глубь страны верст на сто, а то и больше. Передвигались оврагами, лесами, перелесками. Повсюду рыскали верткие, как ужи, разведчики. На конечном этапе рассыпались веером и, отходя на оговоренное расстояние, начинали загонную охоту. Тут уж старались не упустить никого – все, конечно, не нужны, но чтобы было из кого выбирать. Вспомним, что в набег шли в первую очередь не за вещами, а за людьми.
Желаемой добычей были люди молодые, мужчины и женщины, но высшую ценность представляли дети, мальчики и девочки. Часто от самого Крыма, с берегов Дуная или Урала специально для них на мохнатых лошадках везли огромные корзины – с позволения сказать, тару. Еще везли множество веревок – скручивать руки, а кому и ноги. Вы не замечали, что в русском языке часто употребляются ласкательные суффиксы? Это признак чадолюбия нашего народа. В самых ранних, многовековой давности личных письмах простых людей обязательно присутствует «а еще обязательно поцелуй от меня»: Марфиньку, Оленушку, Ванечку, Игнашеньку. И вот этих Марфинек и Ванечек скручивают, наваливают в корзины – и вскачь, стараясь быстрее промчаться через опасную зону, где на хищников на самих может быть устроена облава, где велика вероятность лишиться не только добычи, но и жизни. Потом, сбившись снова в отряды (будем надеяться, поредевшие), можно было сбавить скорость, похвастать добычей, посмеяться над неудачниками. И – опять сотни верст по как свои пять пальцев знакомой степи. Что значил весь этот путь для несчастных пленников, которых гнали цепочкой, с веревками на шее? Для насмерть напуганных, истомленных, голодных, связанных детей?
Много ли их оставалось в живых? Да и из взрослых тоже, которых пеших гнали под палящим солнцем или по снегу. Если кто-то в изнеможении падал или начинал еле передвигать ноги, ему перерезали горло. Если же угрожала серьезная опасность, двуногое зверье могло, уклоняясь от битвы, перерубить весь полон и умчаться врассыпную. Лишний раз напомнив, что с ним лучше не связываться, что оно способно на все (впрочем, что такое бывало, это неоспоримый факт, но все же в источниках обычно читаем об «отбитом полоне»).
При больших набегах людей гнали через степь не таясь, гуртами, тысячами, а то и десятками тысяч. Гнали веселые, оживленные, полуголые, бритоголовые, ловкие татарские всадники.
В любом случае почти всех выживших пленников ждал Перекоп, ворота в разбойничье гнездо, вход в очередной круг ада. Мимо высокого укрепленного вала, идущего через весь перешеек, мимо глубокого рва у его основания, мимо построенной турками крепости Ор-Капу. К этим воротам людей гнали со всех сторон степи, редко прерывающимся потоком. Однажды пришедший сюда из любопытства еврей-меняла, взобравшись на вал и обозрев открывшиеся ему просторы с вереницами понурых людей, с оттенком изумления спросил у человека знающего, остался ли в странах, откуда бредут эти толпы, хоть кто-нибудь.
Большинство их гнали в турецкую Кефе (Каффу), на один из самых больших рынков рабов в истории человечества. Невольно приходит в голову словосочетание Невольничий Берег. Сегодня это географическое название – побережье залива Бенин в Западной Африке. Когда-то здесь был огромный рынок черных рабов, на котором заправляли в основном голландцы и англичане. Но вспомните, что в английском языке слово «раб» звучит как slave, славянин. Очевидно, слово это появилось еще до того, как англичане открыли свой рынок для торговли живым товаром в Африке.
В Крыму был свой Невольничий Берег. Татары на нем почти не торговали, добытый товар сдавался оптом, профессиональным купцам – туркам, грекам, армянам, евреям и прочим. Во всяком деле есть свои тонкости. Одна из них – помнить, что, если раб русский, это надо тщательно скрывать. Несмотря на все глумливые ухмылки по поводу рабской сути русского народа, в этой жуткой ситуации он оказывался самым свободолюбивым, самым склонным к побегу.
Далее – самое умное с нашей стороны будет послушать Василия Осиповича Ключевского: «Каффа была главным невольничьим рынком, где всегда можно было найти десятки тысяч пленников и пленниц из Польши, Литвы и Московии. Здесь их грузили на корабли и развозили в Константинополь, Анатолию и в другие края Европы, Азии и Африки. В XVI в. в городах по берегам морей Черного и Средиземного можно было встретить немало рабынь, которые укачивали хозяйских ребят польской или русской колыбельной песней. Во всем Крыму не было другой прислуги, кроме пленников. Московские полоняники за свое умение бегать ценились на крымских рынках дешевле польских и литовских; выводя живой товар на рынок гуськом, целыми десятками, скованными за шею, продавцы громко кричали, что это рабы, самые свежие, простые, нехитрые, только что приведенные из народа королевского, польского, а не московского».
Добавим еще, что многим молодым людям суждено было оказаться в гареме, причем не только девушкам, но и мужчинам, из которых делали евнухов. После этой процедуры в живых оставалась половина.
По оценке современного исследователя, скорее всего оптимистичной, за два с половиной столетия эта крымская работорговля стоила славянским народам примерно трех миллионов человек. А ведь отсюда уходили в рабство и люди из народов Северного Кавказа (особенно много черкесов), армяне, грузины и другие. Следует учесть еще следующее. У русских, украинцев, поляков больше всего жертв было среди тех, кто, зная о страшной опасности, не побоялся поселиться на окраине своих земель, на границе Дикого поля, – то есть среди тех, кто составляет лучшую часть генофонда народа.
Русь оборонялась. И не только оборонялась, но и наступала. С самого начала славянской колонизации северо-восточных земель будущей Киевской Руси, когда «с остановившимся взглядом здесь проходил печенег» (пусть не печенег, а хазар, или мадьяр, или кто еще тут только не проходил), первой естественной линией обороны от угрозы со стороны Великой степи служила Ока. Позднее здесь строились крепостцы, выдвигались заставы, выходила «на берег» княжеская рать в ордынские времена. Но особенно важным этот рубеж стал с начала XVI в., когда, с образованием Крымского ханства, резко возросло число набегов из степи.
Защита окского рубежа, «береговая служба», была организована следующим образом. Уже ранней весной в Разрядном приказе закипала работа. Дьяки и подьячие составляли и рассылали уездным воеводам разнарядки, сколько и на какие сборные пункты должно быть послано ратных людей – дворян и детей боярских. Те по своим спискам выбирали и оповещали призываемых, злостно отлынивающие подлежали битью кнутом. Собирались обычно на Благовещенье, 25 марта: дворяне прибывали «конны, людны и оружны», т. е. на годных для боя конях (еще и с запасными), с определенным числом должным образом вооруженных холопов и сами вооруженные подобающе. Все это – за их собственный счет, для того и предоставлялись им поместья с крестьянами (вскоре дворяне и дети боярские сольются в единое благородное дворянское сословие, к которому позднее будут причислены и бояре, и бывшие удельные князья, а выделяемые на время службы поместья приравняются к наследственным вотчинам).
Военный люд распределялся по пяти полкам, располагающимся в приокских городах: Серпухове, Калуге, Кашире, Коломне, Алексине. В шестом полку, называемом «летучим ертаулом», служба была наиболее опасна – он нес дозорную разъездную службу. Когда поступал тревожный сигнал, полки выдвигались за реку в зависимости от направления, с которого исходила угроза. Ежегодно на береговую службу выходило до 65 тысяч человек, продолжалась она «до глубокой осени, пока распутица не являлась им на смену посторожить Московское государство от внешних врагов» (В. О. Ключевский).
Еще была цепь постоянных укреплений и защитных линий как по Оке, так и вынесенных вперед – их называли чертами. Городки, остроги, острожки, обнесенные частоколом из застроенных бревен или рублеными стенами. Дальше к югу, на отдалении местами до 400 верст, пролегали «засеченные линии» – лесные завалы из вековых деревьев, с укрепленными валами и рвами на безлесых участках. Эта засечная черта протянулась на сотни верст к западу от Нижнего Новгорода, основным ее назначением было задержать степную конницу, пока не выйдут на боевые рубежи полки «береговой службы». Боевой эпизод 1518 г.: «Татаре вскоре поворотили обратно, но наперед их по лесам пробралось много пеших пограничников, и многих татар побише».
При Иване Грозном, Федоре Иоанновиче, Борисе Годунове были устроены новые черты, сооружения поистине грандиозные. Отодвигающие границы Московского государства впритык к степным кочевьям. Там возникали и росли города Кромы, Ливны, Елец, Курск, Оскол, Воронеж, Белгород, Валуйки, Борисов. Сначала их население состояло из служилого люда: городовых казаков, стрельцов, пушкарей, детей боярских. К ним подселялось все больше городских обывателей, людей рисковых. Еще рисковее были начинавшие осваивать здешние плодороднейшие земли стекавшиеся отовсюду крестьяне.