Введение(Е.А. Армарчук)
К югу от Керченского пролива, за крутым мысом Таманского полуострова, открываются просторы Черного моря, на протяжении 350 км омывающего кавказские берега. Эта узкая полоса, Северо-Восточное Причерноморье географически относится к Северному Кавказу и составляет 2 % его территории, входя в Краснодарский край (Рос. Фед., 1968, с. 402 и сл.). Она вытянулась вдоль моря от основания Таманского полуострова до реки Псоу, по которой проходит государственная граница с Грузией. Море согревает и увлажняет эту территорию, а горы, особенно в южной части, защищают от холодных ветров зимой и знойных суховеев летом. Умеряя летний жар и утепляя воздух зимой, Черное море сильно воздействует на климат этой береговой полосы. В свою очередь, климат, почвенный покров гор и растительность строго подчинены закону вертикальной поясности, перемене от предгорий в сторону высокогорий.
Большую часть Северо-Восточного Причерноморья занимают горы, сложенные мергелями, глинистыми сланцами и частично известняками. В основном, на приморских склонах преобладают низкогорья и средневысотные горы с округлыми вершинами и пологими склонами, почти сплошь заросшие лесами. Северо-Западные цепи Большого Кавказа подступают к берегу вблизи Анапы. В этой части региона рельеф образуют холмы с мягкими очертаниями, перемежающиеся равнинными участками. Вначале, до Геленджика, горы не превышают 750 м, но и здесь растительность располагается поясами. Самый нижний пояс (до 150–200 м от уровня моря) характеризуется зарослями сухолюбивых, мелколистных колючих кустарников: кизила, боярышника, шиповника, барбариса, держидерева и терна в сочетании с лесными видами — дуб пушистый, изредка древовидный можжевельник, фисташка, локально — сосна пицундская. Кроме того, здесь широко распространены издревле окультуренные грецкий орех, лещина, грушевые и яблоневые деревья, виноград, табак, а в полосе дубрав много граба, ясеня, осины, ольхи, вяза. На высоте от 200 до 500 м кустарники те же, а леса состоят из более крупных экземпляров можжевельника, дуба, граба, ясеня. Выше 500 м лесная растительность сильно угнетена постоянно дующими здесь ветрами и постепенно сменяется горными степями. Зимой холодные континентальные воздушные массы, преодолев горы, проникают на побережье на отрезке от Анапы до меридиана Михайловского перевала, принося низкие температуры и иногда сильные ветры — норд-осты (бора). В общем же, зима заметно теплее равнинной предкавказской, а лето ясное и жаркое, что приравнивает климат к средиземноморскому.
Иной облик имеют причерноморские ландшафты к югу от Михайловского перевала, особенно от Туапсе до Адлера, где они весьма обильны разнообразной вечнозеленой растительностью. Здешний ровный климат отличается большой теплотой и круглогодичными осадками, что приближает эту часть Причерноморья к влажным субтропикам. У Туапсе горы достигают 900 м, а затем к югу чуть восточнее Сочи — уже 3000 м. Их склоны покрыты дубовыми и буковыми лесами, густо заросшими различными лианами и подлеском из реликтовых видов растительности.
Предгорно-прибрежная часть Причерноморья значительно меньше горной по площади и занимает узкую полосу шириной от нескольких метров до нескольких километров. Обычно она отделяется от хребтов крутым и высоким уступом, а там, где реки, прорезав хребты, прорываются к морю, образуются глубокие и узкие долины-щели. Вдоль побережья морской прибой за длительный период времени образовал полосу галечниковых, гравийных, а в устьях рек — песчаных пляжей. Ее ширина может достигать нескольких десятков метров, но местами скалы обрываются прямо в море. Такие крутые обрывы встречаются на всем протяжении побережья от Анапы до устья Псоу. В целом, на прибрежной полосе мало ровных площадок, рельеф преимущественно представлен холмами и возвышенностями и поэтому под сельскохозяйственные угодья часто сооружались террасы на их склонах. Сельским хозяйством освоена незначительная часть территории Причерноморья: пашни, сады, плантации многолетних культур и даже пастбища представляют собой маленькие, отвоеванные у леса и гор островки.
На протяжении от Анапы до Адлера только в трех местах большие естественные морские бухты вдаются в берег — у Новороссийска, Геленджика и Туапсе. Однако в древности он имел другие очертания из-за пониженного уровня моря. Самой большой является глубокая и незамерзающая Цемесская бухта, возле которой в устье реки Цемес вырос Новороссийск. Суджукской косой в северной части и мысом Дооб в южной она отделена от морской акватории, а со стороны материка окружена предгорьями хребта Маркотх, поднимающегося до 750 м над уровнем моря. Живописную Геленджикскую бухту образуют два мыса — Толстый и Тонкий. Некогда в окрестностях Геленджика горы были сплошь покрыты дубравами, вырубленными ради экспорта древесины. На подверженных ветрам участках растительность прячется в щелях-балочках. Туапсинская бухта расположена возле устья большой межгорной котловины с двумя речушками. Благоприятный микроклимат и защищенность от ветров горами издавна привлекали сюда поселенцев. Далее к югу берег в устье Мзымты и до Псоу низменный и некогда был болотистым.
В предгорно-приморской полосе естественный растительный покров претерпел большие изменения за длительный период антропогенного воздействия, поскольку издавна прибрежная кромка была довольно густо заселена. Наиболее это касается территории Больших Сочи, отличающейся обилием как местных, так и иноземных субтропических и акклиматизировавшихся тропических растений. Первые результаты изучения палеоландшафта в северной части региона, под Новороссийском, свидетельствуют, что с рубежа эр здесь были распространены те же виды широколиственных и кустарничковых пород, которые характерны для современной растительности предгорий и нижнего яруса гор (Антипина Е.Е. и др., 2001, с. 32–33). Карпологический анализ Е.Ю. Лебедевой образцов с античных и средневековых, XII–XIV вв., поселений под Новороссийском показал, что в обе эпохи в палеоботаническом комплексе лидирует полба или пшеница двузернянка, затем следует просо (ячмень сеялся в незначительном количестве). Это были две ведущие посевные культуры в местном земледелии с устойчивыми традициями в силу стабильных природно-экологических условий (Антипина Е.Е. и др., 2001, с. 35). В целом, природно-географическое своеобразие региона, сочетающего морское побережье, степные и равнинные участки в северной его части и горы (с плодородными южными долинами), обусловило этно-исторические процессы и синтез культур местных горцев, кочевников-степняков и заморских пришельцев, который улавливается со времен античности.
Глава 8Раннесредневековые древности побережья (IV–IX вв.)
К концу XIX в. относятся первые публикации раннесредневековых древностей Северо-Восточного Причерноморья (Сизов В.И., 1889, с. 76, 77, табл. XI, 9, 11; ОАК за 1892 г., с. 93), а уже в начале XX в. здесь проводятся первые профессиональные раскопки могильников, начинается систематическое издание коллекций, памятники обсуждаются крупнейшими специалистами, начинают формироваться собрания местных музеев (Спицин А.А., 1907; Саханев В.В., 1914; ОАК за 1913–1915 гг., с. 159). На долгое время эти работы составили основную источниковую базу для суждения о культуре Северо-Восточного Причерноморья в третьей четверти I тыс. н. э. Борисовский же могильник, благодаря представительности материала и образцовому для начала XX в. исследованию В.В. Саханева, вплоть до недавнего времени играл роль одного из эталонов в оценке раннесредневековых древностей Кавказа и других территорий.
В последующие более чем полвека пополнения корпуса источников происходили преимущественно из случайных находок, сборов на разрушающихся памятниках, спорадических и очень ограниченных раскопок. Публикации материалов были редкими, краткими и выборочными (Анфимов Н.В., 1980; Минеев М.Г., 1984 и др.).
Исключением стал труд Е.П. Алексеевой, явившийся первой попыткой обобщения раннесредневековых памятников Северо-Восточного Причерноморья (Алексеева Е.П., 1964). Тогда же римско-византийские монеты были представлены в сводах В.В. Кропоткина, опиравшегося во многом на труд Е.А. Пахомова (Кропоткин В.В., 1961; 1962).
С конца 1960-х годов начинаются систематические работы с местными древностями в южной и северной частях рассматриваемого региона, проводимые профессиональными специалистами, уроженцами Черноморского побережья Кавказа — Ю.Н. Вороновым, обследовавшим, опираясь на помощь местных краеведов, окрестности Сочи и представившим материал в ряде публикаций (Воронов Ю.В., 1971; 1979; 1979а) и А.В. Дмитриевым, до настоящего времени работающим в Новороссийске. Раскопки в 1974 г. А.В. Дмитриевым раннесредневекового могильника на р. Дюрсо стали сенсацией и сразу же привлекли внимание отечественных и зарубежных специалистов.
В последние годы археологические материалы III–IX вв. продолжали пополняться профессиональными раскопками ряда первоклассных памятников. Особенно значимы впервые исследованные материалы могильников III–IV вв. в Бжиде и Южной Озерейке (Пьянков А.В., Строчевой А.А., 1992; Пьянков А.В., 1998; Шишлов А.В., 1999), материалы могильника Бжид, непрерывно существовавшего с III по VII в. на стыке культурных влияний Северного Причерноморья и Закавказья, погребения гуннского времени в Цемдолине, позволяющие заполнить хронологическую лакуну между материалами Южной Озерейки и Дюрсо в окрестностях Новороссийска (Малышев А.А., 1995). Археологические исследования в Анапе позволили очертить пока немногочисленный круг находок, отражающих жизнь на территории разрушенной в середине III в. Горгиппии в конце римского времени и раннем средневековье (Алексеева Е.М., 1997, с. 144; Трейстер М.Ю., 1982, с. 159).
Оценивая в целом состояние источников по археологии Северо-Восточного Причерноморья, отметим, что древности рассматриваемой территории известны очень неравномерно и нет ни одного района, изученного систематически. Опубликованные своды и обзоры памятников (Алексеева Е.П., 1964; Онайко Н.А., 1970; Воронов Ю.Н., 1979; 1979а; Ковалевская В.Б., 1981; Bortoli-Kazanski A., Kazanski M., 1987) неполны, содержащиеся в них сведения требуют корректировки или дополнительной проверки. Основной массив наших данных связан с материалами могильников. Хотя некоторые из них исследованы полностью или на большой площади, ни один не опубликован по комплексам на уровне современных требований. Ряд важнейших памятников известен лишь по сборам, а поселения практически вообще не исследованы.
Таким образом, очевидно, что в настоящее время систематическое рассмотрение особенностей материальной культуры Северо-Восточного Причерноморья III–VII вв. вряд ли возможно. Поэтому мы ограничимся характеристикой опорных памятников, констатацией наиболее показательных черт представленной в них культуры с учетом их динамики, привлекая прочие доступные отрывочные данные. Обоснованная и детальная культурная дифференциация материала и, соответственно, его этническая интерпретация, представляется нам преждевременной; возможны лишь краткие предварительные выводы или гипотезы.
О процессах, происходивших в те столетия в районе нынешних Новороссийска и Анапы, мы можем судить по материалам могильника в Южной Озерейке, единичным находкам в Анапе и ее окрестностях (рис. 12). Выделение горизонта второй половины III–IV вв. по материалам поселений пока не может быть предложено с необходимой степенью надежности (Масленников А.А., 1990, с. 80; Алексеева Е.М., 1997, с. 144).
Рис. 12. Памятники и находки в Северо-Восточном Причерноморье второй половины III–VII вв. Составлена И.О. Гавритухиным.
1 — Джигинское (Михаельсфельд), находки 1892–1893 гг.; 2 — Капустня, находки 1986 г.; 3 — Султановская гора, впускное погребение 1982 г.; 4 — Анапа, отдельные погребения и находки; 5 — «Андреевская щель», отдельные находки; 6 — Гай-Кодзор; 7 — «Ленинский путь», сборы разных лет; 8 — Борисовка, комплекс 31.12.1955; 9 — Цемдолина; 10 — Дюрсо; 11 — Южная Озерейка; 12 — Мысхако; 13 — Борисово; 14 — Геленджик, сборы и единичные погребения разных лет; 15 — Геленджик, «Толстый мыс»; 16 — Бжид; 17 — Тенгинка, «курган»; 18 — Сопино; 19 — Новомихайловский, городище «МТС»; 20 — Новомихайловский, Дузу-кале; 21 — Небугская, находки 1897 г., сборы и погребения 1983 г.; 22 — Агойский аул; 23 — Шепси; 24 — Верхнее Буу, погребение 1985 г.; 25 — Сочи, находки разных лет; 26 — совхоз «Приморский», погребение 1979 г.; 27 — находки 1913 г. в кургане бывшего г. Романовска; 28 — Красная поляна, погребение 1942 г., находки разных лет; 29 — Адлер и окрестности, находки разных лет; 30 — Ермоловка, находка браслета; 31 — Веселое, находки разных лет; 32 — Псоу.
Условные обозначения; 1 — граница региона; 2 — случайные находки и единичные погребения второй половины III–IV вв.; 3 — могильники III–IV вв.; 4 — случайные находки и единичные погребения V–VII вв.; 5 — могильники V–VII вв.; 6 — укрепленные и неукрепленные поселения.
А (врезка). Памятники Кубано-Черноморской группы кремаций конца VII–IX вв. и важнейшие находки, синхронные им в Причерноморье: 1 — Борисово; 2 — Мысхако; 3 — Южная Озерейка; 4 — Дюрсо; 5 — «Ленинский путь»; 6 — Большие хутора; 7 — Цемдолина; 8 — Су-Псех; 9 — Гастагаевская; 10 — Молдавановское; 11 — Общественный; 12 — Хабль; 13 — Тахтамухай; 14 — Казазово; 15 — Псекупс; 16 — Гай-Кодзор; 17 — гора Болтын; 18 — Новороссийск, ул. Днестровская; 19 — поселение Уташ; 20 — клад византийских монет в Сукко.
Условные обозначения: 7 — трупосожжения; 8 — храмовый комплекс; 9 — клад.
На Южноозерейском могильнике А.В. Шишловым выделены три группы погребений. Только третья, расположенная в западной части раскопа, содержит древности позднеримского времени (Шишлов А.В., 1999). Эти могилы сгруппированы в четыре скопления, различающиеся как датировками, так и по набору типов могил (табл. 72). На участке I расположены единичные человеческие погребения по обряду ингумации с юго-западной ориентировкой, захоронения коней, ориентированные головами на запад, погребение всадника и коня, положенных параллельно головами на северо-запад. Плохая сохранность не позволяет детально говорить о ряде особенностей погребального обряда. Возможно, к этой группе относится безынвентарное погребение 41, совершенное головой на север с небольшим отклонением на запад и с каменной наброской. Этот участок использовался во II и в первой половине III в., о чем свидетельствует состав бус (Колпакова А.В., 1999), керамической посуды (Малышев А.А., 1999, с. 76–77, форма II.1), круглые железные пряжки с нефасетированным язычком, одночленная лучковая фибула с корпусом, нависающим над пружиной, монеты 211–226 и 234 гг. (табл. 72, 51–64). Топографически и хронологически участок I примыкает к зоне погребений предшествующего времени, ориентированных в подавляющем большинстве в северо-восточном секторе. По составу инвентаря, по погребальному обряду эти погребения вполне вписываются в круг традиций, зафиксированных для данной территории памятниками I–III вв. (Масленников А.А., 1990; Малышев А.А., 1996). Прекращение функционирования участка I приходится на то же время, что ряда могильников и поселений в окрестностях Новороссийска и Анапы.
В отличие от ряда других пунктов, жизнь населения, оставившего некрополь в Южной Озерейке, в середине III в. не прекратилась. Перерыв в использовании некрополя либо был кратковременным, либо отсутствовал вовсе. По составу могил участок III (раскопанная его часть датируется в рамках середины III — первой половины IV в.) близок участку I: та же ориентировка погребенных, расположение конских захоронений по периферии участка. Отличия либо объяснимы ограниченностью выборки, либо носят хронологический характер: одночленные лучковые фибулы вытесняются двучленными, появляются новые типы ременной гарнитуры, уменьшается количество керамики и бус (табл. 72, 28–50). Иначе можно объяснить отсутствие на участке III могил воинов с конем. Они сконцентрированы на участке II, синхронном участку III (табл. 72, 23–39), причем, если не принимать во внимание ограбленное погребение 109, все могилы здесь содержат захоронение человека и коня. К особенностям этого участка относится отсутствие собственно конских захоронений, как и погребений с бусами (женских?), наличие кремации. Наряду с широко распространенными двучленными лучковыми фибулами, обращают на себя внимание дуговидная фибула-брошь, находящая аналогии в Абхазии, и железная фибула с обмоткой, напоминающая образцы из Бжида (табл. 72, 24, 28–31). Все это, как и серебряный флакон, обувь с серебряными пряжками (табл. 72, 27, 29, 35), свидетельствует об особом статусе людей, погребенных на участке II.
Судя по всему, участок II оставлен специальным военным отрядом (что не исключает возможность использования в военных действиях собственно местного населения, оставившего участок III, где есть погребения с оружием). Как бы то ни было, со второй половины III в. население, оставившее могильник в Южной Озерейке, имеет иную, в сравнении с предшествующим временем, социальную структуру.
Участок IV отличается от рассмотренных по датировке, составу захоронений, особенностями материальной культуры (табл. 73, 1-12). Пряжки с заметно утолщенной впереди рамкой и язычком, охватывающим рамку на половину толщины, двучленная прогнутая подвязная фибула, монеты позволяют датировать участок около середины IV в. Округлое сечение язычка и двучленная прогнутая подвязная фибула, а возможно, и изделия из янтаря (табл. 73, 2–6, 10, 8) по происхождению связаны с «западным», скорее всего — крымским, кругом культурных традиций. Хронологическая разница участков II и IV позволяет предполагать, что около второй четверти IV в. происходит смена «гарнизона». На смену отряду всадников с «восточными» культурными пристрастиями приходят носители черноморско-восточногерманской культурной модели, отраженной и в находках из Анапы, Фанагории, Пантикапея (особенно показательны двучленные прогнутые подвязные и двупластинчатые фибулы) (Казанский М.М., 1999). Наличие гривны и браслетов (табл. 72, 11, 12), вещей, не характерных для восточногерманской одежды в римское время, свидетельствует, что даже если новый гарнизон включал собственно германцев, то их культура была существенно адаптирована местными традициями, о которых говорит и устройство могил на участке IV. Отсутствие серег, категории украше-ний, обычной для боспорских некрополей, но не встреченных в южноозерейском могильнике ни на ранних, ни на поздних этапах, вероятно, является одной из его этнографических или даже этнокультурных особенностей.
М.М. Казанский постарался привести ряд археологических аргументов в поддержку идеи В.Г. Васильевского о смене династии на Боспоре, отраженной письменными источниками и прекращением местной чеканки монет в 340-х годах (Казанский М.М., 1999). Причем, новая политическая верхушка связывается с восточногерманской культурной традицией. Рассмотренные материалы вполне могут соответствовать такой интерпретации.
Древностей, допускающих датировку именно гуннским временем, на Южноозерейском некрополе нет. В районе Новороссийска они представлены лишь двумя одиночными ингумациями и захоронением коня на Цемдолинском могильнике, основная масса погребений которого датируется в рамках I — первой половины III в. (табл. 72, 14–19) (Малышев А.А., 1995; 1996; 1999). Прекращение функционирования одних и возникновение других некрополей позволяет утверждать, что в последние десятилетия IV или в начале V в. на рассматриваемой территории происходят какие-то потрясения, хотя для суждения об их степени и характере материалов мало. Все же можно отметить, что по погребальному обряду цемдолинские погребения раннегуннского времени вполне находят соответствие в местных древностях.
Находки из Анапы и ее окрестностей (табл. 73) не могут существенно дополнить или откорректировать сделанные наблюдения. Можно лишь утверждать, что после разгрома Горгиппии жизнь в городе не замерла вовсе, хотя поселение стало значительно меньше и беднее, чем город предшествующего времени (Алексеева Е.М., 1997). К рассматриваемому периоду относится поздняя группа «варварских» подражаний римским денариям Марка Аврелия. Основная зона концентрации этих монет приходится на район между Анапой и Новороссийском. Специалисты связывают «варварский» чекан денариев то с деятельностью пришлых племен готов или аланов, то с местными «торетами» или «ахеями» (Казманова Л.И., Кропоткин В.В., 1961; Кропоткин В.В., 1961, с. 16; Кругликова И.Т., 1966, с. 203; Онайко Н.А., 1967, с. 52, 53; Шелов Д.Б., 1973, с. 194; Малашев В.Ю., 1994, с. 48–50; Малышев А.А., 1995, с. 152; Сергеев А.Я., 1999, с. 33–35).
О культуре населения Черноморского побережья Кавказа в III–IV вв. между Новороссийском и Сочи можно судить лишь по материалам могильника Бжид. Начало его функционирования, судя по сменяющим одночленные двучленным лучковым фибулам, фасетированным прогнутым подвязным фибулам, изготовленным из массивного сравнительно узкого стержня (табл. 74, 50–51, 61, 68), и другим материалам, приходится на вторую половину III в. Ранний участок Бжидского некрополя расположен в возвышенной северо-западной части исследованной площади. Погребальный обряд очень разнообразен: есть как ингумации с различной ориентировкой, так и кремации, как единичные погребения людей, так и сопровождаемые конями, даже двумя, есть отдельные захоронения коней, часть могил представлена простыми грунтовыми ямами, другая — каменными ящиками.
Ранний состав украшений на рассматриваемом участке (в рамках последних десятилетий III — первой половины IV в.), наряду с упомянутыми лучковыми и прогнутыми подвязными, характеризуют две своеобразные местные серии фибул: одночленных с овальной спинкой, украшенной прессованным орнаментом, и трапециевидной ножкой с подвязным приемником (табл. 74, 52–53); сравнительно крупных железных дуговидных с бронзовой обмоткой, в рамках которой представлены как одночленные с верхней тетивой, так и двучленные варианты (табл. 74, 33, 35). Кроме обычных в Причерноморье браслетов и подвесок с завязанными концами, для ранних погребений показательны браслеты со «шляпками» на концах (табл. 74, 62, 63, 66). Не редкостью являются гривны, все они тордированные, с замком из крючков с шишечками на концах (табл. 74, 49). Своеобразны серьги, выгнутые из длинного прута, плавно утолщающегося к концу, который завершает биконическая или округлая литая «шишечка» (табл. 74, 54). Это ведущий тип серег для ранних погребений Бжида, а их аналог из Горгиппии (Трейстер М.Ю., 1983) единичен. От большинства кавказских и северопричерноморских памятников III–IV вв. Бжид отличается богатством ожерелий, в которых доминируют разнообразные янтарные бусы, в том числе так называемые грибовидные и дисковидные, обточенные на токарном станке, попадаются металлические полые бусы, подвески-лунницы, стеклянные подвески в виде клыка (табл. 74, 67, 69–74, 76). Очковидная подвеска к фибуле (табл. 74, 75) имеет ближайшие аналогии в материалах Абхазии (Воронов Ю.Н., Юшин В.А., 1979). Из ременной гарнитуры отметим портупею провинциального римского облика и уздечный набор с фасетированными зажимами, как у сармат на Боспоре и Северном Кавказе (табл. 74, 58–60, 78). Оружие представлено мечами, конское снаряжение — удилами с крупными кольцами (табл. 74, 77, 79). Из керамики известен миниатюрный лепной сосудик с зауженным горлом и своеобразный биконический сосуд с высокой шейкой раструбом (табл. 74, 64, 80).
Более поздние погребения этого же участка, датируемые в рамках IV в., сохраняют традиции предшествующего времени и непосредственно примыкают к зоне ранних могил. В качестве хронологического ориентира показательны изменения ожерелья: становятся хуже качеством и уменьшаются количественно янтарные бусы, зато преобладают изготовленные из синего стекла, а также разнообразные полихромные бусы и бусы с металлической прокладкой (табл. 74, 20, 22–23, 41–48, 56). Двучленные прогнутые подвязные фибулы из массивного стержня сменяются изготовленными из уплощенной пластины (табл. 74, 17, 30–31). Среди уникальных образцов обращает на себя внимание серебряная одночленная лучковая фибула, орнаментированная по дужке частыми короткими фасетками (табл. 74, 29). Пряжки представлены образцами с овальной утолщенной спереди рамкой и язычком, охватывающим около половины ее толщины (табл. 74, 14–15, 28). Наряду со старыми формами украшений появляются серьги с длинным обмотанным проволокой стержнем и округлой полой подвеской (табл. 74, 32). Браслеты с расширенными концами встречены в тех же комплексах, что и небольшие зеркала с петлей в центре обратной стороны, украшенной простейшим лучевым орнаментом или «елочкой» (табл. 74, 18, 19, 21). Оружие представлено разнообразными мечами, встречаются копья и своеобразные ножи с горбатой спинкой (табл. 74, 11, 27, 38, 39). Кроме лепных горшочков с раздутым туловом и зауженным горлом, керамика представлена, вероятно, импортными гончарными кувшинами и краснолаковыми мисками (табл. 74, 24–26).
Наиболее поздние погребения этого же участка характеризуются появлением новых вариантов тех типов вещей, которые были известны и раньше. Язычки на бесщитковых пряжках охватывают дужку по всей ее ширине, наконечник с валиком на конце узких вытянутых очертаний, прогнутые подвязные фибулы становятся крупнее (табл. 74, 1–2, 5, 6, 8). Все это соответствует направлениям эволюции материальной культуры многих групп восточноевропейских варваров в раннегуннское время (последние десятилетия IV — первые десятилетия V в.). Одночленная дуговидная пластинчатая фибула в сочетании со вставками, судя по концентрации аналогов, свидетельствует о связях с племенами Абхазии, как и наконечник копья с продольным ребром и «утяжеленным» жалом (табл. 74, 3–4, 13). В конской упряжи к инновациям относятся удила со стержневидными псалиями (табл. 74, 10), являющиеся одной из показательных форм V в. В керамике отметим появление сосудов, находящих аналоги в черняховской культуре (табл. 74, 12). Итак, прекращение функционирования участка 1 могильника Бжид приходится на конец IV или начало V в. и отличается интенсивными связями как в юго-восточном, так и северо-западном направлениях. Отметим, что к этому времени относится ряд гуннских походов в Закавказье, предшествующих перенесению центра активности гуннов в Центральную Европу, в конце IV в. происходят отмеченные выше изменения в районе Новороссийска, а в первой половине V в. — существенные изменения структуры населения на Северном Кавказе (Абрамова М.П., 1997; Малашев В.Ю., 1994). Однако о том, с какими событиями связаны изменения в жизни населения Северо-Восточного Причерноморья, которые можно предположить по материалам Бжидского могильника, данных явно недостаточно.
Памятники второй половины III–IV вв. из окрестностей Сочи представлены единичными находками. А это значит, что уловить особенности местных памятников, опираясь на выборку такого типа, практически невозможно.
О непосредственных связях в III–IV вв. местного населения с носителями цебельдинской культуры свидетельствуют аналоги в керамике, известной из ряда разрушенных погребений в районе Красной Поляны (табл. 75, 25–26). Те же и отчасти северные параллели имеет оружие: сохранившиеся в коллекциях мечи, копья, удила (табл. 75) позволяют предполагать и более широкую дату. Умбоны представлены лишь образцами, относящимися к последним десятилетиям IV — началу V в. (табл. 75, 19, 22, 23).
Состав вооружения местных племен можно реконструировать лишь по описанию погребения из окрестностей Красной Поляны, открытого при рытье траншеи в 1942 г. (табл. 75, 20). Комплекс включал два копья (табл. 75, 21), щит с позолоченным крученым умбоном (табл. 75, 19), топор, меч, возможно, с хрустальной подвеской к нему, кинжал. Все это находит ближайшие соответствия в вооружении цебельдинской культуры (Воронов Ю.Н., Шенкао Н.К., 1982). Из этого же погребения происходит раннесасанидское блюдо (табл. 75, 28), какое-то время принадлежавшее, судя по надписи, царю Кермену Варахрану (262–274) (Воронов Ю.Н., 1979, с. 77–78).
Таким образом, доступные нам отрывочные материалы из Сочинского района позволяют говорить о связях местного населения с носителями цебельдинской культуры в III–IV вв. и о наличии, по крайней мере в конце IV — начале V в., вооружения, сопоставимого с цебельдинским. Коллекция удил и пряжек (табл. 75, 11–16) представлена образцами V в. Вероятно, это является свидетельством существенной роли кавалерии в военном деле местного населения. Находки более позднего времени единичны и свидетельствуют о сохранении до VI в. тесных связей с населением современной Абхазии (табл. 75, 3–7, 9, 29–32, 34), а в VI–VII вв. — о включении этого района в зону влияния византийской культуры (табл. 75, 1, 10).
По данным древних авторов, в районе Сочи и чуть севернее локализуются саниги, племя, близкое абазгам, испытавшее некоторое влияние позднеантичной цивилизации и имевшее разнообразные контакты с соседями, в частности — с апсилами (Воронов Ю.Н., 1998а, с. 30, 32). Такая атрибуция как будто подтверждается имеющимися археологическими данными, хотя для обоснования этнокультурной характеристики местных древностей необходимы новые широкомасштабные работы на ряде памятников.
Разгром в 50-60-х годах V в. объединений, возглавляемых гуннами в Подунавье, отразился и в древностях Причерноморья. Для культуры рассматриваемой территории особенно заметным было переселение готов-тетракситов, нашедшее, судя по всему, отражение в появлении могильника Дюрсо (Дмитриев А.В., 1979а).
Если особенности погребального обряда на этом могильнике вполне сопоставимы с памятниками предшествующего времени (ингумации с западной и северо-западной ориентировкой, захоронения коней), то, как не раз отмечалось специалистами, многие этнографичные особенности женского костюма имеют здесь несомненные восточногерманские параллели.
Один из ярких признаков культур восточногерманского круга эпохи переселения народов — двупластинчатые фибулы, ряд серий которых в середине V в. начинают украшать накладками у дужек. Ранний горизонт таких вещей в Северо-Восточном Причерноморье представлен в окрестностях Новороссийска. Эти вещи имеют близкие параллели в Подунавье и, единично, в Керчи, Фанагории, Поочье и во Франции, в контексте культурных контактов с Подунавьем, а не эволюции местных традиций (Амброз А.К., 1982, рис. 1, 26–35, 45, 47; 1989, с. 48; Bierbrauer V., 1995, рис. 5, 1–2; 13, 1, 3–4; Kazanski М., Périn Р., 1998, рис. 2, 1–2; 10, 1, 3). На этой основе во второй половине V в. складывается производство местных двупластинчатых фибул: небольших размеров, с упрощенными деталями конструкции (Пьянков А.В., 1998; Амброз А.К., 1982. № 25). Другие представленные в Дюрсо двупластинчатые фибулы начинают украшать треугольными прессованными накладками, что сопоставимо с тенденцией эволюции подунайских фибул нескольких локальных серий (Амброз А.К., 1989, с. 50–51; 1982, рис. 1, 14–19, 21–22; Bierbrauer V., 1995, рис. 10, 1–2; 11, 1, 3; 12, 1, 3; 23; Гавритухин И.О., 2000).
К местной серии принадлежат также двупластинчатые фибулы с вырезом на ножке и, чаще всего, полукруглыми накладками, в основном представленные в Дюрсо, а единично — в Бжиде и Прикубанье (табл. 76, 18, 19) (Каминская А.В., 1984). Такие находки имеют общестилистические параллели в локальных сериях из Франции и Испании; а завершение этой типологической линии можно видеть на южнокрымских фибулах середины VI — середины VII в. и в кавказских фибулах с треугольной головкой без накладок (табл. 76, 7) (Амброз А.К., 1982, рис. 1, 25, 54–57; Айбабин А.И., 1990, рис. 11; 12, 1–2; 2, признаки 80 и 91). От фибул с ромбической ножкой их отличают не только ареалы, но и хронология. Западноевропейские образцы датируются в рамках последних десятилетий V — первых десятилетий VI в., редкие экземпляры доживают до середины VI в., что вполне соответствует причерноморским материалам.
Если ранние двупластинчатые фибулы с накладками из района Новороссийска сопоставимы с боспорскими находками, то в дальнейшем они имеют собственную линию эволюции, отличающуюся от керченских серий. Нет в Новороссийском ареале рельефных пластинчатых или пальчатых фибул, крупных пряжек с рельефной орнаментацией, часто дополняемой вставками, наиболее распространенных в Керчи, как и во многих культурах восточногерманского круга. Очевидно, это свидетельство не только консервативности, но и высокой семантической значимости даже деталей традиционного женского костюма населения долины Дюрсо во второй половине V — первых десятилетиях VI в. Женский костюм включал, кроме пары фибул, пару серег с полиэдрическими окончаниями, ожерелье из бус, браслеты, пояс с металлической пряжкой. Комплект включал также цепочку из 8-видных звеньев, изготовленных из металлической ленты, крепящуюся к кольцу с завязанными концами, круглое зеркало с задней петлей, украшенное ободками, параллельными краю, нож, предметы туалета (Мастыкова А.В., 2001). Все это вписывается в модель восточногерманского раннесредневекового убора, но находит соответствие и в ряде кавказских памятников, а сочетание отражает специфику именно местной культуры, синтезировавшей традиции пришельцев, аборигенов и влияния соседей. Структура женского костюма в целом сохраняется на протяжении VI–VII вв., когда двупластинчатые фибулы вытесняются другими типами (Дмитриев А.В., 1982а).
Мужской костюм менее этнографичен и в большей степени отражает особенности культурных и военно-политических связей. Ряд особенностей мужской субкультуры, зафиксированной по материалам Дюрсо, находит близкое соответствие в древностях из района Туапсе. Поэтому ниже характеристика древностей из районов Новороссийска-Анапы и Туапсе будет даваться параллельно, после чего можно будет остановиться на особенностях памятников каждого из указанных районов.
В ременных гарнитурах Северо-Восточного Причерноморья, как и ряда областей Восточной (в отличие от Центральной и Западной) Европы на протяжении большей части V в. доминируют хоботковые пряжки, бытовавшие наряду с массивными железными В-образными и некоторыми другими типами (табл. 76, 5, 45, 46, 56, 57). С последних десятилетий V в. облик ременных гарнитур определяют пряжки понтийских и провинциально-византийских типов, а также их местные модификации (табл. 76, 11, 21–25). Для VI в. показателен ряд типов высоких, имитирующих массивность полых В-образных пряжек (табл. 76, 1).
Со второй половины VI в. и на протяжении VII в. распространяются геральдические ременные гарнитуры. Происхождение этой моды неясно, наиболее обоснованными пока являются наблюдения А.К. Амброза, писавшего о ее связи с военной культурой востока Византии (Нижнее Подунавье, Крым). Наиболее яркий среди ранних геральдических набор из погребения 144 в Бжиде близок известным в Абхазии, в Крыму, на Нижнем Дунае, о чем свидетельствуют особенности пряжки, двучастная горизонтально-симметричная накладка с вытянутой серединой, своеобразные очертания и форма прорези крупного наконечника (табл. 77, 71–78) (Воронов Ю.Н., Бгажба О.Х., Шенкао Н.К., Логинов В.А., 1989, рис. 4, 32; 18, 5, 17; 5, 16–19; 6, 23, 27–28, 31–33, 38–39, 42–43; Айбабин А.И., 1990, рис. 49, 15, 29, 31; 2; Petre A., 1987, pl. 127–129). Другой тип ранних геральдических гарнитур Северо-Восточного Причерноморья характеризует скупое украшение основного ремня при наличии подвесных ремешков, завершающихся Т-образной накладкой и малыми наконечниками, что находит соответствия как на понтийских памятниках, так и среди ряда древностей других культур Восточной Европы.
К специфическим для рассматриваемого региона формам можно отнести лишь гарнитуры из Дюрсо, Борисово и Бжида, украшенные накладками с прорезями, образующими «личину» (табл. 77, 52; 78, 60, 61). В.Б. Ковалевская справедливо оценила их как специфически кавказские, при этом считала этот мотив «исходным» для формирования ряда восточноевропейских стилей (Ковалевская В.Б., 1995, с. 59–64). В настоящее время можно утверждать, что рассматриваемые гарнитуры связаны с регионом от Новороссийска до Туапсе. Судя по составу комплексов, их следует оценивать, как одну из локальных модификаций, возникших около середины VII в.
Из других специфичных форм, встреченных на памятниках Северо-Восточного Причерноморья, можно отметить горизонтально-симметричные накладки с пирамидальным выступом посередине из Дюрсо (Дмитриев А.В., 1982а, рис. 12, 27), характерные для памятников Восточного Приазовья (Гавритухин И.О., Обломский А.М., 1996, с. 27–28, тип 2). Среди гарнитур рассматриваемой зоны, датируемых около второй и третьей четвертей VII в., обращают на себя внимание пряжки с выступами в виде пары птичьих голов, накладки с «пламеневидным» щитком и зооморфным крючком, наконечники, обильно украшенные ободками и полосами зерни в сочетании с плотно поставленными мелкими треугольниками из зерни (табл. 78, 6, 53–54, 75–81). Такие вещи относятся к «Кавказско-Днепровско-Дунайской» зоне культурных влияний (Гавритухин И.О., Малашев В.Ю., 1998, с. 60–61). К этому кругу древностей относятся и серьги с подвеской в форме перевернутой пирамиды (табл. 73, 6, 29, 57). Вероятно, не случайно, что перечисленные находки лучше представлены в районе Новороссийска и значительно слабее на памятниках, более удаленных от Приазовья на юг. Такая картина свидетельствует о каких-то связях местного населения с Великой Болгарией, но говорить об этом более определенно мешает неясность многих аспектов истории и археологии этого объединения.
Кроме указанных выше типов ременных гарнитур, в Северо-Восточном Причерноморье с VII в. распространяются и пояса с византийскими рельефными пряжками (табл. 73, 3, 23, 44; 77, 64; 75, 1). Находки оружия на рассматриваемых памятниках немногочисленны: мечи V–VI вв. довольно широко распространенных типов (табл. 76, 70), некоторые из которых относятся к средиземноморскому кругу изделий (Kazanski M., Mastykova A., 1999).
Схожий «степной» и «западный» (в ряде случаев, вероятнее всего, связанный с Византией) круг соответствий имеет снаряжение коней V–VI вв. (Дмитриев А.В., 1979а; Амброз А.К., 1979; 1989, с. 77; Засецкая И.П., 1994а, с. 40–50; Гавритухин И.О., 2001). Наконечники стрел начинают встречаться в погребениях не ранее VII в. и, в основном, принадлежат типам, известным у кочевников. Кроме кинжалов и спорадически встреченных копий, к предметам вооружения населения Северо-Восточного Причерноморья в V–VII вв. относятся так называемые «кинжалы» с вырезами у основания лезвия (табл. 78, 65; 76, 55; 77, 17–18). М.Б. Щукиным высказано мнение о предназначении таких клинков для особой техники фехтования (Sčukin M.B., 1993). По нашему мнению, они являлись частью древкового оружия. Как бы то ни было, очевидно, что в данном случае своеобразие клинка является отражением специфичного, а, следовательно, требующего особых навыков, вида оружия. Оно появляется на Северном Кавказе, в позднее римское время распространяется на ряде памятников Крыма, у некоторых групп черняховской культуры и сармат, в гуннское время оно известно и на Среднем Дунае (Магомедов Б.В., Левада Б.Е., 1996; Soupault V., 1996). Но в VI–VII вв. такое оружие встречено лишь на памятниках в треугольнике между Нижней Кубанью и Туапсе.
Ареал поздних находок клинков с вырезами представляется не случайным. Ту же зону распространения имеют фибулы VI–VII вв. с трубчатым или загнутым полукругом приемником, часто с «крышечкой» на его конце, а в V в. — крупные двучленные прогнутые подвязные фибулы с широким кольцом для оси пружины и трапециевидной ножкой, часто украшенные гравировкой (табл. 73, 3, 37, 61а, 78, 103; 76, 2–5, 50) (Амброз А.К., 1989, рис. 21, 2, 10, 34). Показательны и локальные формы фибул с пятиугольной головной пластиной (табл. 78; 79). Объединяют памятники указанного «треугольника» некоторые формы керамики, например, сероглиняные миски с ребристым S-видным профилем, приземистые горшочки с зауженным горлом, некоторые типы кувшинов (табл. 76, 6, 7, 30, 32, 69; 77, 9-10, 14) (Гавритухин И.О. и др., 1996, рис. 1). Существующие материалы не дают оснований однозначно считать эти соответствия показателями единой археологической культуры, а тем более одного народа. Не менее вероятным представляется предположение о традиционных связях разных групп населения, в каких-то случаях имеющих близких предков, в других — разносторонние соседские связи и т. д.
Рассматриваемые памятники объединяет и ряд типов вещей, имеющих более широкие ареалы. Зеркала с задней петлей, украшенные параллельными краю ободками, известные в Крыму и у сармат с позднеримского времени, на памятниках «треугольника» между Нижней Кубанью и Туапсе являются единственным типом в комплексах середины V–VI вв., а с VII в., наряду с использованием старых форм, такие зеркала начинают украшать и каймой из кружков с точкой посередине (табл. 73, 36; 78, 80, 106; 76, 55; 77, 66) (Репников Н., 1906, рис. 68; Античные государства Северного Причерноморья, 1994, табл. CLXV, 12). Пластинчатые прогнутые подвязные фибулы с широким кольцом для оси пружины распространены в комплексах V в. Северного Кавказа (табл. 73, 43; 76, 48) (Абрамова М.П., 1997, рис. 17, 6; 36, 11; 40, 5; 52, 2). Как и на рассматриваемых памятниках, на Северном Кавказе с V по VII в. бытуют серьги калачиком, встречающиеся в это же время до Прикамья и Приаралья (табл. 78, 91; 76, 51, 52; 77, 58) (Дмитриев А.В., 1982а, рис. 11, 25; 12, 3, 5; Гавритухин И.О., Малашев В.Ю., 1998, с. 66; Богачев А.В., 1996). К сравнительно широко распространенным вещам относятся гладкие и тордированные гривны с простым замком, массивные браслеты, иногда украшенные гравировкой, и разнообразные браслеты с зооморфными концами (табл. 78, 48–49, 86–87, 93; 76, 41–44).
Памятники Северо-Восточного Причерноморья объединяют с другими культурами Причерноморья импортные краснолаковые миски как западномалоазийских (позднеримской группы «С» по Дж. Хейсу), так и понтийских форм (табл. 73, 38–39, 42; 78, 104; 76, 14–17; 74, 10). Привозились также амфоры, некоторые типы кувшинов (табл. 77, 11–13, 56).
В VI–VII вв. повсеместно распространяются стеклянные рюмки (табл. 78, 73–74). К предметам импорта относятся и бусы. При том, что вещи могут иметь довольно обширные зоны распространения и сравнительно широкие даты бытования, именно сочетание выразительных типов и особенности эволюции ожерелья показательны для характеристики конкретной группы древностей. Судя по доступным материалам, состав и ритм смены ожерелий на памятниках Северо-Восточного Причерноморья в целом близок. Темно-синие бусы с преимущественно белыми и красными крапинками (табл. 76, 36) (Дмитриев А.В., 1982а, рис. 11, 8) типичны для комплексов середины — второй половины V в. Со второй половины V и в первой половине VI в. показательно сочетание крупных янтарных бус, обточенных на токарном станке, и ряда типов бус из глухого стекла: с овалами на противоположных сторонах, соединенными полосами; с красными цветами на зеленом фоне; веретенообразных, украшенных пучком разноцветных полос (табл. 76, 27–29, 37). В последние десятилетия V и первой половине VI в. встречаются крупные граненые хрустальные бусы (табл. 76, 26). В VI в. появляется, а позднее становится массовым черный и коричневый бисер. Облик ожерелий с конца VI в. нередко начинает определять большое количество некрупных янтарных бус. Для VII в. типичны округлые и боченковидные бусы, неаккуратно слепленные из пестрых блоков и боченковидных или граненых с полихромными вдавлениями «глазками» (табл. 78, 68–71; 77, 43–44).
Для характеристики локальных и культурных особенностей памятников V–VII вв. Северо-Восточного Причерноморья, как отмечалось выше, материала недостаточно. Для района Новороссийска основную информацию содержит могильник Дюрсо. Отдельные вещи с других памятников из-под Анапы и Новороссийска (табл. 73, 23, 32, 38, 42–44) не вносят сравнительно с ним ничего нового.
Среди памятников в районе Туапсе опорным является могильник Бжид (рис. 12). Как было показано выше, участок 1 могильника Бжид прекратил существование около начала V в. Участок 2, примыкающий к участку 1 с юга, отличает иная структура. Он имеет несколько разбросанных на довольно обширной площади «ядер», вокруг которых совершались более поздние погребения, причем, в отличие от участка 1, могилы здесь имеют довольно устойчивую ориентировку: в северо-западном секторе для ранних погребений, меняющуюся около конца V — начала VI в. на преимущественно юго-западную. Наиболее ранние погребения участка 2 относятся к первой половине V в. О преемственности или культурной близости населения, оставившего участки 1 и 2, свидетельствует сохранение основных особенностей погребального обряда и ряда особенностей женского убора, в том числе близость состава ожерелья (табл. 76, 59–62), продолжение использования специфичных для бжидских древностей римского времени дуговидных железных фибул с дужкой, обмотанной бронзовой лентой.
Отличия находок с участка 1 и ранних погребений участка 2 вполне объяснимы эволюцией культуры во времени: меняются типы пряжек, увеличиваются размеры и усложняется орнаментация зеркал, как и у многих других культур этого времени, распространяются имеющие аналогии в Абхазии крупные бронзовые дуговидные фибулы, украшенные насечками, а позднее их сменяют крестовидные фибулы (табл. 76, 20, 47, 64–66). Причем, на протяжении V–VI вв., как и в предшествующее время, наряду с фибулами, имеющими юго-восточные аналоги, бытуют застежки, находящие соответствия на северо-востоке (табл. 76, 18, 19, 48, 50). На примере эволюции погребального обряда участка 2 в Бжиде отчетливо видна тенденция к унификации. Если среди могил V в. можно встретить кремации, погребения человека и коня, то в VI–VII вв. полностью господствуют ингумации в каменных ящиках или грунтовых ямах с сосудами, поставленными у ног; в мужских погребениях нередко присутствуют «дары», включающие женские вещи, сложенные кучкой. Этот же стандарт, как и ориентировка погребенных в юго-западном секторе, фиксируется по материалам могильника Сопино, время бытования которого не выходит за хронологические рамки участка 2 Бжида.
По структуре некрополя и особенностям обряда с рассмотренными памятниками вполне сопоставим могильник Агойский аул. Правда, там нет могил с каменной обкладкой и господствует юго-восточная ориентировка погребенных, но учитывая смену в ориентации могил, прослеженную в Бжиде, можно предположить, что для погребальных обычаев местного населения в V–VII вв. было важно соотнести направление могил с неким значимым в данное время и в данном месте ориентиром, причем сам этот ориентир мог меняться у населения одного поселка со временем, а в разных местностях просто не совпадать. Отсутствие же каменных обкладок может быть объяснено как незначительностью вскрытой площади, так и локальной особенностью. Наиболее поздние погребения в Бжиде датируются около середины VII в., а в Агойском ауле — около последней трети этого столетия. Тем не менее, делать какие-либо выводы на этом основании преждевременно, ведь ни один памятник в Туапсинском районе не исследован полностью, а могильники VIII–IX вв. вовсе не раскапывались.
Перечисленные памятники Туапсинского района сближают и некоторые черты костюма погребенных. Например, вне зависимости от пола, преобладает одежда, подразумевающая одну фибулу, застегивавшуюся на груди или у шеи. В единичных случаях, когда у погребенного было две или даже четыре фибулы, они располагались в ряд на одной стороне грудной клетки. Прочие особенности одежды, погребального обряда, инвентаря также свидетельствуют о близости материальной культуры населения, оставившего рассматриваемые памятники. Некоторые отличия в материальной культуре могильников Туапсинского района, по сути, сводятся к тому, что в Бжиде найдено заметно больше импортных и престижных изделий. Это вполне можно объяснить статусом крупного поселка, которому принадлежало бжидское кладбище. Кроме отмеченных выше групп вещей, объединяющих туапсинские памятники с более северными, можно отметить и некоторые черты, особенно отчетливо выявляющиеся на примере бжидских материалов. В них прослеживаются связи с культурами Абхазии и Сочинского района, что не удивительно, учитывая географическую близость Туапсинского района этим культурам. Интереснее то, что в отличие от памятников в районе Новороссийска, в Бжиде встречаются вещи, явно связанные с боспорско-керченским кругом древностей (табл. 76, 10) (Засецкая И.П., 1993, табл. 4, 40; 5, 21–22).
По сведениям письменных источников, в районе Туапсе в раннем средневековье локализуются зихи, причем, как по сообщению Псевдо-Арриана, так и из сопоставления с данными римских авторов очевидно, что область этого народа или племенного союза около V в. существенно расширилась за счет вытеснения или поглощения других этнокультурных групп (Анфимов Н.В., 1980, с. 110–111). Прослеженная динамика эволюции древностей Туапсинского района вполне соответствует этой картине.
Для изучения раннесредневековых древностей соседнего с ним Геленджикского района опорным является Борисовский могильник. В.В. Саханевым здесь было исследовано более 200 грунтовых могил, что составляло далеко не большую часть раннесредневекового кладбища. Даже на затронутых раскопками участках довольно много могил было ограблено, а к настоящему времени памятник практически погиб, что подтвердили исследования А.В. Дмитриева в 1978 г. Но и полученная явно отрывочная информация позволяет сделать ряд наблюдений. В.В. Саханев выделил на могильнике три группы погребений, различающиеся как локализацией, так и хронологически, и типологически.
Группу I В.В. Саханев датировал VI в. и относил к «Юстиниановской культуре», подразумевая, как и А.А. Спицын, круг влияний Византии в Причерноморье и на Кавказе, фиксируемый ременной гарнитурой геральдического круга и некоторыми другими вещами. В настоящее время предложен ряд оснований для хронологической дифференциации «геральдических» гарнитур (Гавритухин И.О., Обломский А.М., 1966. Гл. 3). Опираясь на них, можно утверждать, что датировка наиболее выразительных комплексов I группы Борисовского могильника не выходит за рамки VII в. Лишь в отношении некоторых, довольно бедных, наборов (табл. 78, 89, 97, 98, 100–102) может быть предложена широкая дата, включающая и VI в. (табл. 78, 104, 107).
Из 15 погребений группы II большинство разграблены или не имеют узко датируемых вещей, а в погребениях 73 и 69 представлены вещи, показательные для VII в. На плане могильника группы I и II соседствуют. Очевидно, чтобы говорить о «переходном» характере группы II к более поздней, как предлагал В.В. Саханев, мы имеем слишком мало оснований.
Подавляющее большинство погребений I и II групп совершено по обряду ингумации в каменных ящиках или, значительно реже, в простых грунтовых ямах. Ориентировка очень разная. В 128 могилах этих групп кремации встречены семь раз (правда, следует учитывать, что в некоторых могилах к моменту раскопок вообще не осталось ничего). В отношении погребений, исследованных в 1911–1912 гг. (плана раскопок 1913 г. нет) можно утверждать, что кремации расположены на периферии раскопанных участков, но их синхронность ингумациям подтверждает полное сходство пряжек: из погребения 47 — найденной в погребении 191, а из погребения 28 — в погребении 167 (табл. 78, 45, 81). Кремации совершены на стороне, и прах помещен в каменные ящики (лишь однажды — в грунтовую яму), ничем не отличающиеся от тех, где найдены ингумации. В погребениях 28 и 178 кроме сожженных костей находились черепа. Несмотря на близость многих категорий инвентаря, Борисовский могильник явно существенно отличается от Дюрсо и других более северных памятников. Заметны отличия и от могильников Туапсинского района, где наблюдается унификация в ориентировке и к VII в. полностью исчезают кремации. При рассмотрении ранних групп Борисовского могильника обращает на себя внимание большое число погребений, совершенных в сравнительно узкий отрезок времени. Вероятно, некрополь принадлежал довольно многочисленной группе людей, возможно, здесь был торговый и военно-политический центр, тогда становится понятной и большая вариабельность погребальных обрядов.
Единственным поселением, относящимся к той же эпохе, что и рассмотренные выше могильники, является городище «МТС» у Новомихайловского. Культурный слой на нем содержит довольно много импортной посуды V–VI вв., отмечены здесь и следы стен, сложенных из грубо отесанных плит на известняковом растворе, каких-то каменных конструкций, черепицы, в том числе с клеймом, обломки обработанного мрамора и мраморной капители (табл. 76, 14, 15) (Анфимов Н.В., 1980, с. 93–95). Ряд авторов помещают в районе Новомихайловского Никопсию, однако, с точки зрения данных письменных источников, такая локализация далеко не безупречна (Воронов Ю.Н., 1988, с поправками по: Малахов С.Н., 1992, с. 149–170). При рассмотрении данных археологии следует отметить, что городище «МТС» не так уж велико, кроме того, небольшой зондаж Н.В. Анфимова не позволяет достоверно датировать и атрибутировать остатки сооружений.
Набор находок, определяющий облик группы III Борисовского могильника, В.В. Саханев соотносил с древностями салтово-маяцкого круга. А в свете новых материалов и разработок этот горизонт памятника тяготеет к кругу «кубано-черноморской группы кремаций» (Пьянков А.В., Тарабанов В.А., 1998).
В Причерноморье из более чем десятка известных могильников этой группы (рис. 12А) характер погребальных сооружений изучен раскопками лишь на трех. Основным типом погребений здесь являются кремации на стороне с помещением частично собранного праха и остатков костра в небольшую ямку, реже — в урну. По крайней мере, значительная часть инвентаря носит следы пребывания в огне, а некоторые вещи преднамеренно испорчены, иногда часть инвентаря помещали отдельно от остатков кремации. Этот обряд не имеет местных корней. О появлении нового населения свидетельствует и то, что могильники основаны на новых местах («8-я щель» содержит только древности этого времени, в Южной Озерейке перерыв с погребениями предшествующего периода составляет не менее трех веков). В Дюрсо они занимают особую зону.
Каждый из рассматриваемых памятников имеет свои особенности. Погребения коней в большом количестве представлены на могильнике «8-я щель» и дважды встречены в зоне кремаций Дюрсо. В целом, погребения коней не характерны для могильников с кремациями салтово-маяцкого круга, хотя изредка и встречаются, что объясняется влиянием носителей ингумационных обрядов или специфичными ритуалами (Пьянков А.В., Тарабанов В.А., 1988, с. 211). Единично на могильниках с кремациями попадаются и ингумации. Все 8 ингумаций из Борисово принадлежали детям, на могильнике «8-я щель» в одном случае это женщина, в другом — ребенок. В Дюрсо же две ингумации находились в центре зоны кремаций, и несколько ингумаций, вероятно, синхронных кремациям, были и на других участках Дюрсо, в том числе в районе стыка зон разных обрядов (рис. 13). На могильниках «8-я щель» и Борисово есть кремации в урнах, что не встречено в Дюрсо.
Рис. 13. Расположение погребений на могильнике Дюрсо. Составлена И.О. Гавритухиным по материалам А.В. Дмитриева.
Условные обозначения: 1 — трупоположения; 2 — трупоположения, нарушенные в древности; 3 — трупосожжения; 4 — могилы коней; 5 — границы раскопанной площади.
В Борисово кремации или скопления вещей в грунтовых ямках составляют лишь около четверти погребений III группы, а около 50 из 82 могил содержали кремации в ямах, обложенных каменными плитами. Правда, в ряде случаев каменные ящики имели небольшие размеры или даже треугольную форму, отдельные каменные ящики носят следы воздействия огня. Судя по плану раскопок 1911–1912 гг., большинство кремаций в ямках образуют компактные группы, окруженные погребениями в каменных ящиках, а детские ингумации расположены на юго-восточной периферии зоны концентрации могил. В северо-восточной части участка исследованы каменные ящики с остатками кремации, выше которых были поставлены черепа, в одном случае 3 (могила 91), в другой — 19 (могила 99), последние были перекрыты каменной плитой, на которой лежало скопление обожженных вещей. Погребения, совершенные по разному обряду, не отличаются по составу инвентаря, лишь ингумации детей, в целом, более бедны. Захоронения в каменных ящиках не известны на других могильниках с кремациями салтово-маяцкого времени и явно отражают синтез с местными погребальными обычаями. «Отклонения» от «стандарта», объединяющего могильники с кремациями VIII–IX вв., не могут заслонить их культурного единства. Каждый из случаев имеет собственные объяснения: вариации погребальной практики разных общин; какие-то особые обряды; присутствие носителей других традиций, в том числе местного населения, в разных коллективах удельный вес и, вероятно, статус последних были различными.
Значительную и не связанную с местными традициями часть погребального инвентаря рассматриваемых памятников составляют предметы снаряжения коня и воина. Часты находки слабоискривленных сабель, как с прямой, так и коленчато изогнутой рукоятью; как правило, они имеют перекрестья, типы которых весьма разнообразны, встречаются скобы для подвешивания, полукруглые или с выступом на середине оковки ножен (табл. 73, 3; 78, 12–16, 64). Сабельные гарнитуры изготавливались из железа, иногда с таушировкой благородными металлами, реже — из бронзы. Встречаются кинжалы, в том числе коленчатые с перекрестьями, часты ножи, иногда находимые по нескольку штук, что свидетельствует о возможности их использования и в качестве метального оружия (табл. 78, 30, 52, 65). На вооружении состояли пики с узким пером ромбического сечения, топоры, в основном узколезвийные с молоточковидным обушком, известен кистень (табл. 78, 33, 34). Об активном использовании луков свидетельствуют колчанные крюки и скобы, многочисленные наконечники черешковых стрел, часто трехлопастных, есть и бронебойные (с утяжеленным жалом), обращают на себя внимание рамчатые наконечники, редкие для других регионов Европы в это время (табл. 73, 4; 77, 30–32; 78, 7-10). Защитное вооружение попадается редко, возможно, из-за высокой стоимости. Известны шлемы, склепанные из железных листов, с навершиями и кольчужными бармицами, кольчуги с налокотниками, поножи, детали щитов (Саханев В.В., 1914, рис. 27–29).
Конская упряжь представлена удилами с S-видными или стержневидными псалиями, арочными стременами с прорезью для путлища на выделенной пластине, прямой или вогнутой подножкой, или 8-видными, известны и оковки седел (табл. 73, 2, 5а, 8-10, 14, 17–19). Из украшений коня известны начельники с плюмажем, округлые или листовидные пластинчатые бляхи, вероятно, использовались для этой цели и бубенчики (табл. 73, 11–12).
Судя по всему, в воинские наборы всадников входили небольшие, в том числе складные, серпы (табл. 78, 30). С упряжью связаны часть железных пряжек простых форм и ременных разделителей, наборы колец для конских пут. Другие железные пряжки, разделители и кольца являлись деталями поясов или других ременных гарнитур, как и наконечники или накладки на ремни, нередко с подвесными кольцами (табл. 73, 5; 78, 1–5). Чаще детали ременных гарнитур изготавливались из железа, но известны и сделанные из цветных металлов. Последние лучше всего представлены в Дюрсо, наиболее богатом могильнике этого времени в Причерноморье. С одеждой связаны бронзовые цельнолитые пуговицы и часть бубенчиков (табл. 78, 17, 21).
Украшения представлены серьгами (нередко — золотыми или серебряными) с овальным разомкнутым кольцом, часто имеющим в верхней части декоративную насадку, подвески к ним бывают полые, украшенные зернью, или из низки шариков (табл. 78, 20). Фибулы, наоборот, почти все железные. Доминируют двухчастные застежки с широким кольцом для оси короткой пружины, сплошным приемником и крючком на конце ножки, сечение спинок очень разнообразно; значительно реже встречаются шарнирные фибулы (табл. 73, 7; 78, 6). Возможно, застежками служили и щипцевидные предметы. Впрочем, некоторые исследователи предполагают их иную функцию. Из бронзы или низкопробного серебра изготавливались браслеты, среди которых показательны имеющие на концах утолщения-шляпки, перстни с пластинчатым или имеющим выступы щитком (табл. 78, 24–25). Разнообразны подвески: костыльковые с петлей или перехватом, пинцеты, «копоушки» и «ногтечистки», стержни с миндалевидным прорезным основанием, в виде головы барана, коньковые и т. д. (табл. 78, 18, 19). Среди бус преобладают побывавшие в огне небольшие каменные (сердолик, халцедон и т. д.), шарообразной, нестрогой, реже цилиндрической и биконической формы. Среди избежавших воздействия огня бус присутствуют агатовые, шарообразные из бесцветного стекла, одночастные и многочастные с металлической прокладкой, разнообразны одноцветные из глухого стекла или полихромные (табл. 78, 22, 23) (Саханев В.В., 1914, с. 153–155). Янтарь не встречен, что может объясняться и его нестойкостью к огню.
В керамическом комплексе преобладают красноглиняные кувшины с яйцевидным туловом и сливом, реже встречаются красноглиняные и сероглиняные кружки или кувшинчики с грушевидным туловом; есть лепные горшочки, корчаги красной и серой глины, иногда орнаментированные врезными волнистыми линиями или зональным рифлением, изредка попадаются амфоры (Саханев В.В., 1914, рис. 27). Орудия труда и бытовые предметы представлены мотыжками (табл. 78, 32), серпами, кресалами, как правило, калачевидными или подпрямоугольными, оселками с отверстиями для подвешивания, инструментами, рыболовными крючками и т. д. В погребениях встречаются очажные цепи или их детали (крючья, звенья из крученого прута с перехватом на середине и т. д.); почти на всех памятниках известны вертелы и двузубые вилки из крученого стержня с кольцом для подвешивания, в Борисово найдены бронзовые клепаные котлы с железной полосой по краю (Саханев В.В., 1914, рис. 33).
Основная часть инвентаря рассмотренных памятников имеет прямые аналогии в древностях салтово-маяцкой культуры (Плетнева С.А., 1981; 1999; Березовец Д.Т., Пархоменко О.В., 1986). Своеобразна на этом фоне лишь керамика, которая локальна и частью явно связана с местными традициями. По основным характеристикам погребального обряда и особенностям состава инвентаря кубано-черноморская группа кремаций находит близкие соответствия в памятниках, расположенных в верховьях Северского Донца, что объяснимо лишь их общим происхождением и сохранившимися связями (Пьянков А.В., Тарабанов В.А., 1998). Происхождение этого, судя по всему, сплоченного и хорошо вооруженного народа неясно. В материальной культуре бросаются в глаза черты, связанные с кочевым миром Евразии. Высказанные предположения о тюркских или угорских корнях людей, оставивших кремации кубано-черноморской группы (Дмитриев А.В., 1978а, с. 49; Тарабанов В.А., 1994, с. 58–59), перспективны, но требуют более убедительной аргументации. Компактные ареалы двух близкородственных групп пришельцев на северной и южной границах Хазарского каганата вполне соответствуют практике этого государства в национальной и военной политике.
Многочисленные аналогии в древностях салтово-маяцкого круга допускают надежную синхронизацию кубано-черноморской группы кремаций с ранними этапами этой культуры (середина VIII — середина IX в.).
В Дюрсо (Дмитриев А.В., 1982а, рис. 13) этот горизонт прослеживается, кроме ядра зоны кремаций, компактной группой кремаций, расположенной севернее, среди ингумаций (могилы 361, 362 и др.) и погребений по обряду ингумации, разбросанных в разных частях могильника. Очевидно, в момент появления носителей обряда кремаций, могильник предшествующего населения здесь еще функционировал, и какое-то время эти группы населения сосуществовали.
Приблизительно этим же временем (около последней трети VII в.) может датироваться начало III группы погребений в Борисово (табл. 78, 8, 28, 35–37, 39, 44, 46, 52), хронологически смыкающихся с поздними погребениями групп I–II. Это подтверждает и сам факт сохранения в группе III местных особенностей в погребальном обряде и украшениях. Не выходит за рамки VII в. и дата некоторых вещей из разграбленного могильника у пос. «Ленинский путь» (табл. 73, 6, 17–19, 24–28), а также клад византийских монет в Суко, среди которых наиболее поздние принадлежат Константину IV (668–685) (Кропоткин В.В., 1962, № 26).
В рамках второй половины VII в. датируется ременная гарнитура из Мысхако (табл. 73, 20–22). Хотя на этом памятнике представлены как вещи «культуры кремаций», так и более ранние, указанный набор важен тем, что имеет прикамско-нижнеокское происхождение (Гавритухин И.О., Обломский А.М., 1996, с. 33, вариант 1а и 1б; Гавритухин И.О., 2001), т. е. близкое культурному контексту коньковых подвесок и некоторых других вещей, типичных для кубано-черноморской группы кремаций. Набор пластинчатых подвесок из могильника «Ленинский путь» (табл. 73, 24–26) имеет днепровское происхождение, особенно близки ему вещи из Козивского и Новоодесского кладов (Корзухина Г.Ф., 1996, табл. 45, 52–53). Последние расположены неподалеку от верховий Северского Донца, где фиксируется население, родственное носителям культуры кубано-черноморских кремаций. Вполне вероятно, учитывая катастрофические события, приведшие к появлению днепровских кладов, что упомянутые подвески свидетельствуют о пленных, приведенных с востока лесостепного Днепровского Левобережья (Гавритухин И.О., Обломский А.М., 1996).
Итак, памятники второй половины VII — начала VIII в. между Анапой и Геленджиком свидетельствуют о сложных процессах этнокультурных перемен, вписывающихся в картину потрясений, сопровождавших экспансию на запад объединения, возглавляемого хазарами.
При реконструкции формирования культуры кубано-черноморских кремаций следует иметь в виду и памятники, где получена представительная выборка материала, но древности последних десятилетий VII — первых десятилетий VIII в. не известны. Кроме ряда пунктов на Нижней Кубани, к таковым относятся и некоторые причерноморские могильники («8-я щель», Южная Озерейка). К началу собственно «салтово-маяцкого времени» полностью пропадают ингумации в Дюрсо, оформляется структура III группы погребений в Борисово. Все это совпадает с эпохой новых потрясений и изменений среди подвластных хазарам народов на протяжении второй трети VIII в. (пик борьбы с арабским натиском, переселение части алан в лесостепь и др.). По-видимому, и на «зихской» границе каганат проводил «стабилизационные» мероприятия. Пока Хазария была сильна, подступы к важным для нее Тамани и Приазовским степям были защищены, но к X в. ситуация изменилась, и Константин Багрянородный фиксирует северную границу контролируемой зихами территории по р. Укрух (старое русло Кубани). Между Зихией и Аланией, по данным того же автора, расположена Касахия (страна касогов по русским летописям). С другой стороны, по данным Масуди, «между горой Кабх и Румским (Черным) морем» жили кашаки (те же касоги) (Минорский В.Ф., 1963, с. 206). Возможно, эти сведения отражают смешение части касогов и продвинувшегося с юга населения. В.Ф. Минорский рассматривал сообщения Масуди об идолопоклонстве ряда народов (русов, норманнов, кашаков) как неверно понятые обряды кремирования умерших. Если принять его точку зрения, то появляется возможность идентифицировать касогов VIII–IX вв. с носителями кубано-черноморской группы кремаций.
Небольшие шурфовки, сборы или находки в перемешанных слоях поселений VIII–X вв. между Анапой и Геленджиком не позволяют более или менее полно характеризовать эти памятники. В ряду десятка поселений на левобережье низовий Кубани выделяется Уташское, площадью до 50 га. Кроме разнообразной керамики, пахотных орудий, жерновов, здесь найдены часть карниза, капитель, черепица. Отсюда происходят и несколько десятков христианских могильных стел, скорее всего, здесь в 1894 г. найдена плита с греческой надписью: «Преображение Христово. За душевное спасение себаста Артемия» (Латышев В.В., 1896, с. 115–116. № 107). Все это позволяет предполагать наличие храма и христианской общины (Новичихин А.М., 2000; 2000а). Подтверждением того, что в низовьях Кубани было население, отличающееся от носителей обряда кремации, может служить и сообщение об «обширном кладбище», где В.Г. Тизенгаузеном доследовалась каменная гробница, из которой происходит серебряное кольцо и золотая монета Льва III (717–741) (Кропоткин В.В., 1962, № 8).
Древности VIII–IX вв. южнее Геленджика известны очень отрывочно. В районе Новомихайловского еще А.А. Миллером было описано городище Дузу-кале. Четырехугольная крепость расположена на мысу, соединенном с береговым плато небольшим перешейком. Размеры крепости 100×60 м, стены сложены из тесаного камня с забутовкой на известняковом растворе, зафиксированы остатки и других каменных сооружений (Миллер А.А., 1909, с. 97–99; Анфимов Н.В., 1980, с. 92–93). Подъемный материал представлен амфорами салтово-маяцкого времени, каменной плитой с христианским крестом. Ряд вещей этого времени происходит из погребений, разрушенных здесь в начале XX в. (табл. 77, 23–28, 41). Предметы, связанные с христианским культом, были приобретены А.А. Миллером (хранятся в Византийском отделе ГЭ), а северо-восточнее крепости были разрушены погребения в каменных ящиках с инвентарем VIII–IX вв. К сожалению, это все, что известно об этом, несомненно уникальном, комплексе. Другие памятники последней четверти I тыс. в Туапсинском районе вообще не выявлены.
В Сочинском районе неоднократно обследовался ряд крепостей и других памятников, относимых к VIII–IX вв. (Воронов Ю.Н., 1971; 1979, с. 83–90; Ковалевская В.Б., Воронов Ю.Н., Михайличенко Ф.Е., 1969; Воронов Ю.Н., Ситникова Л.Н., Ситников Л.Л., 1970; 1971; 1972; Ковалевская В.Б., 1983). Однако эти датировки основаны на косвенных соображениях и подъемном материале весьма широкого хронологического диапазона. Лишь после раскопок, позволяющих надежно датировать эти сооружения, можно будет говорить об их культурном и историческом контексте. Относимые то к VI–VII, то к VIII–IX вв. остатки храма и прилегающий к нему могильник на территории с/х «Южные культуры», судя по сохранившимся в МИГКС вещам, не имеют оснований для датировки более ранней, чем начало II тыс. н. э. Систематические работы на средневековых памятниках Сочинского района ведутся сейчас лишь в крепости, расположенной у устья р. Годлик. Часть сооружений там надежно датирована генуэзской эпохой, горизонт VIII–IX вв. представлен лишь довольно бедной коллекцией керамики, и каков был характер памятника в это время, пока не ясно (Овчинникова Б.Б., 1997, с. 17; Иванова С.Н., 1997).
Значительный круг проблем связан с историей распространения христианства в Северо-Восточном Причерноморье. В ряде житий св. апостола Андрея Первозванного говорится о проповеди в Причерноморье, в том числе и у зихов, но пока трудно однозначно утверждать, какие реалии стоят за этими, значительно более поздними текстами. О вере в Христа готов-тетракситов вполне достоверные сведения есть у Прокопия Кесарийского. В археологическом материале это не нашло отражения, что не удивительно, учитывая отмеченное византийцами безразличие тетракситов к догматическим и литургическим вопросам. Из этого же сообщения Прокопия известно, что Юстиниан Великий послал туда священника в качестве епископа. С усилением политического интереса Империи к Боспору и примыкающим землям связана активизация миссионерской деятельности, не давшая, впрочем, желаемых результатов (Болгов Н.Н., 1996, с. 61–62), хотя, возможно, и не прошедшая бесследно. Зихский епископ Дамиан упомянут в документах 536 г., но у нас нет данных, чтобы судить, какова была его епархия. Для более позднего времени имеется ряд археологических свидетельств о распространении христианства (Уташ, Дузу-кале, возможно, какие-то из памятников в Сочинском районе). Однако ни один из этих пунктов не изучен так, чтобы можно было выйти за область предположений. Остается верить, что будущие работы в области церковной археологии создадут базу для воссоздания ранних этапов истории христианства в Северо-Восточном Причерноморье.
Могильник Дюрсо находится в 15 км к западу от г. Новороссийска в долине реки Дюрсо. Географически это место является северо-западной оконечностью Кавказа. Вершины гор в окрестностях едва превышают пятисотметровую отметку. Перевалы, связывающие долину с равниной, не достигают двухсот метров. Через долину р. Маскаги можно легко пройти в Анапу (бывшую Горгиппию), направившись на север по долине р. Бакан, попадаешь в Прикубанье, а в шести километрах к югу плещется Черное море. Особенности местности сказались в том, что в районе Новороссийска с древнейших времен соприкасались культуры гор, степей и моря.
Могильник расположен на террасе правого берега реки (рис. 13). С востока он ограничен речным обрывом, с запада — крутым подъемом горного отрога, с юга — небольшим оврагом, а с севера — промоиной. Размеры могильника 150 м с севера на юг и 110 м с востока на запад. Площадь около 1,5 га. Могильник был открыт случайно при устройстве карьера во время строительства плотины и исследовался А.В. Дмитриевым в 1974 г. (Дмитриев А.В., 1979). Всего раскопано 525 погребений и 16 захоронений лошадей. Памятник исследован, вероятно, полностью, хотя не исключено его распространение к северу за промоиной, где продолжается удобная терраса из глинистых отложений. К югу от основной массы погребений на дороге обнаружено захоронение в каменном ящике, не связанное с основным могильником, а на юго-восточной окраине — три поздних мусульманских захоронения (Дмитриев А.В., 1982а, рис. 13).
Захоронения могильника подразделяются на четыре хронологических периода. Наиболее ранние захоронения находятся в северо-западной части, самые поздние трупосожжения расположены двумя компактными группами на западе и юго-западе.
Ранние захоронения, произведенные в прямоугольных неглубоких ямах, сосредоточены в северной части могильника. Ориентировка погребенных головами на запад или северо-запад. В захоронениях много вещей. Это детали одежды — пряжки, фибулы; украшения — серьги, браслеты, бусы, гривны; посуда, оружие.
Детали одежды обычно расположены в местах их функционального назначения. Пряжки находятся в области пояса, а мелкие «обувные» — у ступней ног. Фибулы чаще всего располагались на плечах. Украшения могли быть сложены кучками как у головы, так и в ногах умершего. Иногда женские украшения находились в мужских захоронениях. Посуда укладывалась у головы или в ногах умершего. Часто рядом с посудой лежали кости животных (корова, овца). В одном случае (погребение 500) кости лежали в бронзовом котле, накрытом глиняным блюдом. Рядом с котлом находился крюк для мяса. Часто миски и блюда находились в перевернутом вверх дном состоянии. Возможно, ими накрывалась какая-то пища. Так, под некоторыми блюдами была обнаружена скорлупа птичьих яиц (курица?).
В мужских захоронениях часто встречается оружие — мечи, кинжалы. В женских захоронениях находили украшения, пружинные ножницы, пряслица, туалетные принадлежности, зеркала, но встречалось и оружие. Ножи найдены как в мужских, так и в женских погребениях.
Три самых богатых по набору и качеству инвентаря погребения парные — мужчина и женщина, причем в одном случае мужская рука сжимает женскую. Обычно положение погребенных вытянутое на спине. Иногда ноги скрещены. Часть черепов искусственно деформирована. Неподалеку от погребений богатых воинов лежали скелеты лошадей с остатками седел и оружием (Дмитриев А.В., 1979а).
Нередко в погребениях находили монеты — поздние боспорские «статеры» конца III — начала IV в. В двух случаях это были «варварские» подражания римским денариям. Монеты обычно лежали у пояса (кошелек?), реже в руке погребенного.
Перейдем к характеристике находок.
Пряжки (табл. 79, 1-31) с овальными, круглыми и В-образными рамками. Щитки прямоугольные, круглые, овальные, реже — треугольные, иногда со стеклянными вставками. Изредка встречаются зооморфные язычки (табл. 79, 28), часто находили мелкие «обувные» пряжки (табл. 79, 12, 17–20, 26). Наиболее крупные пряжки в мужских захоронениях могли быть портупейными (табл. 79, 3). Сравнительно крупные поясные пряжки были и в женских погребениях (табл. 79, 21).
Браслеты проволочные, круглые в сечении, с канавками на концах (табл. 79, 37), стилизованные зооморфные (табл. 79, 34, 35) или с расплющенными концами, покрытыми точками (табл. 79, 36, 38).
Гривны являются наиболее типичным женским украшением. Их застежки из двух перпендикулярно расположенных крючков. Стержни гривен обычно круглые, но бывают и плоские (табл. 79, 32, 33). Материал — серебро, реже — бронза.
Серьги в виде проволочного кольца с заостренным концом и двенадцатигранной бусиной на другом. Их форма и размеры весьма стандартны (табл. 79, 39).
Бусы из различных материалов, мозаичные и одноцветные из стекла (табл. 79, 42–50), точеные из янтаря (табл. 79, 40, 41, 51, 52, 54), из роговика, коралла. Очень характерны для данного периода крупные граненые бусы из прозрачного бесцветного или синего стекла (табл. 79, 55–57).
Фибулы. Могильник Дюрсо дал замечательную коллекцию фибул, позволяющую проследить изменение моды на эту деталь одежды в течение нескольких столетий. Наиболее характерными для раннего периода Дюрсо являются двухпластинчатые фибулы (табл. 80, 1-12). Их типология и хронология подробно разработана (Дмитриев А.В., 1982а; Амброз А.К., 1982; Казанский М.М., 2001). Фибулы изготовлены из серебра. В основном они подражают дунайским и крымским образцам, но большая часть из них явно местного происхождения. Второй тип фибул — лучковые (табл. 80, 15–21).
Зеркала с петлей на обратной стороне с тремя концентрическими кругами. Туалетные принадлежности в виде стерженьков на кольцах с маленькой лопаточкой или крючком на конце обычно подвешивались на цепочках (табл. 80, 23, 26, 27). Пинцеты бронзовые обычной формы (табл. 80, 25).
В захоронениях сравнительно много посуды из стекла (табл. 81, 1-13). Это стаканы, чашки, рюмки, блюдо, кувшин, высокая ваза. Для раннего этапа наиболее характерны стаканы усеченно-конической формы из желтого стекла с синими напаями в виде точек, ломаной линии или комбинации из точек и линий (табл. 81, 1–3). Вероятно, несколько позже появляются стаканы с волнистой поверхностью (табл. 81, 4).
Гончарная посуда из серой глины (табл. 81, 15–19, 21–24) несколько грубее красноглиняной (табл. 81, 14, 20, 25). Сравнительно много краснолаковых блюд с оттисками крестов, животных, четырехлепестковых розеток (табл. 81, 26–36). Лепная керамика (табл. 79, 60, 61) довольно редка. Краснолаковый кувшин был один (табл. 79, 62). Амфоры одного типа с реберчатыми туловами (табл. 79, 65). Найдено два бронзовых котла (табл. 79, 59).
Снаряжение коня представлено остатками седел, удилами, уздечными и подпружными пряжками. Металлические пластины седел покрыты чешуйчатыми орнаментами. Положение пластин на спинах лошадей позволило сделать достоверную реконструкцию древних гуннских седел и положить конец спору о времени появления деревянных седел (Дмитриев А.В., 1979а; Амброз А.К., 1979).
Удила однокольчатые с железными или серебряными псалиями (табл. 82, 12–14). Пряжки узды обычно серебряные (табл. 82, 9-11, 19, 23, 24). Подпружные пряжки из бронзы, железа и кости (табл. 82, 15–18, 25).
Оружие. В ранних захоронениях найдены длинные мечи (табл. 82, 30–32, 38), однолезвийные клинки и кинжалы с двусторонними вырезами у рукояти (табл. 82, 28, 36, 37). Большая часть мечей имела простые ромбические в плане сравнительно узкие перекрестия. У одного из широких перекрестий была вставка, инкрустированная стеклами рубинового цвета с золотым каркасом (табл. 82, 41). Бронзовое перекрестие другого меча тоже было широким и имело гнездо для вставки, утраченной в древности (табл. 82, 38, 44).
Богатые мечи имели серебряные и золотые накладки ножен (табл. 82, 39, 40, 42, 43). Накладки покрыты чешуйчатым или геометрическим орнаментом. Узкие полоски, окаймляющие ножны, покрыты насечками и имеют клювовидные окончания (табл. 82, 27, 42, 43).
Оружие находилось непосредственно у скелетов погребенных или в захоронениях лошадей, которые обычно располагались не рядом, а в нескольких метрах от захоронения всадника. Поэтому трудно связать часть богатых погребений всадников с теми или иными захоронениями лошадей.
Первый период могильника начинается в конце V в. и заканчивается до середины VI в.
Во втором этапе могильника Дюрсо появляются геральдические пряжки, разнообразные детали поясной гарнитуры (табл. 83, 1-58); пряжки из бронзы, железа, серебра, накладки и наконечники из серебра, бронзы или же штампованные из тонкого серебряного листа и залитые легкоплавким сплавом.
Изменяются и фибулы. Найдены две пары в форме цикад (табл. 83, 54). Наиболее характерны для данного периода небольшие фибулы с припаянным и трубчатым приемником (табл. 83, 60). Наиболее поздние — с подвязным приемником и широкой орнаментированной спинкой (табл. 83, 70–73).
Распространенные в первом периоде серьги с граненой бусиной на конце становятся крупнее (табл. 81, 81, 82), бусина теряет четкие формы и превращается в цилиндр или окатанный многогранник (табл. 81, 78, 83). Иногда бусина не литая, а пустотелая. Появляются серьги с пирамидками из шариков (табл. 81, 79, 85). Широко распространены появившиеся еще в первом этапе серьги в форме калачика. Они становятся массивнее и получают выступ внизу (табл. 81, 84). У браслетов закрученные концы (табл. 81, 87, 100) или канавки на концах (табл. 81, 86).
Наряду с зеркалами предыдущего типа появляются зеркала с одним валиком или с более сложным рисунком на обратной стороне (табл. 73, 94–97). Встречаются маленькие колокольчики, причем в детских захоронениях они могут быть в ногах (табл. 83, 90–93).
Преобладает сероглиняная посуда — кувшины, миски (табл. 84, 1, 3–5, 7, 11–15), кружки чаще бывают из красной глины (табл. 84, 6, 8-10). Стеклянная посуда более редка (табл. 84, 16).
Орудия труда. По сравнению с первым периодом, орудия труда встречаются чаще. Это мотыги, массивные рабочие топоры, серпы, кресала, рыболовные крючки и свинцовые грузила, ножи, долота, пряслица (табл. 84, 17–29).
Особый интерес представляет захоронение ювелира (402), в котором помимо серпа и наконечника копья найдены наковальня, молоточек, зубило, двое клещей, различные штампы (табл. 84, 24–29). Там же были сложены обломки металлических предметов, служившие сырьем — различные пластинки, фрагменты браслетов, фибул, стержни, боспорские монеты II–IV вв., византийская монета VI в.
В ногах умершего стояла бронзовая мисочка, наполненная фруктами (табл. 85, 41).
Двухпластинчатые фибулы могут относиться как к сырью (табл. 83, 74, 75), так и к продукции самого мастера (табл. 83, 76, 77). Интересно, что точно такая же антропоморфная фибула (табл. 83, 76) была найдена в Борисовском могильнике, находящемся в 40 км от Дюрсо (хранится в Геленджикском историко-краеведческом музее).
Оружие представлено мечами и кинжалами с вырезами у рукояти, как в предыдущем периоде (табл. 85, 1–3). Появляются различные наконечники копий (табл. 85, 4–9).
В некоторых погребениях и захоронениях боевых коней встречены удила. Обычно они двукольчатые с загнутыми псалиями (табл. 85, 22–26).
Наряду с бронзовыми и железными пряжками встречаются костяные (табл. 85, 27–40).
Захоронения двух первых периодов по обряду мало чем отличаются друг от друга. Ориентировка западная, хотя все большее количество захоронений получает северо-западное направление. В могилы кладутся наконечники копий, орудия труда, что ранее не наблюдалось. Вероятно, между первым и вторым периодами произошел небольшой хронологический разрыв. Вещи (пряжки, фибулы, керамика) сменились скачкообразно, без какой-либо преемственности.
Начало второго периода относится ко времени появления геральдических поясов, не встречавшихся в первом периоде, и датируется второй половиной VI в. Заканчивается он в конце VII в., хотя отдельные погребения могут относиться к началу VIII в.
В VIII в. захоронения на могильнике производились очень редко, причем наиболее поздние из них были ограблены. К этому периоду относится всего несколько захоронений.
Наиболее интересно погребение 248. Ориентировка скелета головой на северо-восток. Положение вытянутое на спине, правая рука вдоль туловища, левая согнута, лежит на животе, ноги скрещены. С обеих сторон у головы стояло по кувшину, справа — наконечник копья. Наконечник копья скован из двух деталей: массивное ромбическое в сечении перо и втулка, свернутая из листа с ободком по краю (табл. 86, 3). У левого плеча остатки колчана с наконечниками стрел. От колчана сохранились верхние и боковые костяные накладки, железные пряжки и пластина с крючком (табл. 86, 22, 23, 26), три круглых плоских бляшки из серебряной фольги, залитой свинцом. У левого локтя железный нож и бронзовая пряжка (табл. 86, 7, 21). На поясе железная пряжка (табл. 86, 19). В ногах лежали кувшин, нож, удила, стремена, бусы из стекла, сердолика, роговика, бронзовые обтянутые серебряной фольгой пуговицы, две пряжки, два бронзовых кольца с «лапками» для ремней, пара колокольчиков, костяные накладки (табл. 86, 4–6, 16–18, 20, 27–30, 32). Пуговицы и колокольчики могли нашиваться на сбрую. Удила во внешних кольцах грызел имеют два кольца — одно маленькое и второе очень большое из скрученного стержня, расположенные во взаимно перпендикулярных плоскостях. У стремян почти круглая рамка и высокая стойка путлища (табл. 86). В засыпке над погребением лежали палаш с серебряными деталями рукоятки и ножен и две золотые серьги (табл. 86, 1, 2, 24, 25). Наконечники стрел трехперые, трехперые с трехгранным концом, уплощенные и ромбовидные в сечении.
Возможно, к этому погребению относились два захоронения лошадей, обнаруженные поблизости от погребения воина. Эта группа находилась в юго-западной части могильника под слоем более поздних трупосожжений.
Погребения 343 и 428 с наконечниками стрел, боевым топориком и саблей (табл. 85, 10–21) также относятся к третьему периоду. Наконечники стрел трехперые, трехперые с трехгранными кончиками, плоские и срезни с широкими концами, сабля с прямым клинком.
К четвертому периоду существования могильника относятся 173 трупосожжения, располагающиеся двумя компактными группами в западной и юго-западной частях могильника.
Обрядом и набором инвентаря трупосожжения полностью отличаются от предыдущих погребений. Они представляют небольшую кучку пережженных костей, рядом с которой компактно сложены предметы (табл. 87, 1–4). Мелкие предметы, пуговицы, украшения, могли находиться среди костей. Кремация совершалась на стороне, кости измельчались. Предметы несут следы пребывания в огне. Железные вещи покрыты плотной окалиной и прекрасно сохранились. Предметы из цветных металлов нередко деформированы от высокой температуры.
Оружие, орудия труда, кухонные принадлежности часто приводились в негодность. Сабли переламывались или сгибались в несколько раз, скручивались шампуры и крюки для мяса. В некоторых погребениях переломлены серпы, топоры, наконечники копий, шлемы, смяты стремена, пробиты бляхи сбруи. Трудно сказать, что это — ритуальная порча оружия или стремление испортить наиболее дорогие предметы, чтобы не допустить ограбления могил. Нужно отметить, что ограбления трупосожжений нами зафиксированы не были, хотя кости и предметы закапывались неглубоко (0,4–0,6 м).
Рядом с захоронением ставились сосуды (кувшины, кружки) из красной, реже серой глины (табл. 87, 5-16). Только в одном случае в кувшине находились человеческие пережженные кости. Посуда не очень многочисленна, но разнообразна. Это может говорить об отсутствии собственного производства. Наиболее характерными и многочисленными являются тонкостенные кувшины с рифлеными горлом и внутренней поверхностью тулова, с отогнутым уплощенным венчиком, хорошо выраженным сливом и ямкой у верхнего прилепа плоской ручки (табл. 87, 15).
В погребениях встречались ручки с петлями от деревянных ведерок. Котлов не найдено, но в одном из захоронений обнаружена очажная цепь, подобная найденной в Борисовском могильнике (Саханев В.В., 1914, рис. 33). Только в одном захоронении обнаружены осколки стеклянного стакана.
Детали одежды и украшения. Пряжки разнообразны. Среди бронзовых преобладают пряжки с рамками, имеющими выступ в местах опирания язычка (табл. 88, 68–72, 84). Щитки неподвижные или соединены шарнирно, иногда покрыты растительным или геометрическим орнаментом. Часть простых железных пряжек большого размера (табл. 89, 53–65) могла относиться к конской сбруе. Некоторые пряжки имеют двойные почти симметричные рамки. Довольно многочисленны кольца с двумя или тремя «лапками» (табл. 88, 76–83, 87), служившие портупейными разделителями ремней.
Довольно разнообразна поясная гарнитура. Это наконечники ремней от простых до литых ажурных (табл. 87, 27; 88, 54–58, 85, 86, 92). Накладки поясов не очень многочисленны (табл. 88, 61–65, 73–75, 88–90). В нескольких случаях мы имели наборы орнаментированных деталей парадных поясов (табл. 87, 27–29; 88, 84, 85, 87–90).
Разнообразны подвески (табл. 88, 35–41, 45–53, 59, 60), характерны и двуконьковые подвески с отверстиями для подвешивания бубенчиков (табл. 88, 42–44). Много бубенчиков, литых пуговиц (табл. 88, 28–33). Фибулы лучковые с отогнутым приемником, кованые железные или литые из бронзы (табл. 88, 19–23).
Могильник дал хорошую коллекцию серег из золота и серебра с полыми подвесками, украшенными зернью (табл. 88, 1-11). Реже встречаются серьги с подвесками из гирлянды литых или полых шариков (табл. 88, 12, 13).
Найдены кольца с литыми жуковинами и гравировкой (табл. 88, 14–18) и бронзовые перстни с четырьмя грубыми лапками для крепления вставки (табл. 88, 16).
В женских захоронениях много браслетов (до 18 штук). Среди них есть сильно стилизованные зооморфные, имеющие окончания с раструбами, дисками, шариками (табл. 88, 24–26, 91). Зооморфные браслеты могут быть как гладкими, так и реберчатыми (литое подражание витым) (табл. 88, 27).
Найдена коробочка-подвеска (табл. 88, 34), в которой лежал обломок золотой серьги. Встречаются различные туалетные принадлежности из бронзы и железа, которые тоже служили подвесками (табл. 87, 17–20).
Пинцеты (табл. 87, 21–26) преимущественно встречаются в мужских захоронениях. Это подтверждает свидетельство средневековых авторов, что часть кочевников бреют бороды, а часть выщипывают.
Оружие составляет значительный раздел погребального инвентаря в четвертом периоде могильника Дюрсо.
Наконечники стрел наиболее многочисленны. В наборе их могло быть от нескольких штук до двух десятков. Трехперые и трехгранные наконечники (табл. 89, 1-11) обнаружены в меньшем количестве. Больше уплощенных или ромбовидных в сечении (табл. 89, 12–22). Наконечники в форме лопаток (срезни) с широкими или заостренными концами изготовлены очень тщательно, имеют фигурные прорези, канавки, точки (табл. 89, 23–31). Их отделка может говорить о парадном или ритуальном назначении данного типа стрел. Многочисленны типы стрел с отверстиями. Обычно они гораздо крупнее других типов стрел (табл. 89, 32–39). От колчанов сохранились крючки, накладки (табл. 89, 40–42) и железные оковки колчанов.
Наконечники копий различаются размерами, формой и отделкой, но практически все одного типа (табл. 89, 43–50). Они имеют узкое длинное ромбовидное в сечении перо и слабо выраженную шейку. Такое копье было способно пробить любую кольчугу.
Боевые топорики разнообразны (табл. 90, 1-14). Большая часть их имеет узкое длинное лезвие и длинный, обычно молотковидный обушок. Топорики с широким лезвием типа секиры (табл. 90, 13) редки. Интересен топор с насечкой и тамгообразным знаком на лезвии. Некоторые топорики в лезвии имеют отверстия, вероятно для крепления чехла.
Сабли имеют слабый изгиб, черенок под углом к клинку и обоюдоострый конец. На некоторых клинках имеется дол и елмань (табл. 90, 36–49). Сохранились железные оковки рукоятей сабель, обычно в виде простого, овального в плане стаканчика, а иногда более сложные (табл. 90, 47).
От ножен в трех случаях остались серебряные чехлы нижних частей (табл. 90, 27), портупейные дужки (табл. 90, 48, 50–52), хомутики для крепления дужек (табл. 90, 48).
Ножи встречаются как в мужских, так и в женских погребениях. Они самых различных размеров — от маленьких до очень крупных, которые могли служить боевыми кинжалами (табл. 90, 15–24). Обычно у ножей черенок отогнут вперед, как у сабель. На боковых поверхностях ножей имеются различные канавки, орнамент. Обычно между клинком и черенком надета обойма.
Найден один кинжал, у которого конец лезвия и черенок отогнуты вперед, а перекрестие и оголовок рукоятки выполнен как у сабли (табл. 90, 25).
Ударное оружие представлено гирькой кистеня в виде шара на цепи (табл. 90, 26). Защитный доспех сравнительно редок. Найдено только три шлема и одна кольчуга. Шлемы склепаны из четырех-восьми пластин и снабжены трубкой для султана и бармицей из крупных колец (табл. 89, 57). В двух случаях шлемы были намеренно поломаны. В одном из захоронений, разрушенном строителями, найдены остатки кольчуги и обломки наручей. Кольчуга, в отличие от бармиц, изготовлена из мелких колец и имеет участки с бронзовыми кольцами. Наручи имеют петельки для крепления.
Снаряжение коня. Почти в 40 % захоронений встречены детали конского снаряжения. Стремена имеют арочные стойки, выгнутые или вогнутые подножия (табл. 91, 1–5). Подножки некоторых стремян имеют отверстия (табл. 91, 7, 8). Восьмеркообразные стремена (табл. 91, 6) редки.
Удила двукольчатые с псалиями двух типов: S-образные и стержневые. Концы S-образных псалиев увенчаны стилизованными головками коней (табл. 91, 9, 10). Концы стержневых псалиев заканчиваются шишечками (табл. 91, 11, 30).
Парадные псалии и стремена покрыты насечками (табл. 91, 7, 8, 10).
Крупные позолоченные бляхи украшали упряжь (табл. 91, 7, 8, 10). Интересен орнаментированный начельник (табл. 91, 27).
От седел сохранились оковки лук (табл. 91, 12–14). Соединенные кольца, вероятно, служили основой веревочных пут для стреноженных лошадей (табл. 91: 28, 29).
Орудия труда. Наиболее распространенный вид орудий труда — это серпы (табл. 92, 1–7) различной формы и размеров. Среди них много складных с костяными, железными и, вероятно, деревянными футлярами-ручками. Складные серпы найдены в комплексах с оружием и конской сбруей. Они, скорее всего, применялись не как жатвенные орудия, а служили воину, чтобы накосить небольшой запас травы для лошади. Мотыги несколько отличаются формой и размерами (табл. 92, 8, 9).
К деревообделочным инструментам относятся массивные рабочие топоры (табл. 26), тесла, резцы типа ложкорезов (табл. 92, 27–29), пилы и напильники (табл. 92, 30, 31). Многочисленны проколки (табл. 92, 23–25) и кресала (табл. 92, 15–20).
Кресало, соединенное с булавкой (табл. 92, 21, 22) называют «фибула-кресало», но ее основное назначение только кресало, а игла служила для прикрепления к одежде.
К предметам женского труда относятся плоские пряслица (табл. 92: 14).
Шампуры, крюки для мяса (табл. 92, 11–13), как уже отмечалось, часто намеренно сгибались или ломались.
Обилие прекрасно изготовленных железных изделий, многие из которых имеют следы ремонта, требовало хорошо оснащенного кузнечного ремесла.
Судя по хорошо сохранившимся железным предметам, кузнецы в совершенстве владели техникой ковки. Даже такие простые предметы, как ножи, наконечники стрел и копий, выполнены изящно, имеют элементы украшений в виде точек, различных линий, канавок. Парадное оружие и детали сбруи украшены насечкой из меди и серебра или покрыты серебряным, или золотым листом по рельефной поверхности. При изготовлении перекрестий сабель и втулок наконечников копий применялась пайка медью. Часто применялась кузнечная сварка. Много изделий из крученого металла.
Однако в захоронениях кузнечные инструменты не найдены. Вероятно, кузнечная мастерская рассматривалась как собственность не отдельного ремесленника, а всей общины, и поэтому инструменты для обработки металла не попадали в захоронения.
Пока не проведено сравнения материала двух групп трупосожжений, хотя предварительно можно сказать, что особой разницы в обряде и предметах нет. Обычно материалы, подобные четвертому периоду Дюрсо, суммарно датируют VIII–IX вв. В Дюрсо в разрушенном погребении позднего периода найдена только одна монета — византийский солид Льва III и Константина Копронима 720–741 гг. Монета хорошей сохранности, но не может быть основой для датировки даже начала хронологического периода. Достовернее датировка подобного захоронения из Южной Озерейки. Там найдена медная монета Феофила (829–842). Материал памятников подобного рода довольно однороден, что говорит об очень непродолжительном времени образования могильников — всего в пределах нескольких десятилетий. Это позволяет сделать вывод, что четвертый период Дюрсо следует датировать только IX в.
Попытаемся увязать могильник Дюрсо с историческими событиями раннего средневековья на Северном Кавказе.
Памятники рубежа н. э. в районе Новороссийска довольно обильны. Это многочисленные поселения и могильники I–III вв. Памятники IV в. более скудны и нам известны хуже. Кроме Дюрсо, единичные находки V в. пока известны только в Цемдолине (Малышев А.А., 1995, с. 152). Захоронения предшествующего периода отличаются от могильника Дюрсо наличием каменных конструкций в погребальных сооружениях. Это каменные ящики, выкладки над могилами в виде башенок и колец, обкладка или перекрытие могильных ям каменными плитами. Подобная местная традиция появляется в районе Новороссийска-Геленджика в эпоху бронзы и существует до позднего средневековья.
Раннему периоду могильника Дюрсо нет аналогий в других памятниках Кавказа. Однако у него много общего с позднеантичными захоронениями Восточного Крыма (Корпусова В.Н., 1973). И еще один интересный факт. Анализируя причины экономического упадка Горгиппии, находящейся в 30 км от Дюрсо, И.Т. Кругликова приводит данные, что в самой Горгиппии и ее окрестностях отсутствуют монеты, чеканенные после 234 г. и связывает это с отторжением города от Боспора соседними племенами. В районе Новороссийска находки монет конца III–IV вв. редки. Однако в могильнике Дюрсо найдено около 30 поздних боспорских монет.
Могильник Дюрсо образовался гораздо позже окончания чеканки монет на Боспоре и объяснить наличие монет в захоронениях можно лишь привычкой населения к денежному обращению, основанному на данной монете и какими-то запасами самой монеты. Двухпластинчатые фибулы ранних типов до сих пор были известны по находкам в Керчи. Это позволяет предположить, что могильник Дюрсо оставлен племенами, переселившимися с Крымского полуострова.
В перипле безымянного автора V в. говорится: «Итак, от Синдской гавани до гавани Пагры прежде жили народы, называвшиеся Керкеты или Тореты, а ныне живут так называемые Евдусиане, говорящие на готском или таврском языке». Могильник Дюрсо как раз находится в указанном районе. Если сопоставить сообщение безымянного автора с рассказом Прокопия Кесарийского о вытеснении гуннами с Керченского полуострова готов-тетракситов и увязать это с археологическими материалами, то можно предположить, что могильник Дюрсо оставлен крымскими готами, возможно готами-тетракситами Прокопия Кесарийского.
Если наше предположение о том, что ранний период могильника Дюрсо оставлен готами-тетракситами верно, то вторая половина V в. является очевидно датой его возникновения, поскольку, согласно письменным данным, основавшее его население пришло из Крыма после того, как его вытеснили гунны, возвращавшиеся с запада через какое-то время после поражения в 453 г. Не сразу, конечно, началось широкое заполнение могильника, поэтому большинство захоронений первого периода может быть отделено от даты свержения власти гуннов на Дунае в 453 г. не менее чем десятью-пятнадцатью годами и, вероятнее всего, относится к последней трети V в.
Трудно доказать наличие хронологического разрыва между первым и вторым периодами могильника Дюрсо, но, судя по тому, что в инвентаре обоих периодов нет связующих предметов, он мог продолжаться в пределах нескольких десятилетий. Это позволяет сузить период могильника Дюрсо в пределах второй трети V — первой трети VI в. (Казанский М.М., 2001, с. 56).
Появление второго периода могильника Дюрсо совпало с основанием Борисовского могильника. В наборе инвентаря наблюдается полнейшее сходство. Отличным является обряд захоронения. В Борисовском могильнике преобладают каменные ящики, хотя встречаются и грунтовые захоронения типа Дюрсо.
Возможно, появление второго периода могильника Дюрсо и ранних захоронений Борисовского могильника можно связать с передвижением населения в аварское время. Сказать что-либо об этнической принадлежности населения данного периода пока невозможно. Судя по моде женского костюма (фибулы на плечах) и типам оружия (мечи, кинжалы с вырезами у рукоятки), деформации черепов в Дюрсо, это могли быть те же готы-тетракситы, до этого вынужденные по какой-то причине прекратить на некоторое время использование данного могильника. Но не исключена вероятность и смены населения.
Памятники типа второго периода Дюрсо также редки в районе Новороссийска. Кроме отдельных беспаспортных находок, их практически нет. В Геленджике наряду с Борисовским могильником вещи этого круга обнаружены в каменных ящиках на Толстом мысу на территории Лесотехнической школы (хранится в Геленджикском музее).
Второй период может датироваться второй половиной VI–VII вв.
Беднее всего в могильнике Дюрсо представлен третий период. К нему относится захоронение 248 хазарского воина с мечом и золотыми подвесками (табл. 86).
Погребения этого круга хорошо известны. Близкой аналогией является захоронение хазарского воина из Ясиново (Айбабин А.И., 1985, с. 191). В обоих погребениях подобны удила, стремена, кувшины (табл. 86, 4, 5, 33), захоронение коня поблизости. Кувшин из Ясиново, подобный найденному в погребении 248, А.И. Айбабин относит к керамике кандирского типа.
С глодосским кладом погребение 248 связывает целый круг предметов — наконечники стрел и копья, стремена (Смiленко А.Т., 1965, рис. 24–26). Пуговицы, обтянутые серебряным листом, золотые серьги-подвески и парадный палаш с серебряными деталями ножен и рукояти аналогичны. Они являлись знаками отличия военных вождей. Палаш из Дюрсо, хотя он гораздо беднее, позволяет произвести достоверную реконструкцию глодосского меча, о которой ведутся споры.
Помимо погребения 248 из Дюрсо следует отметить случайную находку пары золотых серег-подвесок в Цемдолине.
Погребения этого круга связывают с хазарами (Айбабин А.И., 1985, с. 202) и датируют концом VII — началом VIII в. Думаю, что последняя дата больше подходит к погребению 248. К этому времени захоронения второго периода в Дюрсо уже не производятся, хотя несколько погребений (343, 428) с оружием (табл. 85, 11–21) могли быть совершены в то же время или даже несколько позже. На протяжении всего VIII в. было совершено только несколько захоронений, и связать их можно с перемещением разных этносов в хазарское время.
Наиболее активно могильник использовался в четвертом периоде. За это время было совершено, как говорилось, 173 трупосожжения. Из них 171 в грунтовых ямах, 1 в каменном ящике и 1 в урне. Единственное урновое захоронение находилось в стороне от группы трупосожжений в ямках и здесь рассматриваться не будет.
Инвентарь трупосожжений отличается от предметов из погребений предыдущих периодов. Это говорит о полной смене населения, случившейся внезапно без заметного культурного или экономического сближения предыдущего и нового населения.
Могильники с трупосожжениями типа Дюрсо появляются одновременно во многих точках региона — на Мысхако, в Цемдолине, у Больших Хуторов, у хутора Ленинский Путь, на г. Болтын, у с. Южная Озерейка. В Борисовском могильнике исследовано 11 трупосожжений в грунтовых ямах, 49 — в каменных ящиках и 8 комплексов побывавших в огне предметов.
Как в Дюрсо, так и в других точках региона захоронения очень однотипны, в них много оружия, предметов конского снаряжения. Это можно объяснить только внезапным вторжением кочевого хорошо вооруженного населения.
Могильники типа четвертого периода Дюрсо с таким же набором инвентаря хорошо известны на Северском Донце (Михеев В.К., 1985, с. 6–12, рис. 5-15) и в Предкавказье — у аула Казазово, станицы Молдовановской и др. (Пьянков А.В., Тарабанов В.А., 1998). Причем, часто их сходство можно считать абсолютным.
Эти памятники объединяют не только обряд погребения, общие типы оружия и конского снаряжения, но и находки двухконьковых подвесок (табл. 10, 42–44), что позволяет связывать данные погребения с угорским этническим компонентом (Михеев В.К., 1982, с. 166).
Ценность могильника Дюрсо заключается в том, что при сравнительно большом количестве захоронений с достаточным набором инвентаря его можно четко разделить на четыре хронологических периода: конец V — первая треть VI в.; конец VI–VII вв.; VIII в.; IX в. В свою очередь, каждый период может делиться на более дробные этапы, что позволит дать четкую хронологию материальной культуры Северо-Западного Кавказа на протяжении четырех столетий.
Глава 9Памятники Северо-Восточного Причерноморья X–XIII веков
Средневековые археологические памятники Северо-Восточного Причерноморья, относящиеся к X-XIII вв., представлены грунтовыми и курганными могильниками, открытыми и укрепленными поселениями, городищами, крепостями и храмами. Их исследование началось в 1886 г., как говорилось выше (глава 8), с разведок В.И. Сизова на побережье от Сухуми до Анапы. Им были проведены раскопки на девяти курганных могильниках между Геленджиком и Анапой. Датированный в рамках X–XV вв.[11] материал из 25 вскрытых курганов с погребениями по обряду кремации и ингумации позволил Сизову распределить могильники по трем типолого-хронологическим группам, исходя из сходства вещей и характера погребений, и сделать ряд выводов, часть которых впоследствии подтвердилась. Кроме того, под Сочи на берегу моря В.И. Сизов исследовал руины крепости Мамай-кале, приписав ее постройку византийцам или генуэзцам (Сизов В.И., 1889).
Тогда же по побережью от Новороссийска до Абхазии проехала П.С. Уварова. Хотя доминантой этой поездки было ознакомление с христианскими памятниками Абхазии и Аджарии, П.С. Уварова подробно фиксировала весь маршрут от Новороссийска, оставив яркое описание природы, населенных пунктов и археологических памятников, в том числе нескольких раскопанных ею средневековых курганов в Цемесской долине (Уварова П.С., 1891).
Раскопки Н.И. Веселовским в 1894–1895 гг. 13 курганов X–XI–XIII–XIV вв. в северной части региона — под Анапой, у станицы Раевской и Новороссийска, пополнили информацию, главным образом, об ингумационных ямных и ящичных погребениях. Их итогом явился более детальный анализ погребального обряда, выделение из основной массы погребений кочевнического типа и констатация распространенности обширных курганных кладбищ с небольшими насыпями в указанном районе (ОАК за 1894 г., с. 12–13, 82–97; ОАК за 1895 г., с. 27–28, 135). В противоположность этим исследованиям, разведки А.А. Миллера в 1907 г. охватили южную часть Восточного Причерноморья — узкую прибрежную полосу от Сатамаши Сухумского округа до мыса Джубга. Миллер обратил внимание на разную насыщенность археологическими памятниками этой территории. От Сочи до Сухуми и далее она изобиловала древними храмами, башнями и крепостями при отсутствии могильников (кроме поздних мусульманских), тогда как в северной ее части развалины храмов были редки, остатки крепостей фиксировались только на самом берегу моря. Однако здесь находилось много дольменов и грунтовых и курганных могильников, в том числе с трупосожжениями. В окрестностях Туапсе Миллер обследовал каменную позднесредневековую крепость Дузу-кале и 6 могильников с ингумационными погребениями, два из которых дали раннесредневековый материал, а остальные — инвентарь XIII–XIV и более поздних веков (Миллер А.А., 1909). В 1909 г. он исследовал разрушающийся курганный могильник в Геленджике с курганами двух видов, низкими щебнистыми с урновыми трупосожжениями и более высокими щебнисто-земляными с погребениями в каменных ящиках, раскопав 4 последних и датировав их XIV в. (ОАК за 1909 и 1910 гг., с. 160–162).
Несмотря на разведочный характер и эпизодичность, эти работы явились началом научного исследования памятников региона, а анализ материала и сделанные обобщения легли в основу дальнейшего их изучения.
Период 1920-х годов характеризуется деятельностью местных краеведов и музейных сотрудников по сбору разновременных материалов и пополнению коллекций (Лунин Б.В., 1928; Чайковский Г.Ф., 1928). В 1937 г. М.А. Миллер обследовал курганные могильники на Тонком мысу у Геленджика с небольшими насыпями в каменном обкладе по подошве и каменными ящиками (Миллер М.А., 1937). В 1939 г. И.И. Аханов также под Геленджиком исследовал два поздних курганных могильника: у Керченской щели он вскрыл 20 курганов с преобладанием в них кремационных погребений XIII–XIV вв. Второй могильник относился к еще более позднему времени (Аханов И.И., 1939). Разведки А.Л. Монгайта в 1952 г. на побережье от Геленджика до Туапсе были первыми целенаправленными поисками средневековых поселений в регионе. Им были открыты и обследованы многослойное селище Солнцедар непосредственно у Борисовского могильника на Тонком мысу и поселение XI–XV вв. в северной части г. Дооб (оба возле уже известных курганных групп), крепость у с. Ново-Михайловского с остатками монументальной постройки на берегу р. Нечепсухо, а также — три поздних курганных могильника XV–XVI вв. в окрестностях аула Карповка (где прежде работал А.А. Миллер) и несколько раннесредневековых памятников (Монгайт А.Л., 1952; 1955).
Исследования Н.В. Анфимова в 1950-х гг. у Туапсе, Сочи и Адлера также охватили разновременные средневековые памятники: Дузу-кале, Мамайкале, крепости на р. Годлик у моря (ранее описанную Ф. Дюбуа де Монпере), Хостинскую и Ачипсе в горных ущельях под Сочи и христианские храмы у с. Липники и на территории совхоза «Россия» возле Адлера, несколько ранне- и позднесредневековых могильников (VIII–IX и XIV–XVI вв.) (Анфимов Н.В., 1956; 1957; 1980).
Позже, во второй половине 1960-х — первой половине 1970-х гг. археологи систематически работали в южной части региона от Туапсе до Адлера. Исследовались уже известные и открывались новые руины храмов и крепостей, места поселений в устьях и долинах рек и на морской береговой террасе у Адлера между реками Кудепстой, Мзымтой и Псоу, курганные могильники и другие памятники (Брашинский И.Б., 1965; Ковалевская В.Б., 1968; Ковалевская В.Б., Воронов Ю.Н., Михайличенко Ф.Е., 1969; Воронов Ю.Н., 1969). В результате наиболее обследованными здесь оказались долины Мзымты и Псоу в окрестностях г. Аибги (Ситникова Л.Н., 1969; Воронов Ю.Н., Ситникова Л.Н., Ситников Л.Л., 1970; Ситникова Л.Н., 1970; 1971; 1972; Ситникова Л.Н., Ситников Л.Л., 1971; 1972). В долине р. Сочи В.В. Бжания во время разведок обнаружил курганные могильники, раскопав на одном из них два кургана XII–XIV вв. (Бжания В.В., 1972). Обобщение всех археологических данных на 1975 г. по самой южной части региона — окрестностям Сочи и Адлера — и подробный обзор истории их исследования сделаны Ю.Н. Вороновым (Воронов Ю.Н., 1979). В дальнейшем изучение средневековых крепостей Мзымты продолжили В.Б. Ковалевская (Ковалевская В.Б., 1981а; 1983) и И.А. Аржанцева (Аржанцева И.А., 1995), а развалины храма в пос. Лоо под Сочи в 1987–1990 гг. раскапывала Б.Б. Овчинникова (Овчинникова Б.Б., 1990).
В 1971–1982 гг. М.К. Тешев в ходе работы по составлению карты археологических памятников Туапсинского района открыл в обращенных к морю предгорьях много разновременных, преимущественно средневековых курганных групп (Тешев М.К., 1972; 1973; 1984; 1985). В 1990 и 1992 гг. в этом районе на р. Бжид, недалеко от побережья А.В. Пьянков провел раскопки большого многослойного могильника Бжид 1, ранний горизонт которого представлен грунтовыми захоронениями III–VII вв., а поздний — разрушенными подкурганными XI–XIV вв. (Пьянков А.В., 1990; 1994; 1998; Пьянков А.В., Сторчевой А.А., 1992).
В период активизации строительства здравниц в 1970-1980-х гг. археологические исследования в Геленджике и его округе проводил М.Г. Минеев и отметил обилие здесь средневековых могильников и поселений. Он обнаружил укрепленное средневековое поселение в долине Джанхота с остатками каменных стен, курганный могильник с погребениями в каменных ящиках XI–XIII вв. в с. Криница и доследовал разновременные разрушенные погребения (Минеев М.Г., 1982; 1984). Из числа последних выделяется богатый погребальный комплекс из «Потомственного» на р. Пшада с урновым трупосожжением, конским погребением и обильным инвентарем. В отличие от этих работ небольшого масштаба, в 1990 г. на обширном могильнике у с. Кабардинка Л.М. Носкова раскопала 51 курган с урновыми трупосожжениями XII–XIII вв. и трупоположениями в каменных ящиках второй половины XIV–XV в. (Носкова Л.М., 1991а; 1992).
В 1970-1990-х гг. на севере региона стало расти число исследуемых средневековых памятников, преимущественно могильников. К 1972 г. была составлена археологическая карта Анапского района, которая, благодаря работам А.И. Салова, впоследствии дополнялась такими объектами, как поселение Уташ VIII–X вв., грунтовые (VIII–XII вв.) и курганные (XII–XIV вв.) могильники у хутора Бужор, пос. Ленинский Путь и с. Сукко, Гай-Кодзор (Салов А.И., 1979). В 1990-х гг. А.М. Новичихин открыл под Анапой у с. Су-Псех и в Андреевской щели поселения и могильники, в совокупности датирующиеся от VIII до XV в. (Новичихин А.М., 1995; 1996; 1998). Он обследовал в окрестностях ст. Гостагаевской группу памятников XI–XV вв.: большое поселение и примыкающие к нему могильники, один из которых раскапывался в 1979 г. Анапской экспедицией ИА РАН (Алексеева Е.М., Шавырин А.С., 1979; Новичихин А.М., 1993).
С 1970-х гг. по настоящее время в Новороссийском районе активно исследует средневековые памятники А.В. Дмитриев. Он раскапывал курганные могильники XIII в. со смешанным обрядом погребения на горе Сапун (25 курганов) и в пос. Цемдолина (14 курганов в лесополосе и 51 погребение на пашне), урновый кремационный могильник Шесхарис, доследовал разрушающиеся курганные могильники XIV–XV вв. с погребениями в каменных ящиках в Южной Озерейке, Владимировке и одиночные могилы, и курганы в других пунктах (Дмитриев А.В., 1971; 1973; 1974; 1985; 1986; 1998; Малышев А.А., 1996а). В 1984 г. А.В. Дмитриев провел раскопки на большом укрепленном поселении Малый Утриш на побережье, в 1988 г. продолженные А.М. Ждановским, а также открыл могильники и поселения в ходе регулярных разведок в Новороссийском и Крымском районах (Дмитриев А.В., 1979; 1984; Ждановский А.М., 1988).
Среди работ других археологов под Новороссийском следует отметить раскопки 1997–2000 гг. Глебовского поселения конца XII — начала XIV в., лежащего на трассе строящегося крупного трубопровода (Шишлов А.В., Колпакова А.В., Федоренко Н.В., 2000). Это первые значительные раскопки такого объекта во всем регионе. Задолго до того раскопки Н.А. Онайко на Раевском городище у одноименной станицы выявили в северо-западной его части неравномерно залегавший средневековый слой. Он содержал керамику и вещевой материал, которые в совокупности с подъемными находками говорят о жизни на городище не только в античный период, но и в XI–XIV вв. (Онайко Н.А., 1955, с. 7–10; 1959, с. 56; 1965, с. 130). Раскопки 1998 и 2000 гг. в юго-западной и юго-восточной частях городища показали наличие и здесь свиты культурных отложений разных хронологических эпох, от античного до средневекового времени (Малышев А.А. и др., 2000; Малышев А.А., Гей А.Н., 2001). В последние годы изучение разновременных поселений и их систем в районе Новороссийска получило новое направление, суть которого в комплексном использовании палеоботанического, палеозоологического, биоморфного и других современных методов исследования культурного слоя, в том числе средневековых памятников (Александровский А.Л. и др., 1999; Антипина Е.Е. и др., 2001; Армарчук Е.А., Малышев А.А., 2001).
Первое и единственное обобщение средневекового археологического материала черноморского побережья от Тамани до Гагр содержится в цикле статей Е.П. Алексеевой, которые несмотря на их достоинства (историографический обзор, перечень и картографирование археологических памятников), естественно, требуют сейчас серьезной корректировки (Алексеева Е.П., 1954; 1959; 1964). К последней, кроме хронологическо-классификационных и прочих уточнений, относится недопустимость переноса современных и позднесредневековых этнонимов «адыги» и «черкесы» на этносы средневекового времени (до середины XIII в.), которые в письменных источниках упомянуты под названиями: «зихи», «касоги», «папаги» и др. Немногочисленные работы других исследователей построены на выборочном использовании археологического материала региона (Стрельченко М.Л., 1969; Ловпаче Н.Г., 1982; 1984; Дмитриев А.В., 1988; Армарчук Е.А., Малышев А.А., 1997; Пьянков А.В., 1998). Краткий его обзор на фоне всех северокавказских древностей содержится в очерке В.Б. Ковалевской (Ковалевская В.Б., 1981).
Рассмотрим более подробно, насколько это позволяет материал, все известные в Северо-Восточном Причерноморье памятники, относящиеся к периоду «развитого средневековья», т. е. к X–XIV вв.
Крепости локализуются на побережье двумя очагами: в окрестностях с. Ново-Михайловское Туапсинского района и возле Сочи (рис. 14). До сих пор они остаются неравномерно и недостаточно исследованными, и поэтому архитектурно-археологическая характеристика некоторых носит предварительный характер, а датировка варьирует от византийского до генуэзского времени.
Рис. 14. Памятники Северо-Восточного Причерноморья X–XIV вв. Составлена Е.А. Армарчук и А.В. Дмитриевым.
1 — Уташ; 2 — Гостагаевское; 3 — гора Макитра; 4 — Су-Псех 1; 5 — Су-Псех 2; 6 — Андреевская щель; 7 — Андреевская щель 1; 8 — Андреевская щель 2; 9 — Бужор; 10 — Варваровка; 11 — Натухаевская; 12 — «Ногай-кале»; 13 — Раевское городище; 14 — Раевское 10; 15 — Пивни; 16 — Большой Утриш; 17 — Малый Утриш; 18 — Лобанова щель; 19 — Абрау-Дюрсо; 20 — Зверосовхоз; 21 — Барбарашева щель; 22 — Неберджаевская; 23 — Верхнебаканский (Тоннельная); 24 — Владимирова; 25 — Гайдук 2; 26 — Борисовка; 27 — Цемдолина; 28 — Цемдолина, 8 щель; 29 — Глебовское; 30–31 — Южная Озерейка; 32 — Отрог горы Сапун; 33 — Широкая Балка; 34 — Новороссийск, ул. Днестровская; 35 — Новороссийск, ул. Солнечная; 36 — Мысхако; 37 — Грушовая балка; 38 — Шесхарис; 39 — Кабардинка; 40–41 — Гора Дооб; 42 — Солнцедар; 43 — Борисово; 44 — Адербиевская щель; 45 — Керченская щель; 46 — Геленджик; 47 — Жанэ; 48 — Джанхот; 49 — «Потомственный»; 50 — Бжид 1; 51 — Дуэу-кале; 52 — Ново-Михайловское (МТС); 53 — Ново-Михайловское (устье Нечепсухо); 54 — окрестности Дузу-кале; 55 — Карповка (Агойский аул); 56 — Красно-Александровское; 57 — Годлик; 58 — Лоо; 59 — Мамай-кале; 60 — Агуа; 61 — Ажек; 62 — Абазинка; 63 — г. Ахун; 64 — Хоста; 65 — Адлер («Южные культуры»); 66 — Адлер («Россия»); 67 — Монастырка; 68 — Галицино; 69 — Лесное; 70 — Куницино; 71 — Монашка; 72 — Бешенка; 73 — Ачипсе; 74 — Пслухская; 75 — Роза-хутор; 76 — гора Аибга (Аибгинская); 77 — Липники.
Условные обозначения: 1 — каменные крепости второй половины I тыс.; 2 — находки строительных остатков храмов второй половины I тыс.; 3 — грунтовые могильники второй половины 1 тыс.; 4 — поселения последней четверти I тыс.; 5 — поселения X–XIV вв., 6 — многослойные крепости-городища; 7 — грунтовые могильники X–XIV вв.; 8 — курганные могильники с ингумациями XIII–XIV вв.; 9 — курганные могильники с кремациями XII–XIII вв.; 10 — христианские храмы; 11 — отдельные кремированные погребения и комплексы, датированные X–XI вв.
В окрестностях Ново-Михайловского находятся три крепости. Дузу-кале, или «Старая крепость», стояла на высоком берегу у мыса Атрия, с юга и запада омываемого морем, а с востока защищенного оврагом. Первоначально крепость имела стены, состоящие из наружной панцирной кладки тесаными квадрами и внутренней забутовки на известковом растворе, из которых к середине XIX в. уцелела только восточная. Внутри крепости долго сохранялись развалы крупных построек в виде холмообразных возвышенностей с битым камнем. С ее территории происходят вещи из разрушенного грунтового могильника VI–VII вв. и позднесредневековых погребений (Спицын А.А., 1907, с. 188–192; Миллер А.А., 1909). Подъемная керамика с крепости — фрагменты пифосов и красноглиняных сосудов с рифлением — была датирована А.Л. Монгайтом XIII–XV вв. и относится к верхнему ее горизонту. Существование Дузу-кале не только в раннесредневековое, но и в более позднее время подтвердил также Н.В. Анфимов.
Следующий памятник — большая крепость-городище — был обнаружен А.Л. Монгайтом в устье р. Нечепсухо в 200 м от моря на южном мысовом склоне. Он отличается выгодным стратегическим расположением, так как контролирует вход с моря в долину реки. По описанию на 1952 г., стены и башни крепости, сложенные из хорошо отесанных блоков серого песчаника, скрывали внутри прямоугольную в плане постройку, вероятно, церковь, из квадратного кирпича (30×30×4 см, 26×27×3 см) на растворе-цемянке. Территория крепости сильно заросла лесом, что не позволило снять ее план, но исходя из больших размеров и устройства крепости, А.Л. Монгайт предположительно отождествил ее со Старой Лазикой письменных источников (Монгайт А.Л., 1952, с. 10–11).
Третья крепость расположена на юго-восточной окраине с. Ново-Михайловское в долине Нечепсухо, в километре от моря у подножья гор на мысовом холме, обрывающемся к левому берегу реки. С двух сторон она отсечена ущельями, а с тыльной, третьей, отделена от гор рвом. Крепость размерами 60×45 м была окружена стеной, от которой на склоне фиксировались развалы бутового камня. Раскопки открывшего этот памятник (городище «МТС») Н.В. Анфимова в северо-восточном углу возле курганообразного возвышения выявили здесь слой V–VI вв. и фрагментарные остатки монументальной постройки (базилики?) в виде плоских кирпичей, обломков черепицы и мраморных архитектурных деталей — облицовочных плит и капители византийско-коринфского типа (Анфимов Н.В., 1956, с. 3–4; 1980, с. 91–113).
К прибрежным крепостям Сочинского района относятся Мамай-кале и крепость на р. Годлик, которые давно привлекали внимание исследователей. Первая находится к северу от Сочи на отвесном лесистом берегу моря в устье р. Мамайки (Псахи), текущей в одном из двух ущелий, ограничивающих крепость с севера и юга. По свидетельству В.И. Сизова, в конце XIX в. еще стояли три башни (круглая и прямоугольные) и два прясла стен под прямым углом друг к другу, сложенные всухую из булыжника и подтесанных прямоугольных каменных блоков с использованием квадратного кирпича (табл. 93, 2, 12). Кроме того, в осыпях стен встречались известняковые плиты, а на северном прясле изнутри были замечены две арочные ниши (табл. 93, 10). Обращенная к морю стена уже тогда обрушилась, из-за чего первоначальный план крепости неясен, и ее реконструируют как треугольную или правильную прямоугольную, типичную для римской и византийской крепостной архитектуры. К 1960-м гг. от развалин крепости кроме угловой башни почти ничего не осталось, а подъемную керамику представляли обломки средневековых пифосов и рифленых амфор. Такая же керамика была найдена И.Б. Брашинским на поселении у реки рядом с крепостью, за ограничивающей ее балкой (Брашинский И.Б., 1965, с. 20–21).
Другая крепость расположена в устье р. Годлик возле с. Волконка (Чемитоквадже) и занимает часть высокой террасы берега моря. С востока и запада окружена оврагами и имеет неправильную треугольную форму, обусловленную рельефом местности. Сохранилось два прясла стен общей длиной в 700 м с прямоугольными башнями, по три в каждом. Внешние стены толщиной в 2 м состоят из панциря из тщательно отесанных каменных блоков и булыжной забутовки на известковом растворе. В подъемном материале встречены черепица, фрагменты пифосов, амфор, кувшинов и мисок V–VIII вв. и керамика XIV–XV вв. (Анфимов Н.В., 1957, с. 13; Брашинский И.Б., 1965, с. 16–18; Воронов Ю.Н., 1979, с. 80–81). Разновременный материал вызвал расхождение в датировке крепости. Это объясняется тем, что на позднем этапе она обживалась вторично, о чем говорит отсекающая западный мыс крепости внутренняя стена другой кладки — из плоских булыжников, уложенных «в елочку». Ее сооружение связывается с периодом генуэзской колонизации XIV–XV вв. (Воронов Ю.Н., 1979, с. 104–105).
Все перечисленные крепости характеризуются общей строительной техникой и топографией (размещение на высоких неприступных мысах с ущельями на боковых флангах). Исходя из этих фактов и находок раннесредневековых материалов (как минимум на трех крепостях), их возведение датируют этим временем и приписывают византийскому влиянию (Воронов Ю.Н., 1984). Гипотеза В.А. Леквинадзе о существовании в южной части побережья римской укрепленной линии на основе этих памятников не нашла широкой поддержки. Остается открытым вопрос о датировке большого Ново-Михайловского городища, но строительные приемы и наличие монументального здания как будто объединяют его с другими новомихайловскими раннесредневековыми крепостями. Правильная планировка и кладка Мамай-кале тоже позволила исследователям причислить ее к памятникам ранневизантийского круга. Некоторые укрепления (Дузу-кале, на р. Годлик и Мамай-кале) обживались в период позднего средневековья, что подтверждено археологическими данными. Разумеется, пока нельзя без раскопок получить более полное представление о жизни всех прибрежных крепостей и, в частности, об их функции в период развитого средневековья.
Другую группу представляют крепости в горной долине Мзымты под Сочи, в том числе в окрестностях с. Красная Поляна и Лесное — Куницынские 1–3, Бешенская, Аибгинская (табл. 93, 3, 4, 7), Монашка 1–2 (табл. 93, 6, 8), Галицынская, Монастырская, Пслухская и др. Они объединяются исследователями в единую типологическую и хронологическую серию и датируются в рамках VII-X вв. (Воронов Ю.Н., 1979, с. 83–90).
Набор керамики с этих крепостей одинаков и включает фрагменты красноглиняных пифосов, мисок со сливом, кувшинов и расписной посуды VII–IX вв., которая встречена в абхазских памятниках. В нем преобладают лепные сосуды — плоскодонные тонкостенные горшки с пористым и мажущимся черепком и примесью известняка или кальцита в тесте, широко бытовавшие и в соседней Абхазии в VII–IX вв. (Ситникова Л.Н., 1969, с. 7–11; Воронов Ю.Н., 1979, с. 96–99, рис. 53–58). Исследование крепостей Мзымты в совокупности с другими многочисленными раннесредневековыми памятниками окрестностей Сочи и Адлера позволяет констатировать близость с культурой VIII-X вв. северо-западной и центральной Абхазии.
По мнению исследователей, в Сочинском районе из укреплений только две крепости демонстрируют поздний этап развития местной архитектуры и могут датироваться рубежом или началом II тыс. н. э. — это Монастырская на Мзымте и Хостинская (Ковалевская В.Б., 1968, с. 2–5, 11–12; Воронов Ю.Н., 1969, с. 31–32). Хостинская крепость расположена в 6 км от моря, на высоком правом берегу в ущелье р. Хосты в заповедной роще (табл. 93, 9). Река делает тут крутую излучину и обтекает возвышенность с крепостью с трех сторон. С четвертой стороны изолированное пространство ограждает каменная стена с башнями, сооруженная из неравных и грубых известняковых блоков с забутовкой на известковом растворе. Башни угловатых очертаний были многоэтажными и сохранили следы балок перекрытий. При шурфовке крепости в 1968 г. культурный слой не был обнаружен, однако на ее территории найдены фрагменты столовой и кухонной посуды IX–X вв. (Воронов Ю.Н., 1979, с. 88–90).
Монастырская крепость находится в 2 км от с. Монастырь в нижнем течении Мзымты, на вершине высокого горного отрога. Она укреплена каменной стеной из обработанных блоков на растворе, поставленной по абрису холма. Вход в крепость фланкирует большая башня. Внутри сохранились руины храма — базилики зального типа, разделенной парными пилястрами на две части. Алтарная апсида снаружи пятигранная, с одним окном. С западной стороны к храму был пристроен двухкамерный придел (табл. 94, 10). В завалах постройки обнаружено много плоской и выгнутой черепицы желтого и малинового цвета и красноглиняной плинфы. Собранная с поверхности керамика включает обломки кувшинов, кухонных сосудов и пифосов с валиками, украшенными зубчатым штампом, и датируется IX–X вв. (Воронов Ю.Н., 1979, с. 94).
Все известные средневековые христианские храмы Северо-Восточного Причерноморья — кроме предполагаемых базилик новомихайловских крепостей — сконцентрированы в южной его части и в основном относятся ко времени не позже X в. Часть из них расположена возле моря (на г. Ахун у Хосты, в Адлере, Лоо, Агуа), другие находятся у крепостей и поселений в долине Мзымты и синхронны им (Липники, Галицыно, Лесное), но, в целом, все они характерны для приморской зоны и почти не встречаются в глубине горных долин. За исключением храма в Лоо (табл. 94, 9), постройки типологически представляют собой небольшие «зальные» базилики с одним нефом и полукруглой апсидой, возведенные из камня. Например, таков храм на г. Сахарная Головка у с. Липники (табл. 94, 6, 7) на водоразделе Мзымты и Херота. Храм возле Галицынской крепости на Мзымте (табл. 94, 8, 11) окружен оградой и, как и Монастырский, имеет придел с западной стороны — однокамерный, маленький, лежащий на одной оси с нефом (Ситникова Л.Н., 1970, с. 4–6). Эти черты кажутся не случайными и объединяют постройки в нижнем течении Мзымты.
В совхозе «Южные культуры» Н.В. Анфимов исследовал базилику, остатки которой были разровнены при обустройстве территории. Здание имело фресковую роспись, мозаичный пол и декор мраморными плитами с рельефной орнаментальной резьбой (табл. 94, 1–3). Существует мнение, что это самая ранняя здесь базилика, однако с этим еще предстоит разбираться (Воронов Ю.Н., 1979, с. 90). В период запустения или разрушения храма плиты были вторично использованы для перекрытия погребений возникшего рядом могильника, который Анфимов датировал VIII–IX вв. (Анфимов Н.В., 1956, с. 36–37). Так как инвентарь раскопанных погребений могильника и находки из разрушенных могил датируются концом X — началом XII в., строительство храма можно предварительно отнести к предшествующему времени, VIII–IX вв.
К числу культовых зданий начала второго тысячелетия н. э. отнесены три храма: на г. Ахун у Хосты, в урочище Агуа долины Сочи и в Лоо. По Ю.Н. Воронову, храм на г. Ахун был построен в начале XI в. Его украшала орнаментальная резьба по камню (табл. 94, 5), выполненная в стиле, характерном для грузинских церквей того времени (Воронов Ю.Н., 1979, с. 104). Маленькая церковь в Агуа, на его взгляд, тоже имеет типологические параллели в грузинском зодчестве XI в. В отличие от них, храм в Лоо являлся большой постройкой, стены которой еще недавно возвышались на несколько метров над землей (табл. 94, 9).
Здание вытянутых пропорций размерами 21×12 м двумя колоннадами членилось на три нефа и имело три апсиды, из которых выступала центральная, с пятигранной отделкой снаружи. Храм хорошо освещался оконными проемами во всех стенах и апсидах и был снабжен тремя входами. Строительным материалом послужили известняковые блоки и плиты из местных пород камня. Известняковую облицовку имели окна, двери и стены снаружи. В процессе раскопок получен невыразительный и фрагментарный археологический материал, который требует дальнейшей обработки, и установлено, что на определенном этапе храм служил некрополем. Вероятно, это произошло после того, как он перестал функционировать. В таком случае немногочисленный инвентарь ранних погребений конца X — начала XII в. (лировидная пряжка и четырехбусинное височное кольцо) определяет время запустения, что позволяет отнести строительство храма к IX–X вв. или X в. Ю.Н. Воронов объединял храм в Лоо с абхазо-аланскими церквами как западнокавказские варианты византийского храмового зодчества и датировал его VIII–IX вв. (Воронов Ю.Н., 1979, с. 93). Напротив, Б.Б. Овчинникова видит в нем типичный образец многочисленных культовых построек византийской провинциальной школы, широко распространившихся с IX-X вв., и условно относит его к типу крестово-купольных сооружений (Овчинникова Б.Б., Романчук А.И., 1988, с. 25–26).
В северной, противоположной части региона также встречаются вещественные свидетельства распространения христианства, хотя, как и в южной, они, в основном, относятся к раннему средневековью. Во-первых, это серия каменных надгробий-стел с высеченными на них крестами, обнаруженных в окрестностях Анапы, у пос. Уташ на территории древнего христианского некрополя (Вашкова Н., Рунина Н., 1928, с. 18). Об одной из стел «с крестом в виде розетки в круге» упоминает А.И. Салов, сравнивая ее с аналогичным крымским надгробием (Салов А.И., 1979, с. 101). Поблизости от некрополя находилось поселение с раннесредневековой керамикой. На нем найдены также капитель, фрагменты карниза и черепицы, т. е. детали монументальной постройки, очевидно, храма. Предположительно отсюда происходит и каменная (закладная?) плита с греческой надписью, прочитанной В.В. Латышевым, и по его мнению, свидетельствующая о сооружении церкви или часовни. Совокупность этих данных породила перспективную гипотезу о том, что Уташское поселение, крупнейший памятник VIII-X вв. под Анапой, было христианским центром в нижнем левобережном Закубанье (Новичихин А.М., 2000, с. 108–109). Наконец, существует еще одна категория находок в окрестностях Анапы, обнаруженная В.И. Сизовым в долине Сукко. Это большие наземные каменные кресты, которые также свидетельствуют о проникновении в регион христианства (Сизов В.И., 1889, с. 172–173).
В Северо-Восточном Причерноморье обнаружены и частично исследованы остатки открытых поселений, располагавшихся в долинах рек (чаще на их южных склонах), на горных террасах и склонах холмов, высоких мысах и морском берегу (рис. 14). Вырисовывается несколько очагов их концентрации, хотя отчасти такая картина может объясняться неравномерностью изученности региона. Во-первых, район от Анапы до Новороссийска, где средневековые поселения встречаются почти у всех рек, в предгорной зоне и на побережье. Во-вторых, окрестности Геленджика с такой же топографией селищ, в том числе бассейн рек Ашамбы и Дооб. В-третьих, южная часть побережья — береговые морские террасы и долины горных рек Сочи, Хосты, Мзымты и Псоу. Отдельные поселения зафиксированы на промежуточном отрезке побережья к северу и югу от Туапсе, на р. Вулан, Шапсухо и др.
По ряду причин поселения периода развитого средневековья сохранились плохо: на многослойных памятниках соответствующий им горизонт, будучи верхним, наиболее подвержен разрушению, а однослойные поселения, как правило, повреждены современной распашкой, и их культурный слой переотложен. Большую роль в его исчезновении играет также специфический рельеф, где постоянно происходят смывы грунтовых покровов. В результате селища удается обнаружить только по пятнам слоя, развалам камней от конструкций и находкам предметов, — это все, что от них остается.
О периоде X–XII вв. дают представление соответствующий горизонт многослойного поселения «Андреевская щель 1» и поселение «Андреевская щель 2» под Анапой. Керамический набор с этих селищ включает коричневоглиняные кувшины «тмутараканского» типа, пифосы с мелким бессистемным наружным рифлением, красно- и светлоглиняные кувшины с линейным и сетчатым лощением тулова и поперечно-полосчатым лощением ручек, амфоры и лепные горшки. Последние декорировались насечками, наколами или «пальцевыми защипами» по венчику, а также горизонтальными или вертикальными опоясывающими насечками по плечикам (Новичихин А.М., 1991, с. 21–28; 1995а).
XII–XIV веками датируются селища Су-Псех 2 и Гостагаевское под Анапой и Глебовское, Борисовка, Гайдук 2 и др. в окрестностях Новороссийска. Наибольшая информация, требующая дальнейшего осмысления, получена с однослойного Глебовского поселения как единственного исследованного раскопками. Оно находится у подошвы г. Глебовна на берегу Озерейки, на высоком обрывистом мысу, образованном оврагами. Культурный слой поселения на вскрытом участке большой площади был перемешан плантажом, но расчистка многочисленных и очень густо расположенных материковых ям дала необходимые для изучения материалы. Ямы имели круглую и овальную форму и разные размеры, и глубину. Некоторые из них являлись очагами, в отдельных случаях обмазанными глиной и обложенными камнями; другие — столбовыми ямками. Часть ям использовалась в качестве погребов. В нескольких ямах были обнаружены остатки шлака, что позволяет связать их с металлургическим производством. К числу производственных сооружений относится также земляная двухъярусная печь с топкой и обжигательной камерой с продухами в перегородке.
Несмотря на высокую плотность ям, количество находок в них невелико. Керамика представлена амфорами двух распространенных в Причерноморье типов — с высокоподнятыми ручками (табл. 101, 21) и с дуговидными ручками и сильно раздутым туловом, красноглиняными пифосами с орнаментированным налепным валиком, сосудами с линейным и сетчатым лощением или внешним рифлением, кувшинами с ойнохоевидным сливом. Значительную долю составляют орнаментированные лепные сосуды с прямым или слегка отогнутым венчиком баночной или бочонковидной формы. Как правило, их венчик украшался прямыми (или косыми) насечками или округло-овальными выемками, имитирующими пальцевые защипы. Орнамент горизонтальным поясом наносился и на плечики: во-первых, это вертикальные (изредка «лежащей елочкой») оттиски клиновидного или прямоугольного в сечении инструмента, а также зубчатого инструмента-гребенки (табл. 101, 13); во-вторых, глубокая гравировка зигзагом или дуговидными линиями, расположенными в виде арок (табл. 101, 15); в-третьих, кольчатый оттиск трубочки. Вещевые находки редки. Это — бронзовые пуговки и бубенчик, железные ножи, гвозди и наконечники стрел и копья, глиняные пряслица — лепные и из стенок сосудов, костяные проколки и лощила, каменные оселок, крышки для пифосов и куски жерновов. Вместе с керамикой они датируют поселение кондом XII — началом XIV в. (Шишлов А.В., 1999; Шишлов А.В., Колпакова А.В., Федоренко Н.В., 2000, с. 153–155).
Аналогичная глебовской керамика характерна и для других открытых селищ XII–XIV вв. в окрестностях Анапы и Новороссийска. В материалах из Гостагаевского поселения она дополняется плоскодонными кувшинами темно-коричневой глины с уплощенными ручками и полосами белой краски по ним, вероятно привозными; кувшинами красно-оранжевого и коричневого обжига с рифлением, лощением, венчиками с желобками и валиками, а также немногочисленной импортной поливной посудой — чашами с желтой, коричневой или ярко-зеленой глазурью по светлому фону (Новичихин А.М., 1993).
За неимением данных остаются неясными конкретный облик и детальное устройство жилищ на поселениях. Шурфовками селищ Солнцедар и «Андреевская щель 2» выявлены, как и на Глебовском поселении, очажные ямы. Судя по кускам прокаленной обмазки с растительными примесями, в жилищах (или во дворах) были и печи. Обломки обмазок с прутьями и наличие столбовых ямок свидетельствуют о каких-то турлучных и деревянных каркасных конструкциях, а также переносных типа юрт. Кроме того, постройки могли быть каменными или на каменных цоколях, как на Гостагаевском поселении, где зафиксированы каменные кладки строений.
Как правило, на поселениях не сооружалось никаких укреплений. Однако под Новороссийском и Геленджиком обнаружено несколько селищ с остатками оборонительных систем. Из них раскопкам подверглось Утришское поселение к юго-востоку от Анапы площадью свыше 30 га, которое более чем на километр протянулось вдоль побережья у мыса Малый Утриш возле подножья горной террасы (табл. 93, 1). Оно, по мнению исследователей, состояло из жилой мысовой части, выдающейся в море (ныне занятой рыбзаводом), и примыкающей к ней береговой территории. Особенностью последней являются множественные нерегулярно расположенные каменные стены с проходами и проездами, возможно, огораживавшие хозяйственные участки и дворы (Дмитриев А.В., 1984, с. 17–24). На мысовом перешейке исследован юго-восточный отрезок каменной крепостной стены со въездом-воротами, которая проходила по гребню естественного возвышения и отсекала мыс. Ее толщина и конструкция варьируют: у ворот стена достигает 2,7 м шириной и состоит из трех рядов панцирной кладки крупными камнями и обработанными блоками насухо и каменно-щебнистой забутовки, а на прочих участках сужается до 1,6 м и имеет два ряда панциря, как и стены-загородки снаружи. Недалеко от ворот с внутренней мысовой стороны к стене примыкал «склад» вкопанных в грунт и накрытых каменными плитками пифосов без следов построек возле них.
Маломощный и слабонасыщенный находками культурный слой на раскопанных участках поселения говорит о кратковременности его существования. Узкими рамками XII–XIII вв. датируется керамика с поселения, представленная в основном тарной и гораздо меньше столовой и кухонной посудой. Это — привозные красноглиняные амфоры с высокоподнятыми овальными в сечении ручками и большие пифосы с раздутым, «реповидным» туловом и маленькой ножкой с уплощенным основанием. Пифосы имели подпрямоугольный и трапециевидный в сечении венчик, максимальный диаметр тулова от 93 до 150 см; по горлу и плечикам украшались налепными валиками с медальоновидными вдавлениями (скрывающими технологический шов) и горизонтальным своеобразным рифлением каннелюрами, которое покрывало верхнюю треть тулова (табл. 101, 24). На стенках или венчиках отдельных экземпляров нанесены греческим письмом граффити — буквы и надписи (табл. 93, 11). К столовой посуде относятся круговые красно- и коричневоглиняные кувшины с овальными в сечении ручками, а к лепной кухонной — сковороды-жаровни, простые горшки и кольцевидные подставки усеченноконической формы с высокими бортами (Ждановский А.М., 1988, с. 12–20; Ждановский А.М., Лейбовский В.А., 1992, с. 20–21).
Не имеющее пока аналогов Утришское поселение вместе со скоплениями подобных пифосов, неоднократно обнаруженными на морском побережье в окрестностях Новороссийска, вызвало предположение о существовании здесь прибрежных колоний-факторий Трапезундской империи в короткий промежуток времени — первой половине XIII в. (Дмитриев А.В., 1982, с. 73–75). Однако бытование таких пифосов в Северном Причерноморье выходит за эти рамки и включает XII в., а стабильное присутствие привозной тарной керамики в материалах с поселений в совокупности со сведениями письменных источников с большей вероятностью свидетельствует о торговых контактах местного населения с припонтийским византийским миром, чем о колонизации.
Другое укрепленное поселение находилось у с. Прасковеевка в долине Джанхота, вблизи его устья на склоне хребта. От него сохранились поднимающиеся вверх по склону две каменные параллельные стены панцирной грубой сухой кладки с забутовкой необработанным камнем, ширина которых колеблется от одного до двух с лишним метров, и следы культурного слоя в виде россыпи керамики — красноглиняных орнаментированных пифосов и одноручных сосудов (Минеев М.Г., 1982, с. 1–2; 1984, с. 19).
Пока остается неясной роль Раевского городища в системе средневекового расселения. Раскопки свидетельствуют о его жизни в античный и средневековый периоды, а также в турецкое время. Средневековый слой в северо-западной части городища содержал развалы бутового камня и остатки турлучных обмазок без строительных конструкций, керамику (амфоры, лепную и круговую красноглиняную с лощением) и вещевой материал, которые Н.А. Онайко датировала в рамках X–XIV вв. (Онайко Н.А., 1955, с. 7–10; 1959, с. 56; 1965, с. 130). Представляет интерес закрытый комплекс X–XII вв. из слоя, состоявший из гончарных красноглиняных сосудов — двух одноручных кувшинов и четырех кружек, в том числе со сливом «на себя», т. е. под углом 90° к ручке, украшенных лощением разного вида (Онайко Н.А., 1962, с. 190–196).
Погребальные памятники XI–XIV вв. в Причерноморье от Анапы до Сочи представлены в основном курганными и несколькими грунтовыми могильниками. Число известных здесь могильников этого периода приближается к сотне.
К ним относятся два, по-видимому, христианских некрополя в южной части региона — один на территории совхоза «Южные культуры», другой при храме в Лоо. На первом в 1950-х гг. было раскопано и доследовано в ходе разрушений 27 ямных, преимущественно безынвентарных погребений с северо-западной ориентировкой и положением умершего вытянуто на спине. Одно женское погребение сопровождалось серебряными височными трехбусинными с филигранью кольцами и серебряными украшениями головного убора в виде двух пластинчатых штампованных фигурок птичек на стерженьках (табл. 97, 19, 20). В слое разрушения могильника было найдено еще два таких височных кольца (Анфимов Н.В., 1956, с. 36–37). По этим вещам могильник датируется в рамках конца X — начала XII в.
Такую же дату получает нижний, ранний горизонт некрополя храма в Лоо с двумя, судя по инвентарю, женскими погребениями с западной ориентировкой. Погребение № 11 было совершено в центральном нефе, в могильной камере из четырех прямоугольных известняковых плит, аналогичных плитам облицовки цоколя храма; у головы погребенной обнаружены бронзовые проволочные булавки от головного убора, на груди — две крупные пронизи из стекла и известняка и сферическая бронзовая пуговка с петелькой, в области пояса — бронзовая лировидная пряжка (типа: табл. 98, 41). В погребении № 14, расположенном снаружи у южной стены в состав инвентаря входили бронзовые браслеты из круглого в сечении дрота с уплощенными концами, известняковое пряслице, железный нож у пояса, бронзовые проволочные булавки под черепом и четырехбусинное кольцо у виска, выполненное в той же манере, что и вышеописанные (Овчинникова Б.Б., 1990, с. 25, рис. 30).
Предположительно грунтовыми были несколько исследованных погребений XI–XII вв. поврежденного распашкой биритуального могильника «Андреевская щель» под Анапой (Новичихин А.М., 1991, с. 2–15). По обряду они делятся на урновое кремационное и ингумационные в прямоугольных ямах, с западной ориентировкой и положением скелета вытянуто на спине, принадлежавшие детям. Погребения сопровождались бронзовыми литыми и штампованными бубенчиками и пуговками, пряжками с фигурным, в виде вытянутой восьмерки, сплошным щитком и миниатюрным наконечником ремня, штампованной трехлучевой с рельефным орнаментом накладкой и фаянсовой ребристой бусиной (табл. 97, 10, 18, 21–24, 38, 45, 50, 51). Дважды возле головы погребенных обнаружены сосуды: стеклянный конический стакан с прямыми стенками и красноглиняная гончарная кружка со сливом «на себя» и лощением поперечными полосами на ручке и двумя рядами спиралей на тулове (табл. 97, 2; 101, 11).
На этом могильнике раскопан богатый кенотаф конца XI — первой половины XII в. с конем, набором парадного конского убранства, оружия и снаряжения воина-всадника (Новичихин А.М., 1992; 1993а, с. 76–77). Коня захоронили в прямоугольной яме в позе на боку с подогнутыми ногами, возле шеи и головы положили седло со стременами, от которого сохранились деревянные луки. Седло было обтянуто кожей, закрепленной мелкими гвоздиками, и украшено бронзовыми бляшками разной формы и тонкой накладной пластиной, имитирующей плетенку (табл. 95, 30–34). Рядом с седлом на передние ноги коня компактно поместили побывавшие в огне кольчугу и склепанный из двух половин шлем с орнаментальными накладками и граненой втулкой для плюмажа (табл. 95, 1), а также согнутую саблю с остатками сабельной гарнитуры и набор из пяти наконечников стрел в колчане, от которого уцелели только металлические петля и оковки (табл. 95, 11–15, 21–25, 28–29). Оружие дополняет наконечник копья с граненым пером и короткой конической втулкой, лежавший за холкой коня (табл. 95, 27). Кроме того, в комплекс вещей входили нож с долом, кресало с сомкнутыми концами, двухчастная рамчатая пряжка S-образной формы и небольшой ременной наконечник с фестончатым обрезом тыльного конца (табл. 95, 26, 20, 9-10). Пряжка и наконечник могли относиться к лежавшей рядом уздечке.
Сбруя представлена стременами с круглой в сечении дужкой и широкой выгнутой подножкой с двумя ребрами жесткости, двусоставными удилами с подвижными кольцами, прямоугольной подпружной пряжкой и двумя костяными цурками (табл. 95, 16–19). На морду лошади положили нарядную уздечку с бронзовыми бляшками-заклепками: двумя четырехлепестковыми, семью маленькими и пятью большими круглыми с ажурными позолоченными решмами. Каждая решма шарнирным способом соединялась внизу с уплощенным бубенчиком сферо-конической формы, а вверху с большой бляхой со стеклянной вставкой, которая и крепилась к ремням оголовья (табл. 95, 3–8). Завершал убор бронзовый начельник с круглой, выпуклой пластиной основания и конической трубкой-втулкой с бубенчиками наверху. Основание начельника, закреплявшегося на ремнях четырьмя бляшками, украшали четыре стеклянные вставки, а позолоченную втулку — сюжетная гравировка с чеканкой. Знак-символ (геральдический?) и фигуры мужчины с чашей и сидящей напротив него женщины в трех овальных картушах композиции на втулке несут неразгаданный еще смысл, а само изделие относится к числу высокохудожественных и редких произведений средневекового прикладного искусства. Если не считать уникальную орнаментику начельника, конский убор из кенотафа в «Андреевской щели» вплоть до мелочей тождествен пышной упряжи из богатых погребений XI–XII вв. могильников Колосовка, Кольцо-гора и Змейский в Закубанье и Центральном Предкавказье, приписываемых воинской знати. При этом вещевой комплекс кенотафа отличается от них наличием оборонительных доспехов и копья, а сам кенотаф — деталями обряда с огненным ритуалом, нехарактерным для региона традиционной аланской культуры Центрального Предкавказья.
Могильники насчитывают от трех-пяти до нескольких десятков или сотен насыпей и располагаются обычно на береговых террасах, верхушках и пологих склонах холмов. Их можно разделить на две группы: с погребениями по кремационному и ингумационному обряду под одной насыпью или в одном могильнике (биритуальные) и только с ингумационными погребениями (моноритуальные). В свою очередь, биритуальные распадаются на могильники с преобладанием кремаций и могильники с увеличенной долей ингумаций в общем числе погребений. Это деление отражает также хронологическое бытование типов погребального обряда, ибо с начала периода и по меньшей мере до середины XIII в. были широко распространены кремационные погребения, которые на определенном этапе сосуществовали с разнообразными ингумационными, позже сменившись ими. Следует отметить, что в XIII–XIV вв. часто практиковалось использование курганов с кремациями для впускных погребений, преимущественно в каменных ящиках (табл. 96, 10).
Памятники первой группы (биритуальные) распространены в северной и центральной частях региона от Анапы до Туапсе, а южнее пока не известны. Для кремационных могильников северной части, в особенности под Новороссийском, характерно наличие в курганах сопровождающих конских захоронений. О ранней подгруппе с преобладанием кремаций дают представление могильники Цемдолинский (раскопки А.В. Дмитриева 1998 г.), «Керченская щель» (раскопки И.И. Аханова 1939 г.) и Шесхарис (раскопки А.В. Дмитриева 1971 и 1973 гг.). В первом из 14 насыпей две содержали только труположения в каменных ящиках, остальные двенадцать — только трупосожжения; в половине курганов были захоронены лошади. Во втором 20 раскопанных курганов разделяются таким образом: два с ингумационными, 16 с кремационными погребениями, а два кургана сочетали биритуальные захоронения. Захоронения коней отсутствовали. В могильнике Шесхарис на 16 урновых кремационных погребений приходится 6 конских и 2 ингумационных погребения.
В другой подгруппе, где доля кремационных погребений меньше, наиболее показательны могильники Борисовский курганный (раскопки В.В. Саханева 1911–1913 гг.) и на отроге г. Сапун в окрестностях Новороссийска (раскопки А.В. Дмитриева 1985–1986 гг.). В Борисовском из 24 раскопанных и доследованных курганов (не считая трех поздних береговых) семь были с трупосожжениями, одиннадцать с трупоположениями в каменных ящиках, четыре с теми и другими погребениями и еще два кургана-кенотафа содержали исключительно вещи, типичные для кремационных погребений (Саханев В.В., 1914). Лишь одно трупосожжение сопровождалось конским погребением. В могильнике на г. Сапун на 26 раскопанных курганов приходится десять только с кремациями, не менее пяти только с ящичными ингумациями, а остальные сочетали под насыпями разные захоронения. Девять курганов содержали захоронения коней. Правда, нужно учитывать условность приведенной статистики, так как ни один курганный средневековый могильник в Причерноморье не раскопан полностью.
Проведенные исследования позволяют достаточно полно восстановить погребальные обряды населения региона. Курганы первой группы имели щебнисто-земляные насыпи диаметром в среднем от 4,5 до 8–9 м, высотой от 0,2 до 1 м. Во всех них фиксируются каменные конструкции, для устройства которых применялся плиточный камень неправильной формы — местный песчаник-дикарь. Из него сооружалась периметральная ограда подквадратной или круглой формы из вертикально поставленных плит в один или несколько рядов, локальные вымостки и наброски, а также иногда панцирная или кольцевая обкладка насыпи плашмя (табл. 95, 1–3, 5, 8-10, 13, 14). Иногда фиксируются высокие камни в углах обкладок.
Кремационные погребения в биритуальных курганных могильниках были урновыми и безурновыми, но преобладали первые. Под одной насыпью встречается, как правило, одно, но иногда до четырех захоронений. После кремации на стороне прах с оставшимися вещами ссыпался в урну, которую захоранивали на древнем горизонте или небольшой специальной подсыпке или вкапывали на разную степень глубины в грунт — от незначительного заглубления до почти полного закапывания, а в случае сопроводительного погребения коня иногда ставили на его засыпку (табл. 95, 13, 14, 1, 2, 10). Урнами чаще служили специальные большие сосуды-корчаги местного изготовления с двумя петлевидными ручками на месте максимального расширения яйцеобразного тулова, плоским дном и широким устьем с раструбообразным венчиком, украшавшиеся иногда лощением в виде сетки или косых полос от дна к верху и валиками на уровне ручек (табл. 101, 16–19, 23). Реже их роль играли бывшие в употреблении пифосы — большие, однотипные утришским или менее крупные яйцевидные с мелким бессистемным рифлением и маленьким уплощенным поддоном, большие двуручные кувшины и перевернутые византийские амфоры с высокоподнятыми ручками и, видимо, со специально пробитым дном (типа: табл. 101, 21, 22, 24–26). Как правило, они накрывались сверху каменной плиткой или перевернутым днищем разбитого сосуда.
Безурновые представляют собой захоронения праха, ссыпанного в ямку до 0,4 м диаметром и до 0,5 м глубиной, изредка обложенную камнями. Местоположение урны или ямки с прахом в кургане могло ничем не выделяться или обозначаться каменной наброской над ней или вокруг нее, а также небольшой оградкой из вертикальных каменных плит, иногда снаружи подпертой каменной выкладкой (табл. 96, 1, 2, 4). Наиболее характерно эксцентричное размещение урны под насыпью, чаще в восточной, юго-восточной, западной и юго-западной полах кургана и редко в центре него.
Инвентарь в урнах включал бытовые предметы, украшения и детали одежды. Захоронения воинов с оружием составляли в среднем от 30 до 40 % в общей массе кремаций и часто сопровождались погребением коня (изредка двух особей). В Цемдолинском курганном могильнике на 23 кремационных захоронения приходится 6 конских, а в могильнике на г. Сапун соответственно на 26 — 8. Таким образом, боевой конь сопутствовал примерно четверти или трети всех кремаций, а среди воинских погребений доля всаднических достигает 60–70 %. Коней погребали в овальной яме глубиной до 1–1,5 м, изредка на древнем горизонте, на боку с поджатыми ногами и различной ориентировкой — южной, западной или восточной. Палеозоологические исследования свидетельствуют, что это были работоспособные особи в расцвете сил, представлявшие собой местную, очень устойчивую на протяжении всего первого и начала второго тыс. н. э. экологическую форму лошадей (Антипина Е.Е. и др., 2001, с. 32–33). Погребение отмечалось каменной наброской поверх него (типа: табл. 96, 13), обкладкой плитами с одной или нескольких сторон, или по периметру, локальной вымосткой у его ног. В могильнике на г. Сапун выявлена такая деталь, как столбик коновязи у морды коня. Уздечку обычно клали возле морды, но иногда конь был взнуздан. Стремена фиксируются либо под грудью, либо вместе с остальной упряжью у головы или за спиной животного (табл. 96, 18). В могильнике Шесхарис у всех лошадей возле морды стояло по сосудику.
Конская сбруя представлена обычным для средневековья набором оголовья и седла (удила, многочисленные наременные украшения, начельники, стремена, пряжки и пр.).
Удила относятся к типу широко распространенных двусоставных однокольчатых, с гранеными грызлами и подвижными внешними кольцами, которые бывали и бронзовыми (табл. 98, 10, 11). Находки бронзовых псалиев единичны. Они стержневидные, с шишечками на концах и прямоугольным щитком-выступом на середине длины (табл. 98, 12). В погребениях попадаются уздечки с бляшками-накладками. Бляшки бронзовые, иногда с тонкой серебряной обтяжкой. Формы их весьма разнообразны: крупные дисковидные, помещавшиеся на перекрестиях ремней, и мелкие дисковидные, розетковидные, кольцевидные с орнаментом выпуклыми «перлами», трехчастные и фигурные (табл. 98, 29, 30, 32, 20, 21, 26). Уздечный набор включал также накладки в виде плоских «якорьков» (застежки?), крупные полые грушевидные бубенчики из двух штампованных вертикальных половинок с рельефным узором (такие подвешивали к хвосту и сбруйным ремням) и часто большие бляхи из створок раковин с центральным отверстием, которые крепились под подбородком лошади (табл. 98, 23, 25, 33–35, 40). Скромный вариант убора оголовья представлен прямоугольным наносником с отверстием, куда, вероятно, вставлялась трубочка для султана (табл. 98, 9). Комплексы наиболее богатых оголовий украшались решмами и начельниками. Оголовье из конского погребения кургана № 14 Цемдолинского могильника точно реконструируется благодаря сохранности бронзовых деталей узды in situ. В него входило шесть накладок-блях с решмами, — четыре на перекрестиях ремней и две длинные на центральном наносном, а сами ремни покрывали мелкие бляшки. Грушевидные уплощенные решмы из двух вертикальных штампованных половинок с рельефным узором на лицевой стороне шарнирно соединялись с накладками двух типов: круглыми дисковидными и узкими длинными колодочками с поперечными насечками. Кроме того, такие решмы в сочетании с прямоугольными колодочками, орнаментированными рельефными «перлами», и круглые крупные бляхи украшали упряжь этого коня на холке и крупе (табл. 98, 16, 17, 22, 24, 26). Другое нарядное оголовье из погребения коня кургана № 5 могильника на г. Сапун состояло из бронзовых позолоченных шести аналогичных рент на дисковидных бляхах и начельника. Штампованные бляхи с решмами имели рельефный орнамент. Начельник представлял собой круглую выпуклую пластину с отверстиями для крепежа и ажурным шарообразным навершием из двух полусфер, сплетенных из витой проволоки, с венчающей втулкой-трубочкой (табл. 98, 13–15). Образец роскошного, бронзового с позолотой убранства коня (возможно, не одного) дает упоминавшийся комплекс из «Потомственного» на р. Пшада под Геленджиком. В него входил начельник с плоским диском-основанием с выпуклыми «перлами» по периметру и цилиндрической втулкой с шаровидным утолщением, однотипные описанным выше решмы, двухчастные накладки-подвески с шарнирным соединением — ажурные в форме лунницы и плетенки (типа: табл. 98: 8) и сплошные треугольные, а также навершие второго начельника (или украшение на круп коня?) в виде объемной фигурки лани с гравировкой (табл. 98, 39).
Стремена представлены несколькими типами: I — округлые с круглой в сечении дужкой и выгнутой подножкой, усиленной по центру ребром (табл. 98, 44). Их можно отнести к XI–XII вв., но, в целом, они нехарактерны для региона. II — подтреугольно-округлые с уплощенной дужкой и узкой менее выгнутой подножкой с утолщением по центру (табл. 98, 3–5). III — арочные с четырехгранной в сечении дужкой и маленькими отростками-«кулачками» при переходе ее в плоскую или чуть выгнутую подножку (табл. 98, 2, 6). У всех типов стремян имеется щель в верху дужки для путлища. Исключением является разновидность стремян третьего типа с прямоугольной низкой, чуть выступающей над дужкой петлей и плоской подножкой (табл. 98, 1). Возможно, это его поздний эволюционный вариант. Стремена второго и третьего типов были широко распространены в регионе и датируются в рамках XII — первой половины XIII в.
К упряжи относятся крупные подпружные и другие сбруйные пряжки, среди которых преобладают полуовальной формы, но есть и круглые. Небольшие бронзовые пряжки, видимо, использовались в равной степени для уздечки, портупеи и поясов, из них полуовальные имели насечки по внешнему ребру (табл. 98, 18, 19, 27, 28, 36–38, 41). Сбрую завершали костяные цурки-застежки с подтреугольной спинкой (табл. 98, 42–43). Крайне редки находки остатков седел, например, гвозди с ромбовидной шляпкой (табл. 98, 7).
Оружие. Сопроводительным оружием воинских погребений были сабля, стрелы, редко копье и оборонительный доспех — кольчуга или кольчужный шлем. Оно помещалось возле урны (а согнутая после прокала сабля — вокруг нее) или коня: сабля и колчан со стрелами либо одно из них — вдоль его туловища с внутренней стороны или внешней у холки, лук вместе с ними или отдельно у брюха. В одном случае в самой урне находились остатки спекшейся в огне кольчуги и перекрестие сабли с утолщениями на концах.
Сабли относятся к типу длинных, в среднем чуть более метра, слегка изогнутых узколезвийных с елманью (обоюдоострой частью клинка у острия). Черенок имел небольшой наклон к лезвию (табл. 99, 40, 41). На многих экземплярах на основании клинка есть прикрывающая лезвие накладная пластина, иногда с фигурно обрезанным краем (табл. 99, 38). Напускные перекрестия сабель прямые пластинчатые двух типов: I — овальные в плане, без боковых щитков, с раструбообразно расширяющимися рожками-выступами (табл. 99, 38, 42); II — овальные в плане, с подтреугольными боковыми щитками или без них и рожками с грибовидными или гранеными утолщениями на концах (табл. 99, 33, 34, 41). Иногда рожки чуть опущены в сторону клинка. Навершия рукоятей представляют собой железные овальные в сечении полые колпачки двух типов: мелкие с плоским верхом и глубокие с выпуклым верхом и сужением-перехватом гладкого или граненого тулова (табл. 99, 35, 36). Типичные наконечники ножен сабель — это полые трубки-оковки, овальные в разрезе, со скругленным или уплощенным донцем и фестончатым вырезом лицевой стороны наверху (табл. 99, 44). Некоторые имеют вверху фигурный вырез (табл. 99, 37). Металлическая сабельная гарнитура включала еще дуговидные скобы и петли-оковки ножен (табл. 99, 39). Рукояти и ножны делались из дерева и кости. Сабли часто, но не всегда несут следы пребывания в огне и подвергались ритуальной порче — ломке, сгибанию (табл. 99, 45). Иногда в погребениях вместо сабли присутствуют только ее детали.
Копья являются редкой находкой в подкурганных кремационных погребениях. Они имели узкие перья и конические втулки и делятся на три типа: I — концы плоского, с гранью пера при переходе во втулку расклепаны в выступы, соотношение втулки и пера составляет 3,5:5 (табл. 99, 7); II — втулка плавно переходит в перо конической формы ромбического сечения, соотношение соответственно 2:3 (табл. 99, 2); III — втулка отделена от такого же пера сужением-перехватом, соотношение 5,5:8 (табл. 99, 5).
Стрелы в количестве от 2 до 10 железных наконечников присутствуют во многих погребениях. Все они черешковые с упором-порожком и по перу делятся на плоские и объемные — бронебойные. Первые имели ромбовидную, листовидную и реже подтреугольную форму и плоское сечение пера. Вторые — в основном, форму кинжальчиков и ланцетовидную, а сечение пера четырехгранное ромбическое и квадратное или линзовидное (табл. 99, 4–9, 11–21, 26–28). Обычно набор включал от 8 до 10 наконечников, а соотношение их видов варьировало, но обязательно в комплект входили плоские средних размеров, один двурогий жалообразный (на позднем этапе лопаточковидный) срезень и маленькие бронебойные. В одном случае обнаружено 19 стрел, и судя по их подбору, комплекс состоял из двух комплектов. Костяные наконечники, видимо, не были популярны. Пока известен единственный «пулевидный» втульчатый наконечник, обнаруженный в наборе с железными стрелами (табл. 99, 10). Стрелы укладывали в колчаны остриями вниз. От колчанов сохраняются, во-первых, железные петли-скобы двух типов: короткие с узкой, сильно выгнутой спинкой и трапециевидно расплющенными концами и узкие длинные с мало выгнутой спинкой и фигурно завершающимися концами (табл. 99, 23, 24). Во-вторых, узкие и тонкие пластинчатые обивки с заклепками — прямые и дуговидно изогнутые. В-третьих, тонкие костяные накладки с гравированным циркульным орнаментом двух разновидностей: узкие длинные, крепившиеся вдоль корпуса колчана, и широкие поперечные со скругленным краем, укреплявшие его нижнюю часть (табл. 99, 25). Не совсем ясно назначение железных тонких пластин с пунсонами-отверстиями по краям, которые могли также относиться к отделке колчанов или налучий (табл. 99, 22).
Луки почти не сохраняются, и находки их деталей немногочисленны. Это костяные накладки на рукоять с внутренней стороны, плоско-выпуклые в сечении, с узким и широким концами и менее массивные подобной формы и сечения, возможно, плечевые (табл. 99, 29–31). Их широкие концы покрыты глубокими насечками для прочного склеивания.
В качестве оружия использовались также ножи, к боевым разновидностям которых относятся редкие длинные экземпляры с долом вдоль спинки (табл. 99, 32). Доспехи представлены широко бытовавшими кольчугами и кольчужными шлемами из плоских колец.
Украшения. Самые распространенные находки — металлические височные кольца и плоские привески-амулеты из раковин; в меньшем количестве встречаются бронзовые кольца, браслеты и перстни-печатки (хотя они занимали прочное место среди украшений), единичны бусы. Височные кольца, характерные для мужских и женских погребений, представлены разными видами из бронзы и серебра: I — толстые дротовые с несомкнутыми концами (табл. 100, 30, 45). II — такие же с напускной бусиной трех типов: сферической, правильной биконической и биконической с выступами (табл. 100, 37, 38, 53). Два последних типа в литературе известны как «половецкие серьги». Стыки бусин обвиты сканой проволокой, все изделия выполнены из серебра. III — полые, из тонкой спирально свернутой серебряной или бронзовой трубочки, со сведенными концами наподобие рылец (табл. 100, 46). IV — тонкие проволочные бронзовые в полтора оборота (табл. 100, 35). Полые и проволочные височные кольца наиболее характерны. Браслеты были дротовыми и витыми. Первые изготовляли из тонкого круглого в сечении дрота с кубической втулкой-насадкой на одном конце и из дрота уплощенного сечения с раскованными и чуть расширенными концами. Вторые — витые «тройные» (из трех проволок) с петельчатыми концами (табл. 100, 33, 34). Кольца на пальцы из тонкой, спирально закрученной бронзовой проволоки — обычный вид украшений (табл. 100, 44). Наряду с ними существовали другие в виде щитковых перстней-печаток с врезными изображениями всадника, воинов, сэнмурва и стоящей птицы (табл. 100, 47, 51, 52). Бусы обнаруживаются в погребениях от одной до нескольких штук, не образуя ожерелий. Они имели неправильную зонную, бочонковидную, шаровидную, веретенообразную (из стекла, янтаря, гагата, горного хрусталя) и усеченную бипирамидальную или биконическую (из сердолика) форму (табл. 100, 26, 27, 29, 39, 40). Стеклянные бусы представлены одноцветными, золотостеклянными и полихромными. Последние двух видов: I — глазчатые, с глазками в двойном обводе или ресничатыми; II — с узором типа «лист папоротника». Очень редкими украшениями являются металлические круглые привески с эксцентричным отверстием, круглой петелькой и выпуклинами-перлами по периметру. Возможно, это вариация привесок, встречающихся и в ингумационных погребениях (табл. 97, 9). Изредка в могилах попадаются бронзовые крестики-отливки с энколпионов (табл. 100, 42).
К деталям одежды относятся пряжки, бубенчики, пуговицы и булавки. Пряжки использовались, главным образом, железные: рамчатые и намного реже щитковые. Первые по форме рамки делятся на круглые, полуовальные и подпрямоугольные с преобладанием первых двух форм. Язычок вогнут вовнутрь, тыльная сторона уплощена; рамка подтреугольного и изредка круглого сечения. Встречаются небольшие бронзовые пряжки типа сбруйных с насечками по внешнему краю-ребру и железным язычком (табл. 100, 21, 22, 31, 32). Щитковые пряжки имеют скругленную рамку и длинный узкий прямоугольный щиток (табл. 100, 20). Бубенчики бронзовые сделаны из штампованных полых вертикальных половинок. Они сферические по форме и делятся по отделке на типы: I — с вертикальнорубчатой нижней частью, пластинчатой круглой петлей и щелью (табл. 100, 24); II — с тремя обводками-валиками по центру и большой щелью (табл. 100, 25, 41); III — с маленькой щелью и гравированными кружками по ее сторонам (табл. 100, 43). Преобладали крупные бубенчики второго типа, а также использовались грушевидные, оттиснутые в той же форме, что и сбруйные с рельефом (табл. 100, 23). Бубенчики нашивались на одежду или подвешивались на цепочке. Вероятно, также нашивными были мелкие раковины каури (табл. 100, 28). Пуговицы изготавливались из бронзы и кости, иногда ими также служили бусины. Бронзовые были пустотелые сферической и сфероконической формы из горизонтальных штампованных половинок, нижняя иногда украшалась гравировкой (табл. 100, 48, 49), а также литые биконические с пластинчатой петлей, более характерные для позднего периода (типа: табл. 97, 25). У бубенчиков второго и третьего типов и полых металлических пуговок была округлая проволочная петелька. Другой вид пуговиц — широко распространенные костяные круглые, плосковыпуклые с циркульной и штриховой гравировкой (табл. 100, 12, 15). Эти изделия универсальны и использовались также для украшения коня и сбруи. Так называемые «булавки», чаще относимые к застежкам одежды или головным заколкам, представлены экземплярами с кольцевидной подвижной головкой и косой гравировкой в верхней части (табл. 100, 58). Впрочем, аналогичные изделия на половецких статуях изображены прикрепленными к поясу вместе с кресалами и могли быть шильями.
Предметы туалета в исследованных погребальных комплексах представлены единичными экземплярами. Пинцеты из согнутой вдвое пластины, один с расширением к губкам, а другой, наоборот, сужается книзу (табл. 100, 7, 8); половинка бронзового дисковидного зеркала с двумя перпендикулярными диаметрами-валиками и петелькой в центре; гребешок — костяное узкое изделие с широкими зубьями, сужением-перехватом в верхней части и отверстием для подвешивания (табл. 100, 50, 57).
Бытовые предметы многочисленны, это калачевидные и более характерные лировидные кресала, каменные оселки, железные черешковые ножи, различные металлические кольца, входившие в сопровождающий инвентарь как мужских, так и женских погребений (табл. 100, 1–6, 10, 11, 13, 16, 17, 36). Инвентарь первых содержал еще шилья круглого сечения, иногда тесловидные мотыжки и складные серпы без черенка в костяном футляре, орнаментированном гравировкой (табл. 100, 9, 18, 19). Такие серпы показательны для кремационных погребений. В женских захоронениях часто встречаются пружинные ножницы и пряслица: дисковидные, сделанные из черепков или камня, и лепные усеченно-конические (табл. 100, 1, 54–56).
В инвентарь кремационных погребений входили стеклянные и керамические сосуды. Керамические относительно редки и представлены светло- и оранжево-глиняными кувшинчиками с длинным узким горлом с чашевидным расширением у устья (типа: табл. 101, 2). Более характерно наличие отдельных черепков в засыпи или рядом с урнами, которые являются фрагментами византийских амфор с высокоподнятыми ручками, белоглиняной посуды с зеленой глазурью и местных кувшинов. Обычай снабжать умерших стеклянными сосудиками довольно прочен и сохраняется на протяжении всего описываемого периода. Они представлены разными формами из прозрачного неокрашенного стекла зеленоватых оттенков — стаканами, графинчиками и кубком, как правило, украшенными накладными нитями и каплями цветного стекла (типа: табл. 97, 3–6, 8). Аналогичные сосуды производились в XII–XIII вв. в Закавказье и за его пределами и имели широкое хождение (Армарчук Е.А., Сорокина И.А., 2001, с. 199–200). Отдельные экземпляры позволяют точно определить место их изготовления, например, конический кубок на дисковидном поддоне из Рустави (Джанполадян Р.М., Калантарян А.А., 1988, с. 14).
Ингумационные погребения в биритуальных курганных могильниках являются, как правило, впускными в курганы с трупосожжениями и демонстрируют много вариаций обряда захоронений. Число впускных в кургане колеблется от одного до четырех, редко семи погребений. Часть из них по вещам синхронна основным кремационным погребениям, другая (в основном, погребения в каменных ящиках) датируется более поздним временем. Железные изделия в ингумационных погребениях сохраняются гораздо хуже, чем при трупосожжениях. Большинство погребений, синхронных кремационным, — детские. Однако наряду с ними нередко попадаются мужские и женские захоронения. Они совершались на древнем горизонте, в материковой яме или просто в насыпи, локализуясь обычно в восточном, западном и юго-западном ее секторах, хотя иногда встречаются и в других частях насыпи. В устройстве могил часто применялся плиточный камень: им обкладывались стенки или мостилось дно ямы, вертикальные плиты ставились в торцах могил, сооружалась гробница в виде двускатной кровли или делалась покрывающая его вымостка. Погребенные были уложены вытянуто на спине и ориентированы головами на восток, юг, юго-восток или юго-запад.
Детские погребения сопровождались минимальным инвентарем. В него входили нож, кресало, немного скромных украшений — единичные стеклянные и сердоликовые бусины (табл. 97, 17), простые проволочные серьги колечком, бубенчик, бронзовые литые пуговки и, что характерно, подвески из просверленных створок раковин и каури. В одном случае обнаружена круглая крестопрорезная привеска (табл. 97, 15). Погребенным ставились в ногах глиняные сосуды разных форм и видов: белоглиняный кувшин с зеленой поливой и местные — оригинальные трехчастный сосуд с перехватами высокого тулова, гончарные кружки, кувшины и лепные горшки, подобные встречающимся на поселениях (табл. 101, 2–6, 8-10, 12). Мужские и женские впускные ямные погребения отличаются от детских ассортиментом и количеством вещей. В мужских ограниченно присутствовало оружие — сабля, кольчуга или кольчужный шлем, стрелы (чаще что-то одно из них), а в женских — украшения в виде височных колец и бус (табл. 97, 13, 16) и такие вещи, как зеркало (табл. 97, 26), пинцет, пряслице, ножницы, но подобный «полный набор» встречается не всегда. В погребении женщины с таким сочетанием предметов на ее груди вместе с фигурной прорезной привеской лежали бронзовые крестики двух типов — круглоконечный с выемчатой эмалью и с утолщенными концами (табл. 97, 11, 12, 14). Во всех погребениях обычны железные ножи, кольца и кресала. Многие изделия однотипны вещам из трупосожжений (бусы, зеркала с крестообразыми валиками, пружинные ножницы, лировидные и калачевидные кресала, ножи, кольчуги, некоторые виды сосудов), а сами ингумационные впускные погребения датируются в рамках XII–XIII вв.
Изредка в биритуальных курганных могильниках встречаются курганы без кремаций, под которыми захоронены воины-всадники в сопровождении убитых коней. Известно более десятка таких погребений в северной части Причерноморья — окрестностях Анапы и Новороссийска. Они датируются, в основном, XII — первой половиной XIII в. и снабжены оружием и сбруей иного вида: более грубыми наконечниками стрел и меньшим количеством их типов, саблями, четырехклинными шлемами вместо кольчужных, стременами с плоской подножкой и удилами с большими кольцами. Для погребений коней характерна такая деталь, как столбик коновязи у их морды или передних ног. Своеобразием отличаются воинские захоронения могильника у Ногай-кале (Раевского городища), совершенные в ямах в положении вытянуто на спине в дубовых колодах с дощатым покрытием и западной ориентировкой или в деревянном гробу с восточной ориентировкой, каменной засыпкой ямы и высоким камнем в головах (табл. 96, 16, 17) (Сизов В.И., 1889, с. 98–100; Дмитриев А.В., 1985а, с. 52–61). Оружие состояло из сабли (длиной до 113 см), помещаемой слева от умершего или справа рукоятью к плечу; стрел, железного шлема из четырех полос-клиньев у головы (табл. 97, 27) и кольчуги в ногах. Коня, часто взнузданного, с кольчатыми удилами и стременами арочной формы с прямой широкой подножкой и прорезью в дужке (типа: табл. 98, 2), укладывали на боку слева, к северу от «хозяина». В этом же могильнике раскопаны погребения в колодах без сопутствующих конских, — мужские с аналогичным оружием и женские без него. В их инвентарь входили стеклянный графин и узкогорлый кувшин с мелким поперечным рифлением (табл. 91, 5, 7).
Погребения воинов-всадников в других могильниках (на г. Сапун и юртовой земле станицы Раевской, Цемдолинском на пашне и под Анапой — на г. Макитре и у дороги на Варваровку), в целом, сближаются между собой. В кургане № 2 у дороги на Варваровку воин со стрелами был похоронен головой на запад в плитняковой могиле в южной поле насыпи, а конь помещен слева чуть севернее, в яме на боку, со стременами, сбруйной пряжкой (табл. 97, 46) и саблей вдоль спины. В кургане № 5 этого могильника находилось захоронение трех человек головами на запад (мужские) и на восток (женское) в большой яме с каменной обкладкой бортов. Воин был облачен в кольчугу из проволочных колец; слева лежала сабля, справа у пояса копье, у головы кольчужный шлем. К вещам других погребенных относились два глиняных кувшина (табл. 101, 7), бусы, две бронзовые привески (табл. 97: 9), ромбические стрелы, бронзовые кольцо, пряжка и пуговка (ОАК за 1894 г., с. 82–85). При коне к северу от могилы обнаружены костяные с гравировкой накладки на луки седла и стремена с удилами (табл. 97, 47–49). Другой комплекс оружия и сбруи происходит из ямного захоронения воина с южной ориентировкой и его коня слева на краю ямы в кургане № 25 могильника на г. Сапун (Дмитриев А.В., 1986). Он состоит из сабли и 11 стрел в колчане, поздней разновидности стремян III типа, известных по кремационным погребениям, и удил с широкими кольцами и раскованными петлями грызел (табл. 97, 28–34, 36, 37, 40, 42, 43). В кургане у станицы Раевской впущенное в материк парное воинское захоронение было перекрыто досками, а конское сопровождалось обтянутым кожей седлом с металлическими украшениями и близкими по типу стременами с «кулачками» (табл. 97: 44) (ОАК за 1894 г., с. 96–97).
Погребение № 16 могильника Цемдолинского на пашне отличается от вышеописанных тем, что конь и всадник положены в одну яму (табл. 96, 12). По круглым стременам с сильно выгнутой подножкой (типа: табл. 102, 48), удилам с большими кольцами и некоторым другим категориям инвентаря оно датируется второй половиной XIII — началом XIV в. (Армарчук Е.А., Малышев А.А., 1997, рис. 7). К этому времени относятся два конских погребения в курганах с захоронениями в каменных ящиках могильника на Днестровской ул. в Новороссийске. В них находились такие же и округло-овальные стремена с широкой подножкой и плоской дужкой, удила с большими кольцами и раскованными петлями грызел, прямоугольные и одна овальная сбруйные пряжки (табл. 102, 4-48). Лошади захоронены к северу от каменных ящиков в обычной позе на боку, со слегка подогнутыми ногами, головой на запад, а сбруя брошена на шею. Необходимо заметить, что из-за разрушенности курганов эти погребения условно можно связать с находившимися рядом ящичными погребениями (Дмитриев А.В., 1978, с. 1–7). В любом случае, вместе с погребением № 44 мужчины в ящичной гробнице и рядом слева коня с аналогичной сбруей могильника Цемдолинского на пашне (табл. 102, 48), эти редкие комплексы демонстрируют конечную стадию существования в регионе обряда погребения воина с лошадью. В XIV и последующих веках он здесь уже не встречается.
Из-за разрушения биритуальных могильников Цемдолинского на пашне и Бжид-1 второй подгруппы неопределим изначальный характер всех раскопанных там погребений периода развитого средневековья (основное или впускное и подкурганное или грунтовое), хотя насыпи ранее здесь существовали. На могильнике Бжид-1 ингумационные захоронения XI–XIV вв. распадаются на ямные, на древнем горизонте и в каменных ящиках. Наиболее ранние демонстрируют обряд погребения на древнем горизонте с западной ориентировкой (иногда с обкладкой каменными плитами вокруг) и датируются в рамках XI–XII вв. Из них воинское погребение № 120 сопровождалось двумя стеклянными графинами, выдутыми в орнаментированные формы, и гончарным кувшином со сливом «на себя» в головах; саблей, стрелами, ножами и, главное, наборным поясом, который лежал свернутым у правой руки погребенного. Это первая такая находка в регионе. Тонкие тисненые бронзовые бляшки пояса — круглые гладкие, сердцевидной и четырехугольной формы, со спиральным рельефным орнаментом. Вещи в других погребениях XII — первой половины XIII в., в сущности, повторяют инвентарь синхронных трупосожжений, включая оружие — сабли, стрелы и боевой нож с долом; бытовые предметы — кресало, оселок, ножи, мотыжку, ножницы, костяную проколку, складной серп в роговых ножнах; детали костюма — бронзовые сферо-конические и костяные плосковыпуклые пуговицы, железные овальные пряжки и гончарные сосуды, в том числе кувшин со сливом против ручки. К периоду XIII–XIV вв. относятся погребения в каменных ящиках.
Подкурганные ингумационные захоронения в каменных ящиках как устоявшийся тип погребений начинают широко распространяться в Северо-Восточном Причерноморье в XIII в. На начальном этапе они были впускными в курганы предшествующего времени, а со второй половины — конца XIII в., став основными, образуют самостоятельные, моноритуальные могильники второй группы (Южная Озерейка, Владимировка, Нижнебаканский и др.). Их насыпи были земляными (черноземно-суглинистыми) или щебнисто-земляными и больше, чем у кремационных погребений, диаметром от 6–8 до 10–12 м, высотой от 0,2 до 1–2,5 м (табл. 96, 11). Они часто имели круглые обкладки из вертикально или горизонтально расположенных плит рваного камня.
Ящик размещали на древнем горизонте, вкапывали в материк до уровня перекрытия или впускали в старую насыпь. Он обычно сооружался из шести аналогичных крупных плит, по две в боковых и одной в торцевых стенках, и перекрывался сверху еще двумя. В кургане могло находиться до трех ящиков, а в ящике несколько погребений, большей частью подзахоронений, при которых нарушалось положение костей предыдущих ингумаций (табл. 96, 6–8, 10, 11, 15). Иногда дно ящика мостилось плитами, посыпалось угольками или мелом, покрывалось деревянным настилом. Ящики имели ширину от 0,4–0,5 до 0,85 м, длину от 1 до 2,2 м, глубину до 0,5 м и разнообразную, в основном широтную, ориентировку. Покойников укладывали в положении вытянуто на спине, руки вдоль туловища или на тазовых костях, чаще головой на запад с отклонениями к северу и югу, иногда на юг или юго-восток и редко на север с отклонениями. Как и прежде, мужчин сопровождали предметы вооружения и бытовые вещи, а женщин — украшения, туалетные принадлежности и предметы обихода, детей — ножик. В погребениях отсутствует конская упряжь, но почти все они содержат сосуды. Нередки в них находки золотоордынских серебряных монет чекана Токты, Узбека, Бердибека, Джанибека, Абдаллахана и др.
Основными видами оружия остались сабля и стрелы. Саблю обычно помещали слева и чаще острием к голове, иногда сломав на части, а стрелы справа от покойника. Сабли отличаются от вышеописанных большей изогнутостью (табл. 97, 39). Перекрестия прямые или дуговидные с опущенными к лезвию концами, а навершия рукоятей — короткие уплощенные колпачки с длинными отростками вдоль рукояти (табл. 102, 41, 43). Длина наконечников сабельных ножен укорочена, они становятся цилиндрическими с плоским дном и широким вырезом у устья (табл. 102, 42). Наборы наконечников стрел от шести до девяти штук характеризуются обязательным присутствием одного-двух узких удлиненных срезней, лопаточковидных и с тупым острием, более грубыми плоскими листовидной, ромбической и подтреугольной форм и бронебойными наконечниками линзовидного сечения и с пирамидальной головкой (табл. 102, 28, 34–40). В нескольких случаях сохранилась берестяная обмотка древков стрел у черешков. Находки луков крайне редки. К ним относятся костяная накладка и остатки деревянного лука с берестяной обмоткой из парного захоронения в пос. Мысхако (табл. 102, 29; 96, 75). Однако вторая находка и само погребение не типичные и речь о них пойдет ниже.
Копья, судя по сравнительно редкой встречаемости, широко распространенным видом оружия, по-видимому, не были. Продолжали бытовать наконечники прежних типов, но пропорции четырехгранных меняются — длина конической втулки становится почти равной длине пера (табл. 102, 32, 33). Почти полностью исчезают из употребления конические наконечники II типа (без выраженного перехода втулки в перо). Защитное вооружение в виде железных шлемов, склепанных или сваренных из четырех клиньев, является частым элементом воинского инвентаря. Шлемы полусферической и остроконечной форм помещались в изголовье, иногда надевались на голову умершего. Кольчуги практически не встречаются, зато изредка попадаются остатки щитов — их круглые железные оковки.
Набор бытовых предметов прежний. Это черешковые ножи с деревянными или костяными рукоятями, каменные брусковидные оселки, менее тщательной выделки кресала — калачевидные с несомкнутыми концами и овальные, представляющие новый тип (табл. 102, 23, 22, 17–19). В мужских погребениях, как и ранее, встречаются мотыжки (табл. 102, 14) и серпы другого облика, с черенком; характерны топорики-секирки с удлиненным лезвием, которые, возможно, входили в комплект воинского вооружения.
Изменились женские украшения. Исчезли из обращения браслеты и перстни-печатки. Наряду со старыми простыми височными кольцами (проволочными несомкнутыми, с одним заостренным концом) широко распространились новые бронзовые и серебряные, спирально изогнутые в полтора-два оборота из дрота или трубочки (полые) (табл. 102, 3). Увеличилась разновидность бус, но их формы остались прежние — неправильные бочонковидные, шаровидные, зонные и дисковидные, к которым прибавились рубчатые и четырнадцатигранные. Каменные изготавливались из тех же материалов; среди стеклянных стало больше полихромных глазчатых и полосчатых и появились узорчатые и с прожилками, в том числе крупные цилиндрические или веретенообразные пронизи (табл. 102, 5). Продолжают бытовать проволочные серьги колечком, к XIV в. относятся новые типы серег: вопросовидные и с асимметрично биконической, оттянутой книзу напускной бусиной, изготавливаемые из серебра. Меняются бубенчики, приобретя округло-овальную и кубовидную формы. Они имеют одну щель и валик-ребро по спайке горизонтальных половинок (табл. 102, 20, 21). Пуговицы используются костяные прежнего типа и бронзовые литые — сферические с проволочной петлей и появившиеся ранее, но огрубленные биконические с пластинчатой петлей, которые преобладают (табл. 102, 4, 30, 31). Пряжки были, преимущественно, железные прямоугольные.
В инвентаре женских погребений присутствуют не встречавшиеся до этого предметы рукоделия: бронзовые наперстки с чеканным пунсоном, костяные проколки, украшенные гравировкой, бронзовые иглы и костяные трубочки-игольники (табл. 102, 11, 12, 16). К ним причисляют также кабаньи клыки, игравшие роль гладила и часто клавшиеся в могилы. Дополняют женский инвентарь пряслица из черепков и камня (табл. 102, 13) и ножницы старого типа, наряду с которыми начинают встречаться шарнирные. Характерны ранее редкие бронзовые туалетные наборы, состоявшие из копоушки, ногтечистки и миниатюрной дырчатой ложечки, а также отдельные предметы из них. Особенно часто попадаются ногтечистки с витым стержнем и расплющенным загнутым концом (табл. 102, 9). Столь же часто попадаются в погребениях зеркала — простые дисковидные с петелькой в центре на обратной стороне. Иногда они имели бортик и, как прежде, простейший орнамент (табл. 102, 1, 2).
Глиняная посуда помещалась в ногах, эпизодически в головах умерших, со временем став неотъемлемым атрибутом могил. В основном, это гончарные красно- и оранжево-глиняные кувшины и кружки с прищипленным краем-сливом против ручки или «на себя», которые по-прежнему украшались лощением (чаще вертикальным полосчатым) и теперь гораздо реже рифлением. Сохраняется характерный способ крепления ручек одним концом к середине горла, другим к плечикам. Наряду с глиняными, а иногда вместо них, в могилах у ног или справа у бедра покойников находились стеклянные сосуды. Это стаканы с воронковидно вогнутым дном, прямыми раструбообразно расширяющимися к устью стенками и эмалевой с золотом росписью в виде мелких рыбок, дельфинчиков, птиц и бордюров с арабскими или псевдоэпиграфическими надписями (табл. 102, 6, 7). Такие стаканы изготавливались в Сирии и Месопотамии в XII–XIV вв. и мамлюкском Египте в XIII–XIV вв. и были распространены на черноморском побережье от Анапы до Абхазии. Благодаря традиционному наличию в ящичных погребениях северной части побережья, они играют роль их «визитной карточки», особенно в XIV — начале XV в. Встречаются также стаканы цветного стекла аналогичной формы, но более приземистые и без росписи, с рельефным налепным декором частыми каплями на тулове (табл. 102, 8).
Несмотря на наличие каменного ящика, парное двухъярусное с северо-западной ориентировкой погребение в пос. Мысхако, о котором говорилось выше, резко выделяется деталями обряда среди остальных ящичных захоронений и, в отличие от них, более узко датируется концом XIII — началом XIV в. (табл. 96, 15). Верхнее погребение лучника было покрыто кожей и лежало на слое березовой коры, под которым тоже зафиксирована кожаная прослойка. Лук справа и колчан были помещены поверх кожаного «покрывала». Колчан имел деревянную тыльную сторону, берестяную лицевую с костяными накладками с резным и циркульным геометризованным орнаментом (табл. 102, 15) (Дмитриев А.В., 1978, с. 9 и сл.). Стрелы с обмотанными берестой древками были обращены остриями ко дну колчана. Нижнее женское погребение сопровождалось тремя ножами, серебряными спиральными височными кольцами, хрустальными гранеными и округлыми ластовыми и гагатовыми бусами, бубенчиком с ребром и ногтечисткой описанных типов (табл. 102, 5, 9, 21). У головы женщины находился кожаный мешок или сумка и в нем самшитовый двусторонний гребень с циркульной гравировкой (табл. 102, 10) и точеная деревянная поделка со следами раскраски, вероятно, шкатулка или сосудик. К этому же времени относится комплекс из могильника у горы Мысхако — ящичное погребение лучника со стрелами и деревянным колчаном с костяными накладками иного, «кипчакского», типа, пышно орнаментированными гравировкой, заполненной черной пастой (табл. 102: 24–27) (Сизов В.И., 1889, с. 74).
В южной части побережья в окрестностях Сочи курганные могильники в основной массе не исследованы, а единичные вскрытые насыпи дали преимущественно поздний материал XIV–XVI вв. (Воронов Ю.Н., 1979, с. 105–108). Для них характерно использование камня в погребальных сооружениях в большем количестве (концентрические обкладки, большие гробницы, вымостки), единообразие инвентаря и отсутствие погребений с конем как в это, так в предшествующее время.
Материальная культура населения побережья Северо-Восточного Причерноморья, какой она представлена археологическими памятниками XI–XIV вв., неоднородна. Это объясняется, с одной стороны, неравномерной их изученностью, с другой — природно-географическими условиями и различной историко-культурной ориентацией разных его частей. Север региона (до широты Туапсе), в целом, тяготеет к Северо-Западному Кавказу. Яркие слагаемые здешней культуры конца XI — первой половины XIII в. создают носители кремационного погребального обряда, которые, в свою очередь, генетически связаны с предшествующим периодом VIII–X вв., когда тут внезапно появляется этот обряд. Связь прослеживается в преемственности и развитии обряда трупосожжения, в вещах и составе погребального инвентаря, в трансформации в конце XI — первой половине XIII в. обычая VIII–IX вв. помещать в воинские погребения сбрую в обычай сопровождать погребения захоронением коня. Предстоит выяснить, непрерывной или дискретной была эта связь. Заметная хронологическая и археологическая лакуна, т. е. малочисленность древностей (особенно погребений) X–XI вв., пока ждет разгадки. Она может объясняться цепочкой факторов: невыявленностью в регионе соответствующих грунтовых памятников, поселений и могильников; еще неясной для нас демографической ситуацией в равнинных и горных районах; временным отсутствием разработанной хронологической классификации местных вещей финального этапа салтово-маяцкой эпохи и второй половины X–XI вв. (важно подчеркнуть, что систематизация археологических материалов периода развитого и раннего средневековья является молодым направлением в их изучении). Так, по мнению А.В. Дмитриева, внезапное и обильное появление в Причерноморье курганов с кремациями и впускными ингумациями при многовариантности погребального обряда относится к первой половине XIII в. и связано с монгольским вторжением и перемещением разноплеменных групп, но это не исключает наличия редких подкурганных захоронений XI–XII вв., которые могли оказаться «перекрытыми» массой новых кладбищ (Дмитриев А.В., 1988). В этой связи тем более перспективна разработка хронологической классификации погребений исследованных могильников наряду с изучением равнинных районов у Анапы, станицы Раевской и в Цемесской долине, давших материал X-XII вв., о необходимости которого говорит А.В. Дмитриев.
Благодаря исследованиям в последние десятилетия биритуальных и кремационных могильников XI–XII вв. в Западном Закубанье — низовьях левых притоков Кубани (поздняя хронологическая группа Казазово-1, Циплиевский-1, Черноклен, Абинский-4, Ленинахабльский, ранняя хронологическая группа Убинского, Псекупс-2 и 4) выявляется их большое сходство с могильниками Северо-Восточного Причерноморья конца XI — первой половины XIII в. (Армарчук Е.А., Малышев А.А., 1997, с. 109). Более того, такое сходство наблюдается и для периода VIII–IX вв., и кремации обоих регионов уже объединены в одну, «абинско-новороссийскую» или «кубано-черноморскую» группу (Каминский В.Н., 1993, с. 110; Пьянков А.В., Тарабанов В.А., 1998, с. 18–32). Закубанские могильники этого времени и XI–XII вв. тоже сопоставимы (Пьянков А.В., 1993, с. 136–137; 1988; 2000, с. 21–22; Носкова Л.М., 1999, с. 191–192) и, возможно, при дальнейшем изучении встанет вопрос о существовании здесь, на Северо-Западном Кавказе, в последней четверти I тыс. н. э. — первой четверти II тыс. н. э. единой археологической культуры. Пока же носители кремационного погребального обряда и сопряженной с ним культуры в тех формах, которые выявлены в Северо-Восточном Причерноморье и Западном Закубанье, не определены, и спектр предполагаемых этносов включает абазин (Алексеева Е.П., 1971, с. 191–196), тюркские или тюркоязычные племена, вышедшие из болгарской группировки (Дмитриев А.В., 1979а, с. 56; Пьянков А.В., 1986; Каминский В.Н., 1993, с. 110), угров (Михеев В.К., 1985, с. 97; Тарабанов В.А., 1994, с. 58–59). Накопившийся археологический материал из обеих областей дает, как мне представляется, некоторые веские основания для отождествления носителей этого обряда с касогами, а его ареал совпадает со сведениями нарративных источников X–XIII вв. об их стране. Сохранилось ценное в этой связи письменное свидетельство Масуди о кашаках, в котором сообщается о том, что этот народ исповедует религию магов («маджус»). В.Ф. Минорский обратил внимание на данный термин, который мусульманские авторы применяли к древним русам и норманнам, видимо, из-за их обычая сжигать мертвых, известного им со слов Ибн Фадлана, но искаженно понятого как «огнепоклонничество» магов (Минорский В.Ф., 1963, с. 206, примеч. 81).
Другие элементы культуры Северо-Восточного Причерноморья, представленные материалами поселений и ингумационных погребений с каменными конструкциями и ящиками, берут начало в старой местной среде. Именно они создают основной фон, на который накладываются новшества, и распространены не только на севере, но и на юге побережья. Южная часть Восточного Причерноморья традиционно связана с Абхазией и Закавказьем.
Достаточно выпукло обозначаются иные направления связей. Объясняться они могут по-разному: культурно-торговыми контактами, этническими процессами, определенными путями «миграции» вещей или модой, случайными заимствованиями и многим другим. Так, на севере побережья, особенно под Анапой, это наличие вещей — поясной гарнитуры и уздечных наборов, присущих позднеаланской катакомбной культуре западного варианта, а, в целом, развитие упряжи и вооружения в одном русле с аланскими. Правда, путь распространения отдельных категорий вещей (например, золоченых сбруйных украшений) еще не определен: от алан на запад или наоборот. Кстати, тесное взаимодействие культур Северо-Западного Кавказа и Центрального Предкавказья (и Приазовья, Подонья) отмечается и в VIII–IX вв. (Носкова Л.М., 1991, с. 76–77). Далее связи уводят на Тамань, где в посуде Тмутаракани тоже присутствуют лепные горшки с насечками по плечикам (тип В), красноглиняная керамика — кувшины с рифлением, ойнохоевидным венчиком, парадным усложненным лощением и пифосы с рифлением (Плетнева С.А., 1963, рис. 23, 2; 24; 27, 3; 27, 1). Некоторые типы сосудов, в том числе поливных, и амфор, в их числе с дуговидными и высокоподнятыми ручками, объединяют весь византийско-причерноморский мир, и продолжается активный поиск мест изготовления тарной и прочей керамики (типа: табл. 101, 14) (Волков И.В., 1989; 1996). Предстоит выяснить источник проникновения на север побережья предметов с христианской символикой: из Древней Руси, Крыма, где есть им прямые аналоги, из таманской православной ойкумены или Византии?
Наконец, наличие в могильниках Северо-Восточного Причерноморья серии своеобразных ингумационных погребений с конем свидетельствует о кочевническом присутствии. Об этом В.И. Сизов и Н.И. Веселовский заговорили сразу после обнаружения таких погребений у Раевского городища и у Варваровки, но связать их с половецким присутствием на Северо-Западном Кавказе стало возможно после ряда исследований (Алексеева Е.П., 1959, с. 17; Минаева Т.М., 1964, с. 174–175; Федоров-Давыдов Г.А., 1966, с. 250–251; Дмитриев А.В., 1988; Армарчук Е.А., Малышев А.А., 1997, с. 110–112).
Письменные источники не оставили сведений о взаимоотношениях половцев и населения Северо-Восточного Причерноморья. Следы кочевнического влияния, относимые к XII–XIII вв., обнаруживаются археологически в северной части этого региона. Период постепенной инфильтрации половцев-кипчаков в местную среду прервался неожиданным смешением и переселением народов в связи с татаро-монгольским нашествием.
Монголы подчинили себе население Кавказа, а Северо-Восточное Причерноморье, практически почти не затронутое военными действиями, попало в сферу влияния золотоордынского государства. В конце XIII в. возникают и набирают силу новые явления, связанные с образованием и ростом золотоордынского государства. Особенно ярко они проявляются в XIV — начале XV в. Материальная культура в регионе заметно меняет свой облик. Усложняются украшения — в их изготовлении широко применяется техника скани и зерни, ажурные детали, плетеные изделия с металлической нитью; появляются вновь после долгого перерыва наборные пояса с орнаментированной гарнитурой из серебра и золота; разнообразнее становятся формы глиняных сосудов. Вместо прежних перстней-печаток встречаются западноевропейские с латинскими надписями и геральдическими знаками. Тщательнее изготавливаются каменные ящики для погребенных, в которых нередко устраивались в своем роде семейные усыпальницы-ограды с несколькими гробницами. Результаты раскопок могильников в Лобановой щели, Гостагаевского и ряд других поздних материалов из Северо-Восточного Причерноморья по-прежнему позволяют говорить об их близости к закубанским, главным образом, к культуре белореченских курганов.