{602}. В Иерусалиме история сделала полный круг.
Двенадцать дней спустя, 26 апреля, старые конфессиональные распри начались снова. Вспыхнули схватки между греками и армянами во время церемонии снисхождения Благодатного огня в церкви Гроба Господня. За несколько дней до этой священной церемонии противоборствующие группы паломников пронесли различное оружие в церковь и спрятали его там. Других снабдили ножами и пиками через окно рядом с крышей монастыря св. Николая. Не ясно, как все началось, докладывал британский консул Финн три дня спустя, который стал свидетелем этого, но «во время схватки ракеты взлетели вверх и попали в галереи, разрушив ряды ламп и порвав церковные изображения представляющие самые святые символы церкви, стекло и масло полились на их головы, серебряные лампы на серебряных цепях были сорваны и исчезли». Паша оставил свое место на галерее и приказал своей охране разнять дерущихся. Но он был сильно ранен ударом по голове, и его унесли на руках — толпа в церкви была слишком плотная, чтобы выбраться оттуда иным образом, его секретаря избили. В конце концов, отряд солдат Паши изолировал бунтовщиков, церковные служители привели все в порядок, церемония снисхождения огня продолжилась как обычно, монахи стояли вокруг гроба господня, паства повторяла «господи, помилуй», пока не появился патриарх с зажженными свечами и, когда церковные колокола зазвонили, паломники потянулись вперед к нему, чтобы зажечь свои факелы от чудесного пламени{603}.
Эпилог. Крымская война в мифах и памяти
Окончание Крымской войны отмечалось в Британии скромно. Царило общее разочарование от того, что войска так и не добились ни одной серьезной победы до заключения мира, чтобы сравнять счет с французами в Севастополе и что они не смогли провести более широкомасштабную войну против России. Замешанные на этом ощущении провала, негодование и национальный позор от ошибок правительства и военного руководства. «Должна признаться, этот мир стоит у меня поперек горла», отметила королева Виктория в своем дневнике 11 марта, «и вся нация испытывает тоже самое». В Лондоне не было большого парада победы, никакой церемонии по встрече войск, которые прибыли в Вулвич, выглядящие «очень загорелыми», со слов королевы. Наблюдая 13 марта за тем, как разгружаются лодки с солдатами, она думала, что «вид настоящих бойцов, таких прекрасных высоких сильных мужчин, некоторые поразительно красивые — все такие гордые, благородные, воинственные … У всех были длинные бороды, и они были нагружены огромными рюкзаками, с плащами и одеялами поверх, и флягами и мешками, со своими ружьями»{604}.
Там где не было веселого празднования, были мемориальные службы — буквально сотни памятных табличек и монументов, в основном оплаченные в частном порядке группами или единолично, были установлены в память пропавшим и павшим на церковных кладбищах, в полковых бараках, госпиталях и школах, мэриях и музеях, на городских площадях и в деревнях по всей стране. Из 98 000 британских солдат отправленных в Крым, больше чем каждый пятый не вернулся: 20 813 человек умерли за кампанию, 80 процентов из них от болезней{605}.
В ответ на такое ощущение потери и восхищение измученными войсками, правительство заказало Гвардейский мемориал (Мемориал Крымской войны) в память о героях Крымской войны. Массивный ансамбль Джона Белла — три фигуры гвардейцев (колдстримец, фузилер и гренадер), отлитые из захваченных русских пушек и стоящие на посту под классической фигурой Чести — был открыт на Ватерлоо Плейс на пересечение Нижней Риджент стрит и Пэлл-Мэлл в Лондоне в 1861 году. Мнения насчет художественной ценности монумента разделились. Лондонцы стали называть фигуру Чести как «игрок в кольца», потому что дубовые венки в вытянутых руках напоминали кольца, используемые в игре. Многие считали, что монументу не хватает изящности и красоты, необходимой для памятника такого значения (граф Глейхен позже отметит, что он лучше всего выглядит в тумане). Но его символическое значение было на тот момент непревзойденным. Это был первый военный мемориал в Британии, возносящий регулярные войска до уровня героев{606}.
Крымская война вызвала волну перемен в отношении британцев к своим солдатам. Она заложила фундамент национального мифа, идеи о том, что солдат защищает национальную честь, право и свободу. До того идея военной чести формировалась аристократией. Храбрость и доблесть относились к высокорожденным лидерам, таким как Герцог Йоркский, сын Георга III и командующий британской армией против Наполеона, колонна в честь которого была воздвигнута в 1833 году, через пять лет после смерти герцога, за счет денег собранных вычитанием одного дня оплаты каждого солдата в армии. Батальные картины изображали героические подвиги отчаянных офицеров-аристократов.
А рядового солдата игнорировали. Возведение Крымского военного мемориала напротив колонны Герцога Йоркского символические отразило смещение викторианских ценностей. Оно бросало вызов лидерству аристократии, которая была крайне дискредитирована военными ошибками в Крыму. Если ранее британским военным героем был джентльмен, весь «в перьях и кружевах», то теперь, им стал солдат, «рядовой Смит» или «Томми» («Томми Аткинс») из народного фольклора, который мужественно сражался и побеждал в войнах Британии несмотря на ошибки его генералов. Этот нарратив прошел через британскую историю от Крымской войны к Первой и Второй мировым войнам (и далее, к войнам современности). Как написал рядовой Смит из Черной стражи (название 3-го батальона Королевского полка Шотландии, — Прим. пер.) в 1899 году, после поражения британской армии в Бурской войне:
Such was the day for our regiment,
Dread the revenge we will take.
Dearly we paid for the blunder
A drawing-room General’s mistake.
Why weren’t we told of the trenches?
Why weren’t we told of the wire?
Why were we marched up in column,
May Tommy Atkins enquire…{607}
Как написал американский писатель Натаниэль Готорн в своих «Английских тетрадях», 1854 год проделал «работу пятидесяти заурядных лет» в разрушении аристократии{608}.
Плохое управление во время войны привело к новому наступлению со стороны средних классов, которые выступали за принципы профессиональной пригодности, предприимчивости, меритократии и самостоятельности в противовес привилегиям по праву рождения. Крымская война предоставила им достаточное количество примеров профессиональных инициатив, пришедших на помощь во время дурно управляемой военной кампании — сестринская работа Флоренс Найтингейл, кулинарная экспертиза Алексиса Сойера, балаклавская железная дорога Сэмюэла Пето, землекопы Джозефа Пакстона, которые отправились строить деревянные хижины, в которых британские солдаты провели вторую зиму на Севастопольских высотах. Благодаря прессе, в которую они отправляли свои практические советы и мнения, средние классы активно участвовали в буднях войны. Политически именно они оказались настоящими победителями, так как к окончанию войны, она велась уже на принципах профессионализма. Признаком их триумфа было то, что в последующие десятилетия все правительства вигов, консерваторов и либералов проводили реформы в пользу идеалов среднего класса: право голоса для классов профессионалов и ремесленников, свобода прессы, большая открытость и подотчетность правительства, меритократия, религиозная терпимость, общее образование, и более внимательное отношение к рабочим классам и «заслуживающие внимания бедняки», которые уходили своими корнями, помимо прочего, к озабоченности страданиями солдат во время Крымской войны. (Это озабоченность послужила толчком к серии военных реформ лорда Кардвелла, военного министра при Гладстоуне, между 1868 и 1871 годами. Покупка офицерских должностей была заменена на систему продвижения по службе, основанную на заслугах, порка была отменена в мирное время).
Новообретенную уверенность британского среднего класса воплощала Флоренс Найтингейл. Она вернулись из Крыма национальной героиней, и её образ широко использовался в памятных открытках, фигурках и на медальонах для общественности. «Панч» изобразил её в образе Британии, с лампой в руке, нежели щитом, ланцетом вместо копья, а стихи намекали, что она была более достойна восхищения нежели любой отважный офицер-аристократ:
The floating froth of public praise
blown lightly by each random gust,
Settles on trophies, bright for days, to
lapse in centuries of rust.
The public heart, that will be fed, but has
no art its food to choose,
Grasps what comes readiest, stones for
bread, rather than fast, will not refuse.
Hence hero-worship’s hungry haste takes
meanest idols, tawdriest shrines,
Where CARDIGAN struts, plumed and laced,
or HUDSON in brass lacquer shines.
Yet when on top of common breaths a
truly glorious name is flung,
Scorn not because so many wreaths
before unworthiest shrines are hung.
The people, howe’er wild or weak, have
noble instincts still to guide:
Oft find false gods, when true they seek;
but true, once found, have ne’er denied.
And now, for all that’s ill-bestowed or