[25].
«Самой любезной была королева. Настолько, что большей любезности просто невозможно представить. Слова лорда Эбердина обо мне и моей службе были настолько лестными, что казалось, что человек с такой холодной внешностью не способен на них. Я уверен и в том добром отношении, которое испытывает ко мне герцог Ньюкаслский».
Однако теперь всё изменилось. Письма королевы всё ещё были вежливыми и любезными, но Раглан не мог избавиться от ощущения, что в них звучат укоризненные нотки. В поздравлении по случаю нового 1855 года, отправленном из Виндзора, королева коротко подтвердила получение последнего письма Раглана и поблагодарила за него. Затем без предисловий перешла к сути дела:
«Тяжёлые испытания, выпавшие на долю армии, плохая погода и болезни вызывают глубокое беспокойство Её Величества и принца. Чем более стойко наши храбрые солдаты переносят трудности и лишения, тем большие страдания доставляет Её Величеству мысль о том, что эти испытания всё ещё продолжаются.
Королева надеется на то, что лорд Раглан приложит все усилия к тому, чтобы страдания солдат не усугублялись небрежным, недобросовестным отношением тех, кто по долгу службы отвечает за удовлетворение их нужд. Королева слышала о том, что солдатам подают зелёный кофе вместо прожаренного, и о многом другом. Это потрясло Её Величество, и она считает, что для армии должны быть созданы такие условия, каких только можно добиться при данных обстоятельствах. Королева искренне надеется, что направленные в Балаклаву значительные запасы тёплой одежды не только достигли места назначения, но и были розданы солдатам, что лорд Раглан лично проследит за строительством жилья для подчинённых. Лорд Раглан не может себе представить, как мы переживаем за нашу армию и как хотим уменьшить её страдания…»
Лорд Раглан ответил немедленно и очень подробно, не забыв прокомментировать ни один из пунктов письма королевы. Без цветастых извинений и экстравагантных обещаний он приложил все усилия для того, чтобы успокоить её величество. Он писал, что делается всё возможное. И не кривил душой:
«Уверяю Ваше Величество, что все мои мысли и время посвящаю тому, что прилагаю усилия, чтобы удовлетворить различные нужды Ваших войск. К сожалению, не в моих силах облегчить бремя обязанностей, которые они выполняют. Обращаю внимание Вашего Величества, что, несмотря на имеющуюся у Вас информацию о неудовлетворительной работе штаба армии, я имею все основания быть довольным службой офицеров штаба, тем, с каким рвением они относятся к выполнению своих обязанностей».
Раглан проинформировал королеву, что три месяца назад казначейством был заказан жареный кофе, но он всё ещё не прибыл. Инженеры под руководством капитана корабля «Санспарейл» сконструировали машины для жарки зелёного кофе, по ошибке присланного в армию, но их мощности недостаточно, чтобы обеспечить всех солдат и офицеров. Раглан сообщил об этом королеве вовсе не для того, чтобы обвинить казначейство. Он вообще не любил жаловаться на кого бы то ни было до тех пор, пока не располагал точными доказательствами вины.
Затем он с негодованием отверг все те обвинения, которые выдвигал против него герцог Ньюкаслский.
До конца 1854 года герцог симпатизировал Раглану в его деятельности, пытался защитить его от «хулиганских выпадов «Таймс». Но теперь отношения между этими людьми изменились. Нападки «Таймс» становились всё более активными. Правительство также старалось выставить себя «жертвой обмана военной системы», дистанцироваться от человека, который «привёл армию к ряду ужасных провалов», что, в свою очередь, поставило страну «на грань катастрофы национального масштаба». «Конечно же первой жертвой мести общественного мнения стану я, — жаловался герцог Раглану, — а вороха бумаг, которые подготовили как тори, так и радикалы, уже предрешили мою судьбу».
Тон личных писем герцога Раглану изменился. Теперь они были полны обвинений. Он больше не выражал симпатий командующему крымской армией. Он писал о «необходимости перемен и реорганизации», «недобросовестном выполнении служебных обязанностей», «безразличии к судьбе армии», «непонимании сомнений в правительстве», «безразличии в армейском руководстве». Герцог повторял все те многочисленные жалобы, которые поступали ему как от членов парламента, так и от простых людей. Пальмерстон спрашивал о письме, в котором командующего обвиняли в том, что он прибыл на поле битвы под Инкерманом, когда сражение было почти закончено. Некоторые интересовались, почему офицеры штаба жили в роскоши, в то время как армия голодала. Почему больные должны были собирать хворост для генеральских костров? Одна из офицерских жён требовала объяснений, почему её муж мечтает о смене белья.
Лорд Раглан отвечал на обвинения спокойно, с полным самообладанием, не обращая внимания на откровенные нелепости. Вскоре герцог обрушился на генералов Эйри и Эсткорта и на других старших штабных офицеров. Обвинения, поначалу расплывчатые, становились всё более серьёзными и категоричными. Герцог настаивал на немедленном увольнении этих офицеров. Раглан выступал в их защиту с горячностью, удивительной для человека, которого никогда не беспокоили даже ложные выпады против самого себя.
Он «целиком и полностью отдавал себе отчёт в абсурдности выдвинутых правительством претензий».
«С глубокой озабоченностью я наблюдаю за тем, как, основываясь на частных письмах, Вы обвиняете генералов Эйри и Эсткорта, а также других офицеров штаба. При этом никто не выражает пожелания узнать и моё мнение начальника о качествах моих подчинённых. Почти полвека я находился на государственной службе, но никогда не сталкивался с подобными огульными обвинениями. Вышеназванные офицеры заслуживают самой высокой оценки. Ежедневно наблюдая за их работой, я не мог не отметить их высочайшей квалификации. Кто может лучше судить об этом: я или неизвестные авторы анонимных посланий?
Считаю невозможным освобождение от своих постов этих людей, как не имеющее для этого ни малейших оснований.
Прошу простить меня, но я считаю своим долгом добавить, что рассматриваю Ваше согласие с обвинениями против этих офицеров как свидетельство Вашего недоверия ко мне, командиру этих людей, поскольку в своей повседневной деятельности они руководствуются моими приказами.
Я считаю, что нападки на штабных офицеров вообще направлены, в первую очередь, на мой личный штаб. Моих подчинённых обвиняют в аристократической надменности, пренебрежении к солдатам и бог знает в чём ещё. Это очень удивительно для меня, поскольку ранее я повсеместно слышал о своих старших офицерах прямо противоположные отзывы. Они все настоящие джентльмены, действительно образованные люди. Они ревностно относятся к выполнению своего долга и учтивы с окружающими.
Среди них нет такого, который, как и я сам, не был бы готов выполнять свои обязанности в любое время дня и ночи».
Получив неожиданно решительный отпор, правительство отказалось от намерения настаивать на немедленной отставке Эйри и Эсткорта. Однако, как заметил в следующем письме герцог Ньюкаслский, необходимо было срочно что-нибудь предпринять. Нужно было удовлетворить общественное мнение и прессу, принеся кого-то в жертву. Не согласится ли лорд Раглан на перевод генерала Эйри в войска? «Считаю необходимым отметить, — написал в ответ командующий, — что, если генерал Эйри будет удалён с поста генерал-квартирмейстера, это нанесёт самый серьёзный ущерб службе и будет оскорбительно для меня. Мне было бы очень трудно обойтись без него. Я считаю его услуги бесценными».
Но в правительстве уже решили, что Эйри идеально подходит на роль козла отпущения. Члены кабинета использовали любую возможность для того, чтобы убедить Раглана избавиться от этого человека. Боевые генералы и старшие офицеры, уверяли командующего, не любят Эйри. И хотя его главный недоброжелатель генерал Кэткарт был мёртв, генерал Браун едва ли относился к Эйри лучше. Неожиданно помирившись в Лондоне, непримиримые враги Кардиган и Лекэн «не произнесли об Эйри ни одного хорошего слова». Лэси Ивэнс высказывался о генерал-квартирмейстере только в критическом тоне; своё мнение он открыто высказывал в письмах старому другу Делейну. Необыкновенно умный и трудоспособный, но в то же время беспокойный, обладающий острым до бесцеремонности языком, генерал Эйри привык называть вещи своими именами и тем самым нажил себе множество недоброжелателей и открытых врагов. Теперь ему пришлось на собственном опыте убедиться в том, насколько это опасно в дни военных неудач.
Добиваясь поставленной цели, герцог в письме от 1 января 1855 года сослался на письма рассерженных родственников одного офицера, «который умирал от болезни, вызванной причинами, которых можно было избежать». Те обвиняли генерал-квартирмейстера в том, что он уделяет мало времени служебным обязанностям, не забывая, однако, вести личную переписку «с полудюжиной прекрасных дам в Лондоне».
Раглан ответил на это:
«Я конечно же мог бы не отвечать на обвинения офицера, который умирает по причинам, которых могло бы и не быть. Но считаю своим долгом заявить, что генерал-квартирмейстер не имеет ничего общего с этими «причинами». Он вообще не имеет отношения к болезням офицеров. Генерала Эйри обвиняют в том, что он состоит в переписке с леди Хардиндж, которая беспокоится о своём брате. Он пишет также леди Раглан, которая беспокоится о своём муже, то есть обо мне. Вот все те «лондонские дамы», с которыми он ведёт переписку, разумеется кроме собственной жены.
Я действительно не могу понять, как можно обращаться к Вам с подобными инсинуациями.
Не могу прийти к другому заключению, кроме того, что утратил Ваше доверие. Я воспринимаю это как тяжёлое несчастье, поскольку перед лицом всё усиливающихся неудач Ваша поддержка служит мне чуть ли не единственным утешением. Тем не менее мой долг перед королевой заставляет меня прилагать все усилия для выполнения моих обязанностей, несмотря на то, как складываются мои личные дела».