.
К марту 1927 г., к началу работы курсов, у помощника генерала Головина по строевой и хозяйственной части, инспектора артиллерии 1-го армейского корпуса генерал-лейтенанта М.И. Репьева было уже более ста рапортов от желающих получить высшее военное образование. Была еще часть абитуриентов, произведенных во время Гражданской войны в офицеры из вольноопределяющихся и не получивших среднего военного образования. Им было предложено поступить сначала на военно-училищные курсы, чтобы сдать экзамен на офицерское звание, после чего их зачисляли в младший класс Зарубежных высших военно-научных курсов. Все зачисленные на курсы были разделены на шесть учебных групп в зависимости от званий и полученного ранее военного образования.
Выпускной экзамен первого курса был обставлен очень торжественно. Кроме генерала Головина в комиссию вошли: заслуженный профессор Императорской Николаевской военной академии генерал А.А. Гулевич, бывший начальник Императорской Морской Николаевской академии генерал А.И. Русин и руководители РОВСа — генералы Е.К. Миллер, И.Г. Эрдели, П.Н. Шатилов, П.А. Кусонский и другие высокопоставленные чины.
В конце 1930 г. появилась возможность открыть отделение Зарубежных высших военно-научных курсов в Белграде. Они начали работу 31 января 1931 г. Во главе белградских курсов Головин назначил генерала Генерального штаба А.Н. Шуберского. Эти курсы окончили 77 слушателей{293}.
Курсы формально прекратили свое существование только в сентябре 1939 г., когда Франция вступила в войну с фашистской Германией. Фактически же они существовали и в 1940 г. до начала оккупации немцами Парижа. Курсы произвели шесть выпусков. Среди выпускников были представители всех родов войск и всех чинов. Регулярно посещал занятия первого набора сам генерал А.П. Кутепов, командир Марковской дивизии генерал М.А. Пешня прошел полный курс, командир Дроздовской дивизии генерал А.В. Туркул проходил общее обучение в 5-м наборе.
Чем более отдалялись годы жизни, проведенные в военных лагерях, тем больше было желание галлиполийцев запечатлеть это время, оставить память о своих частях, о себе и своих товарищах. Менялись различные положения устава Общества галлиполийцев, но неизменным требованием в нем оставалось «собирание исторических материалов, относящихся ко времени пребывания членов общества как в Галлиполи, так и после него, их разработка, а также попечение о памятниках, оставленных в Галлиполи и в местах расселения по оставлении Галлиполи»{294}. При этом главное внимание, конечно, уделялось галлиполийскому памятнику. Назначенный для того, чтобы поддерживать его в порядке, сторож-турок регулярно информировал главное правление о состоянии сооружения, его ремонте и затраченных на это средствах. В 1932 г. он даже выслал фотографии, подтверждавшие, что действительно и памятник, и надгробия находятся в хорошем состоянии. Сторожу выслали сумму денег для компенсации понесенных им расходов и жалованье. В следующем году и мэр Галлиполи подтвердил информацию сторожа. Такая переписка продолжалась. В 1936 г. из других источников в главном правлении общества стало известно, что турецкое правительство начало работы по укреплению Дарданелльского пролива на случай войны. Опасаясь, что воинское кладбище может оказаться в зоне инженерных работ и пострадает, генералы Витковский и Фок и капитан Полянский обратились с письмом к председателю Совета министров Турции, в котором просили оставить русское кладбище в сохранности. Ответа не последовало. Сторож же снова прислал письмо, в котором сообщал о хорошем состоянии памятника и захоронений и просил денег. Сам он писать на французском языке не мог, и за него это делал кто-то другой. В 1938 г. от сторожа письма не последовало, и встревоженное этим обстоятельством правление общества обратилось к мэру Галлиполи, а затем, не получив от него ответа, — к турецкому посланнику в Париже с просьбой помочь наладить связь с мэром и сторожем. Ответ был получен только в мае 1939 года. Как пишет в своих воспоминаниях штабс-капитан В.В. Полянский, он поверг всех в большое недоумение. Посланник сообщал, что у русских в Галлиполи своего кладбища никогда не было, они хоронили своих умерших на армянском кладбище, но после того как этот район был занят турецкой армией, охрана кладбища была поручена русскими турецкому гражданину Измаилу-оглы Исану. Однако тот, не получая в течение нескольких лет вознаграждения, оставил свой пост, и муниципалитет города принял на себя расходы по охране и поддержанию кладбища в надлежащем порядке.
Выяснить истинное положение дел было уже практически невозможно — началась Вторая мировая война. Спустя четыре года после ее завершения журнал «Часовой» поместил сообщение о том, что памятник галлиполийцам был уничтожен во время войны, так как там производились фортификационные работы. В 1952 г. генеральный секретарь Общества галлиполийцев В.В. Полянский попросил одного из участников Белого движения, проживавшего в Константинополе, навести справку о судьбе памятника в соответствующем турецком министерстве. Тот обратился непосредственно в администрацию г. Галлиполи и получил ответ следующего содержания: «В ответ на Ваше письмо от 8 ноября 1952 г. имеем сообщить, что памятник, сооруженный армией вблизи фонтана Алаетдин в память русских, умерших в Галлиполи в 1920 году, оставался без охраны и ремонта в течение долгих лет, был разрушен землетрясением 1939 и 1940 годов, и теперь там заброшенный участок земли»{295}.
Так рухнули надежды бывших «сидельцев» на то, что памятник в Галлиполи станет вечным символом памяти о них и перенесенных страданиях. Что же касается стремления галлиполийцев сохранить традиции и историческую память о своих частях, то эта деятельность была более результативной.
После окончания Гражданской войны еще в Галлиполи были в приказном порядке созданы так называемые «исторические комиссии», которые занялись сбором материалов о 1-м и 2-м Кубанских походах, о боевых действиях соединений и частей, показавших себя с наилучшей стороны. С переездом в Сербию и Болгарию эта работа была продолжена и расширена. Ею более конкретно стали заниматься создаваемые в это время объединения чинов той или иной части. Наибольшую известность получили тогда полковые объединения алексеевцев, марковцев, корниловцев, дроздовцев и др. Они имели свои, избранные на общественных началах, органы правления, издавали рукописные и печатные бюллетени и журналы, информационные сообщения. Но были и малочисленные объединения, офицеры которых до последних дней своей жизни старались не терять между собой связи, продолжать сбор материалов о своих частях.
Обществом «Родина» сохранены документы нескольких таких объединений. Показательна в этом отношении деятельность Объединения чинов 17-го гусарского Черниговского его императорского величества князя Михаила Александровича полка. За свою более чем 300-летнюю историю он был легкоконным и карабинерным, драгунским и кирасирским, конно-егерским и, наконец, гусарским. В 1709 г. он принимал участие в Полтавской битве, с 1805-го по 1814 г. — в войне с Наполеоном, и за победу под Шенграбеном ему в 1807 г. Александром I был пожалован Георгиевский штандарт, а потом и навершие с надписью: «Пять против тридцати». В 1814 г. за бой у Кацбаха полк получил в награду 14 Георгиевских серебряных труб. Кавалеристы полка успешно действовали и в войне с Японией в 1905—1906 гг. За одну из их лихих атак были удостоены права носить на головных уборах надпись: «За дело под Сайвадзы». В 1897 г. шефом полка была назначена великая княжна Елизавета Федоровна, а с 1909-го по 1911 г. полком командовал родной брат царя великий князь Михаил Александрович{296}.
В Первую мировую войну полк успешно действовал против австрийцев, но и он разделил судьбу всех частей Русской Императорской армии. Пропагандистская работа большевиков сделала свое дело, и полк, хотя и в числе последних, оставил фронт. При этом пять офицеров полка были убиты солдатами, основная их масса разошлась по домам, прихватив с собой все, что можно было, из полкового имущества, в том числе и Георгиевские серебряные трубы. Потом их за бесценок сбыли в Нарве местному добровольно-пожарному обществу{297}. Другая часть личного состава встала под революционные знамена.
Эти офицеры составили костяк 5-го гусарского дивизиона 1-го конного Алексеевского полка Добровольческой армии. В Гражданскую войну 15 из них погибли во время военных действий, 16 утонули вместе с эсминцем «Живой» во время эвакуации из Крыма. Оставшиеся в живых были в Галлиполи, потом прибыли в Сербию.
В конце 1921 г. в Белграде гусары-черниговцы образовали Общество объединения чинов 17-го гусарского полка. Цели общества были просты и понятны: объединение чинов, хранение традиций полка и его святыни — штандарта, сбор реликвий и документов, относящихся к полку. К 1930 г. в обществе было 65 членов и 8 прикомандированных (гусары Нежинского полка). Начиная с июля 1931 г. всем членам объединения рассылались «Извещения», и этим поддерживалась связь со всеми его членами. «В 1936 г., — говорится в очередном "Извещении", подписанном секретарем объединения корнетом Г.А. Куторгой, — была получена одна из серебряных труб, возвращенных югославским офицером полковником Шкриньяром, который, будучи молодым офицером австрийской конницы в I Великую войну, захватил в плен нашего трубача и отобрал у него трубу»{298}.
Все предвоенные годы штандарт полка и другие реликвии этой части хранились в русской церкви в Белграде, но когда начались бомбежки города английской авиацией, председатель общества полковник И.И. Хакольский перенес их к себе домой. По роковому стечению обстоятельств одна из бомб попала в дом, и Хакольский вместе с семьей погиб. Был уничтожен и почти весь архив полка. Но штандарт остался цел, и его вывез в Аргентину один из офицеров полка полковник Нестеренко. Там он вместе с женой устроился на слюдяной рудник, которым владел русский предприниматель неки