Потрясение, вызванное вестью об этой беде, привело к тяжелым последствиям. Потеря большого числа конных воинов вынудила стянуть пехотные полки в города, причем не только на Украине. Белгородская засечная черта оказалась слабо защищенной, и татарам удалось произвести на южные русские земли набег, какого давно уже не было: было угнано более 25 тысяч человек. Чтобы нападения не повторялись, Трубецкому было приказано перейти на великорусские земли.
До столицы дошли удесятеренные слухи, вызвавшие чуть ли не панику. Немало значило то, что среди погибших было много знатной московской молодежи, воинов из полков иноземного строя, тоже квартировавшихся в Москве. Возникало ощущение, что смерть уже в самой столице. Кое-кто вот-вот ожидал появления татар под московскими стенами, сельский люд искал спасения в городах и монастырях.
Но как это ни парадоксально, победа, одержанная Выговским, только ускорила его падение. Жестокая расправа над безоружными людьми вызвала у большинства казаков и других украинцев сочувствие к жертвам, а почувствовавшие себя героями татары стали творить такие бесчинства, что вызвали против себя волну негодования. Все больше казаков покидало стан клятвопреступника и давало присягу русскому царю.
Одержав победу, Выговский и хан осадили Гадяч. Но засевшие там казацкий полковник Охрименко с двумя тысячами казаков и около тысячи вооруженных обывателей держали оборону крепко и город не сдали.
Тем временем к хану пришли плохие вести: по просьбе Трубецкого и Беспалого легендарный атаман Сирко и Юрий Хмельницкий ходили до самого Перекопа, разоряя ногайские улусы и забирая множество пленных. Донские казаки, спустившись на челнах по Дону, совершили нападение на сам Крым, углублялись на 50 верст от побережья, разгромили окрестности Кефе, забрали в плен две тысячи татар и освободили полторы тысячи своих. Другие отряды донцов напали на Синоп и даже на берега Босфора, так что до Стамбула оставался всего день пути.
Мухаммед и Выговский потребовали от Юрия Хмельницкого, чтобы он вызволил захваченных в Крыму и у ногайцев пленников. Но тот прислал ответ: пусть сначала хан освободит томящихся в крымской неволе казаков. Мухаммед разругался с Выговским по этому поводу и ушел к себе в Бахчисарай со значительной частью своего войска.
В Бахчисарае с находившимися там тогда русскими послами обращались грубо, некоторое время даже держали в темнице на цепи. Постоянно грабили их имущество, так что дипломатам приходилось спасать царские инструкции, пряча их в ветчину. Приближенные хана похвалялись перед ними конотопской победой, говорили, что русские больше никогда не рискнут скрестить с татарами оружие в открытом бою. Когда послы предлагали им денег за то, чтобы они настраивали хана на разрыв с Выговским, они отказывались, говоря, что победе Москвы на Украине содействовать не собираются, что им по сердцу «над Московским государством и над черкасами всячески промышлять».
Но дела Выговского были плохи. Настолько, что Анджей Потоцкий, начальствовавший над состоявшим при Выговском польским отрядом, доносил королю Яну Казимиру: «Не изволь, ваша королевская милость, ожидать для себя ничего доброго от здешнего края! Все здешние жители скоро станут московскими». Однако поляки, похоже, все еще почитали Выговского за гетмана Войска Запорожского, хотя он переслал Юрию Хмельницкому знаки гетманского достоинства – бунчук и булаву. Очевидно, за ним была еще поддержка значительной части казачества.
Да и Юрий Хмельницкий, похоже, толком не определился, с кем же ему быть. Среди оглашенных (доведенных до общего сведения) статей нового Переяславского договора была и та, по которой требовалось «беглых крестьян выдать и впредь не принимать». Еще одну и оглашать не стали – согласно ей, в местах, давно уже находящихся под московским контролем, должны управлять не выборные казацкие полковники и старшины, а назначенные Москвой воеводы.
В декабре 1659 г. в Москву прибыли послы от Юрия Хмельницкого «с наказом бить челом»: чтобы воеводы нигде, кроме Киева и Переяслава, не ставились – разве что в случае угрозы вражеского вторжения. Поднимался также вопрос о существенном расширении прав гетмана в области суда, управления и дипломатических сношений, о том, чтобы духовенству малороссийскому было предоставлено право свободно выбирать киевского митрополита.
Большинство просьб было удовлетворено, но само это посольство настораживало Москву. Оно проходило во время, когда войска оправившейся после Потопа Речи Посполитой перешли в наступление на русские армии в Белоруссии и им сопутствовали успехи. А в марте 1660 г., сорвав начавшиеся уже на самом высоком уровне переговоры, коронный гетман Станислав Потоцкий во главе большой польской армии, с Выговским и татарами начал военные действия на Украине.
Киевский воевода Василий Борисович Шереметев, пообщавшись с Юрием Хмельницким, отозвался о нем так: «Этому гетманишке надо было бы гусей пасти, а не гетманствовать». Насчет гетманства он, пожалуй, был прав: Юрию не по сердцу были ни война, ни политика, он не раз порывался уйти в монастырь. А насчет гусей – это воевода зря. Довелось бы Юрию Богдановичу избрать жизненное поприще по душе, он, возможно, мог бы достичь немалого. Человек был книжный, учился в Киевской духовной академии, хорошо знал латынь, говорил по-французски. А вот здоровья был слабоватого – страдал падучей и грыжей. Но, нося такую фамилию, Юрий не волен был выбирать судьбу.
В сентябре 1660 г. в направлении Львова была двинута большая армия под командованием В. Б. Шереметева и казачье войско во главе с полковником Тимофеем Цецюрой. По замыслу русского командования они должны были, во взаимодействии с казаками Юрия Хмельницкого, не допустить соединения Потоцкого с приближающейся крымской ордой, разбить противника и перенести военные действия на территорию Польши, переломив тем самым ход войны.
Но в произошедшем под Любаром (Житомирская область) сражении Шереметев напрасно ждал прихода Хмельницкого – он так и не появился. Зато в рядах поляков были казаки Выговского, а на их флангах уже гарцевали татарские всадники – не встретив противодействия, они благополучно соединились с Потоцким.
Шереметеву пришлось отступать, и в сложившейся ситуации он сделал это весьма искусно: под прикрытием сооруженного на связанных цепями телегах гуляй-города русские прорубили через лес просеку и отошли по ней.
Но и на новых позициях у городка Чуднова подхода Хмельницкого ждали напрасно. Потоцкий послал наперерез замешкавшемуся гетману корпус Любомирского. В сражении у Слободищ казаки Хмельницкого бились достойно, поляки, несмотря на все атаки, успеха не достигли. Однако сам гетман был в растерянности – он считал, что это Шереметев должен спешить к нему на выручку, а о нем и слуха не было. Зато пробрался гонец с посланием от Выговского: тот убеждал, что дело Москвы проиграно и следует перейти на польскую сторону.
Юрий вступил в переговоры и 8 октября отправился в польский стан присягать на верность Яну Казимиру. «Гетман малороссийский приехал; поляки изумились, увидав наследника страшного для них имени: это был черноватый осьмнадцатилетний мальчик, скромный, неловкий, молчаливый, смотревший послушником монастырским, а не гетманом казацким и сыном знаменитого Хмеля» (С. М. Соловьев).
Хмельницкий отправил в русский стан лазутчика с письмом к Цецюре, в котором уговаривал последовать его примеру. Цецюря, поразмыслив, согласился и с двумя тысячами запорожцев перешел к полякам (но большинство казаков осталось). На перебежчиков напали татары, думая, что они пошли на прорыв, и, пока поляки отогнали своих союзников, разъяснив, в чем дело, успели перебить человек двести.
Шереметев оказался в полном окружении. Его войско не только отбивало атаки, оно предпринимало попытки прорыва – но тщетно. Наконец, 23 октября воевода вынужден был вступить в переговоры. Через несколько дней он подписал условия капитуляции. Согласно им, русские войска должны были оставить Киев, Переяслав, Нежин и Чернигов; армия Шереметева, сдав оружие, должна была пробыть в своем лагере еще три дня, а на четвертый может уходить. Сам воевода и его приближенные остаются в руках поляков, пока царские войска не очистят оговоренные города.
Сложило оружие свыше 20 тысяч русских ратников и казаков, но далеко не все из них получили свободу. Татарам наплевать было на формальности, они во множестве устремились на русский лагерь, чтобы разграбить его и пленить безоружных людей. Те отбивались, чем могли. Около восьми тысяч человек было убито или оказалось в татарской неволе.
Впоследствии произошедшее получило у историков название Чудновской катастрофы. В Москве переживали ее еще сильнее, чем конотопскую. При этом власти опасались не столько нашествия поляков, Литвы, татар или шведов, сколько бунта низов, раздраженных и тяжкими поражениями, и приносимыми этой затянувшейся войной невзгодами.
Шереметев разослал грамоты воеводам городов, обещанных им поляками. В них он ссылался на измену Юрия Хмельницкого, утверждал, что это тот перешел на сторону Речи Посполитой вместе с городами. Звучало неубедительно – с 1654 г. вся Украина находилась под рукой московского государя. Киевский воевода Барятинский, когда к нему явились польские представители и потребовали сдачи города, ссылаясь на подписанную Шереметевым капитуляцию, примерно так и отреагировал: «Я повинуюсь указам царского величества, а не Шереметева; много в Москве Шереметевых!»
Но надо помнить, в каком положении находился плененный воевода Василий Борисович, а не какой-то абстрактный Шереметев, каких в Москве много. Судьба его была трагична. Поляки передали его татарам, те увезли его вместе с пожелавшими последовать за ним приближенными в Крым. Там он провел в заточении в Чуфут-Кале 21 год, значительную часть времени в кандалах, подвергаясь физическим лишениям и издевательствам. Царь Алексей Михайлович постоянно пытался вызволить его, предлагал большой выкуп, поднимая вопрос на всех переговорах. Бывало, договоренность, казалось, достигнута, но менялся хан – и все начиналось снова. Василию Борисовичу исправно отправлялось в Крым его боярское жалованье, положение пленника улучшалось, к нему были приставлены священник и толмач. Но в Москву он вернулся только в 1682 г. и через полгода скончался в возрасте 60 ле