Я вырос в крымчакской среде. Папа был русским, мама крымчачкой. Папа родом с Волги, из-под Царицына, мама, Ольга Зенгина, по отцу и матери родом из Карасубазара. Естественно, что мамина половина была превалирующей в на шей большой послевоенной семье. Бабушка, две маминых сестры и дядя, двоюродные мамины братья и сестры, дядья и племянники… Конечно же, уклад быта был смешанным и не чисто крымчакским. Хотя кухня была крымчакской, а мама со своими сестрами разговаривали между собой иногда на странном тогда для меня языке. Часто смеясь и отправляя меня погулять, они говорили:
– Иди, погуляй во дворе, а то от тебя большой «аликет» в доме, шум.
Когда приезжали наши родственники издалека и всех становилось слишком много, – было великим счастьем спать вместе на полу, на расстеленных больших одеялах… Центральное место между двух улиц, где мы все жили, занимала, конечно, бабушка. Все проходило через нее. Бабушка Бася была тогда уже совсем старой и скрюченной, но хорошо все соображала и помнила.
– Царь Николай проезжал через Ак-Мечеть в Ливадию, и мы девочки бросали цветы ему на дорога. Красивая была, с бородка… И жена, он тоже красавец был…
Я смеялся и говорил бабушке:
– Не красавец, а красивая…
– А… какой разница, лишь бы красавец была.
Так она, путая падежи, говорила по-русски. Но для меня самое главное было то, что у нее всегда для меня был спрятан, как для любимого внука, помятый или сложенный в несколько раз большой дореформенный рубль, который она доставала неизвестно откуда при моем появлении и тайно от всех отдавала его мне со словами:
– Возьми рубчик. Купи себе курабье или микадо…
Она всегда была опрятна, сидела в тени дома на маленькой табуретке и покорно ждала первых, кто придет с работы или просто так… Хоронили ее, как я помню, уже не по-крымчакски, а просто, как было у всех тогда принято, вероятно, по христианским обычаям. Ее маленькое, почти кукольное ссохшееся тело в маленьком гробу поставили на так называемую тогда «линейку», упряжку с лошадью и повозкой с железными крыльями и подножками для ездока и ездоков, покрытую посередине домашним ковром. Затем повезли медленно на старое городское кладбище, где и похоронили тихо… Лет через пятнадцать кладбище снесли военные для своих нужд… И могила ее исчезла бесследно, навсегда.
Надо сказать, что тогда вообще для нас вопрос нашей национальности был далеко не на первом месте. Начиная со школы. Хотя, конечно, пацаны постарше на улице могли обозвать как угодно. И вообще, то что я был наполовину крымчаком, не было определяющим. Как всякого смуглого или черноволосого могли назвать с презрением жиденком, и это было непонятно и обидно… Но лично для меня вопрос о моей национальности закончился тогда, когда я начал играть в футбол за детскую команду – это у меня стало здорово получаться. Во всем городе стали называть меня просто «черным», и то случайно, потому что я тренировался у моего любимого тренера Василь Никитича Тихонова в черной футболке, черных гетрах и черных трусах. Да, я знал, что у меня в классе учились крымчаки: Лариса Валит, Лариса Ломброзо, Генка Дормидор… Но тогда они все между всеми не крымчаками считались просто евреями, хотя по большому счету никого это не интересовало. Мы дружили все и, повторяю, национальный вопрос не был в шестидесятых годах таким острым. Многое конечно скрывалось, сглаживалось, меня, мальчика, это не интересовало, и я думал, что кубэтэ, чоче, икру из печеных баклажанов с домашним творогом и ушки едят в каждом крымском доме. Хотя это было не так… И вообще нас настраивали, что все мы равны, национально одинаковы, и русский язык, на котором говорили тогда все, нас мирил и действительно уравнивал. О выселенном крымско-татарском народе мы, малолетки, ничего не знали, да и тема эта была практически запрещенной… Но со временем что-то стало все же происходить. В 1968 году маму, у которой в паспорте в графе национальность было написано, что она еврейка, вызвали в милицию и поменяли паспорт. В графе национальность поставили крымчачка. И объяснили: где-то какие-то ученые доказали, что есть действительно такая отдельная нация – крымчаки. А мама и не возражала, поскольку она-то точно знала, что была крымчачкой. На мне это никак не отразилось, поскольку в шестнадцать лет я получил паспорт как русский, по отцу, да и вся культура, и школьная и дальнейшая, была русской, и этого было предостаточно. Тем более, все старшее поколение помнит, какой внутренний антисемитизм был тогда, ибо он диктовался государством. Все помнят, как трудно было поступить в определенное время и в институт, и на хорошую работу… Но крымчаки-то были… Были караимы, греки, армяне, русские, украинцы, потом вернулись татары. И когда грянула история с гробокопателями в 1986 году, я уже знал, что там были расстреляны немцами в 1941 году евреи. Мама к этому времени уже умерла, я сам друзей-крымчаков почти не имел и вскоре вообще укатил жить и работать в Москву. И только потом узнал, что на 10 километре были расстреляны вместе с евреями почти все крымчаки, что фашисты совершили геноцид крымчакского народа, который уже никогда не сможет восстановить свой генофонд…
Так кто же мы такие и откуда, крымчаки? Я, хотя и наполовину крымчак, стал думать о том, как же это так? Жил народ веками и практически ничего от него не останется: ни книг, ни картин… Моя книга написана на основании элементов остаточной памяти. Все исчезает, растворяется. Сама жизнь уходит, утекает, как вода меж ладоней, но остаются те клетки памяти, выращивая которые можно восстановить прошлую жизнь. Потому что духовная составляющая, духовный опыт жив, пока остается жить хотя бы один человек той или другой уходящей народности, нации. В частности, крымчаков. Из тех капелек, которые мне накапали крымчаки, я и постарался создать простую и в то же время высокую повседневность их жизни. И конечно без претензий на всеобъемлемость и универсальность. Это только мой взгляд. Как могли бы быть и тысячи других…
Теперь я уже немного представляю, кто такие крымчаки, ибо часть крови во мне крымчакская, и я чувствую тональность людей, событий, характеров, их отношений… Понимаю, но больше чувствую.
Самое поразительное в крымчаках – это невероятная смесь тюркского происхождения и иудейской веры. Это очень добрые, смирные, трудолюбивые, слегка амбициозные, способные люди… Хотя происхождение крымчаков, на мой взгляд, поливалентно. И исходит оно от поливалентности самого Крымского полуострова и самой привходящей в него жизни.
У меня сложилось впечатление и нарисовались картины, объяснявшие появление крымчаков или племен, из которых вышли крымчаки, начиная с того момента, когда они вместе с аланами, готами, бродившими по пустынным степям, добрались до моря. В Крым приходили племена-завоеватели и, пробыв там несколько столетий, выбивались завоевателями другими. Но часть населения всегда оставалась. Эти остатки и формировали коренное население Крыма, беспечно смешиваясь, размножаясь и, как ни странно, никогда не воюя между собой. Войну и разор в Крым приносили только пришельцы. Так, в конце седьмого века в Крым ворвались хазарские племена, основав мощнейшее государство Хазарский каганат, изгнав при этом пришедших в упадок гуннов после гибели их вождя Атиллы в 455 году. Сам же Хазарский каганат пал в конце десятого века под ударами половцев и печенегов, а затем уже и россов… Все помнят с детства: «Как ныне сбирается вещий Олег отмстить неразумным хазарам». Это именно то. Затем тринадцатый век, когда Золотая орда полностью завоевала Крым, образовав Крымское ханство со столицей в Бахчисарае, навсегда привязав крымско-татарский народ к полуострову.
Собственно, люди приходили, уходили, но часть из них оседала навсегда в Крыму. Как они ассимилировались, как они этнически определяли себя и идентифицировали, сказать практически невозможно, если, конечно, не учесть основные признаки: язык, веру, место проживания, обычаи, происхождение, симпатии в конце концов… Часто я рисовал себе, особенно перед сном, картины прихода в Крым, в частности, хазар…
Полчища хазарских всадников на полном скаку остановились у тракта, рассекавшего южную таврическую степь надвое – с севера на юг. За ними, еле успевая и наезжая на задние ряды воинов, наползала целая армия обозников с женами и детьми, стадами овец, коз и коров, живыми и мертвыми предками… Над летней преющей от жары степью стояли гул, топот и храп лошадей, гортанные крики погонщиков скота, скрип и скрежет колесных телег, вопли детей и шиканье женщин… Вдруг все смолкло, солнце стало садиться, и в этой тишине послышался голос самого первого всадника, очевидно, одного из первых каганов….
– Массагеты теснят нас на запад, а я знаю, что еще три дня и три ночи такой скачки ни лошади, ни наш народ не вы держат, и мы все поляжем замертво в раскаленной жаровне этого поля. Но самое главное: впереди нас ждут горы, отделяющие восточный мир от западного. Мы никогда не преодолеем их и умрем не вершинах, как мухи на сахарных головках… Здесь есть юрты кочевников, и я спрашиваю их, держа шеи под ятаганом:
– Что ждет нас на севере, если мы повернем на север? Кочевники прохрипели:
– Россы с укреплениями от рек до морей, а главное – холод и снег. И вы, если не погибнете от пик и стрел муссагетов, то умрете от холодного степного ветра и снега…
– Что ждет нас на юге, если мы повернем на юг?
– На юге, если скакать две ночи и два дня, оторванная земля и теплое море. Но сначала вам нужно будет перейти вброд керим. Слева вы увидите гнилое море и белое от соли и справа вы увидите гнилое море и белое от соли. Но армии можно пройти через тонкую землю, паря почти над водой. И вы войдете в каменный мешок, который укроет вас… Оторванная земля… Это оторванная земля большой степи от Алтая, Гималаев и Тибета до Карпат и Балкан. Керим, Крым… Никто не знает, кроме нас, что там за рвом. Десятки греческих городов, словно лягушки, сидят по берегам моря, но в центре пусто, степь и благодатная земля. Если будете скакать прямо после рва два дня и полночи, то окажетесь у моря. Если будете скакать день налево, то тоже упретесь в море. И то же самое будет, если двинетесь направо… Оторванная земля… Вы спасете свой народ и накормите… Все, кто поворачивал свою судьбу в этот каменный мешок, оттуда не возвращался. Значит, там можно жить…