Душой отлетел в мир небесный —
К тому, кто его, там восславив,
Продолжит ученье, —
Закончив путь жизненный честный,
Но в памяти образ оставив
Нам всем в утешенье.
Викарс был похоронен в Севастополе, но в церкви св. Георга на Бромли Роуд в Бекенхэме, в Кенте, есть белая мраморная табличка в форме списка с вложенным в ножны мечом позади него, с такими словами:
ВО СЛАВУ БОЖЬЮ И ВЕЧНУЮ ПАМЯТЬ ХЕДЛИ ВИКАРСА КАПИТАНА 97-ГО ПОЛКА, КОТОРЫЙ ЧЕРЕЗ ВЕРУ В СЛОВО БОЖЬЕ, ЧТО «КРОВЬ ИИСУСА ХРИСТА, ЕГО СЫН ОЧИСТИТ НАС ВСЕХ ОТ ГРЕХА», ПЕРЕШЕЛ ОТ ГРЕШНОЙ СМЕРТИ К ЖИЗНИ В ПРАВЕДНОСТИ. ОН ПАЛ В БИТВЕ И УСНУЛ ВО ИИСУСЕ В НОЧЬ 22 МАРТА 1855 ГОДА. И БЫЛ ПОХОРОНЕН В СЕВАСТОПОЛЕ В ВОЗРАСТЕ 28 ЛЕТ{618}.
Помимо канонизации солдат и нового идеала мужчины, объединенные усилия во время войны казалось предлагают ту необходимую возможность для объединения нации и примирения, чтобы покончить с классовыми различиями и борьбой рабочих в 1830-х и 1840-х годах. В журнале Диккенса Домашнее чтение, вместе с публикацией по главам «Севера и юга» Элизабет Гаскелл в 1855 году, романа на тему об окончании классового конфликта, появилась серия поэм Аделаиды Энн Проктер, любимой поэтессы королевы Виктории, включая её «Уроки войны»:
The rulers of the nation,
The poor ones at their gate,
With the same eager wonder
The same great news await!
The poor man’s stay and comfort,
The rich man’s joy and pride,
Upon the bleak Crimean shore
Are fighting side by side{619}.
Похожая идея присутствует в поэтической монодраме Теннисона «Мод» (1855), где «гражданская война» возникает из-за «страсти к наживе» дома и далее ведет к концовке, в которой повествующий смотрит на войну за границей как высшую и божественную:
Вверяюся судьбе! Когда одушевлён
Могучий наш народ стремленьем к идеалу, —
Стремленье к золоту забыл навеки он,
Забыл служение позорному Ваалу,
И раздавил своей могучею рукой
Ужасный, сумрачный и гибельный покой.
Привет сердечный вам, огни войны кровавой!
Вы много жертв себе отнимете у нас,
Пока огонь вражды ужасной не погас,
И храбрых знамена не озарились славой.
Фальшивый кончен мир. У берегов морских
Откроются ужасных пушек пасти
И будут извергать из страшных недр своих
Кровавые цветы войны и дикой страсти!
Пусть грозная война сильнее разгорится,
Иль улетучится с спокойным ветром вновь, —
Всё ж доказали мы, что могут свято биться
Сердца за истину и братскую любовь.
Я пробудился сам и вижу, просветлённый,
Что мысль моя без дел бессильна и мертва!
Чем тратить попусту напрасные слова,
Сражаться буду я с отвагой непреклонной!
Я чувствую теперь, что люди мне — друзья,
И сердце бьётся в такт с сердцами всей отчизны,
И я не шлю тебе суровой укоризны,
Судьба жестокая моя!
Художники начали эксплуатировать эту тему. На акварели (к сожалению утерянной) Джона Гилберта «Ее величество королева инспектирует раненных колдстримских гвардейцев в зале Букингемского дворца» (1856), работе достаточно популярной, чтобы с неё сделали хромолитографию в 1903 году, присутствует трогательная острота встречи королевы с ранеными героями Крыма, которая предполагает возможность послевоенного единения между высшими и низшими классами страны. На картине Джерри Барретта «первый визит королевы Виктории к её раненым солдатам» (1856) тоже обыгрывается эта эмоция. Это сентиментальное изображение королевской семьи, посещающей крымских инвалидов в Чатэмском военном госпитале была настолько успешна после первого показа в галерее Томаса Эгню на Пикадилли, что с неё было сделано несколько тысяч репринтов, которые продавались в различных изданиях по цене от трех до десяти гиней{620}.
Сама королева коллекционировала фотографии крымских ветеранов. Она заказала коммерческим фотографам, подобным Джозефу Кандоллу и Роберту Хаулетту сделать серию памятных портретов изувеченных и раненых солдат в разных госпиталях, включая Чатэм, для своей королевской коллекции в Виндзоре. Яркие фотографии Кандолла и Хаулетта вышли далеко за рамки коллекции. Посредством фотографических выставок и репродукций в иллюстрированной прессе, они отчетливо приблизили к публике степень страдания солдат и цену войны в человеческих жизнях. Эти новаторские фотографии очень сильно отличались от облагороженных образов Фентона. В фотографии Кандолла и Хаулетта «Три крымских инвалида» (1855), к примеру, раненые пехотинцы сидят на госпитальных койках, демонстрируя отсутствие конечностей. Их лица лишены эмоций, нет никакой романтики и сентиментальности в изображении, только документальное черно-белое свидетельство увечий полученных телами от выстрелов и обморожений. В своих комментариях в королевских архивах, Кандолл и Хаулетт обозначили людей на фотографии: Уильям Янг из 23-го полка, ранен у Редана 18 июня 1855 года, Генри Берланд из 34-го, обе ноги потеряны от обморожений в траншеях у Севастополя, и Джон Коннери из 49-го полка, потерял левую ногу от обморожения в траншеях{621}.
Память о Крымской войне продолжала быть благодатной темой для британской культуры вплоть до 1870 годов. Самыми известными стали такие картины на крымскую тему как «Перекличка после схватки, Крым» (1874) Элизабет Томпсон, леди Батлер, которая стала сенсацией, когда была выставлена в Королевской академии. Толпы желающих посмотреть на неё были так велики, что к картине был приставлен полицейский для её защиты. Томпсон, уже к этому времени известная своими картинами на военную тему, создала «Перекличку» (как её стали называть) после начала реформ Кардвелла, когда тема армии стала заметной в обществе. На основе детальных скетчей крымских ветеранов она создана эффектную композицию, в которой остатки гренадеров, раненные, замершие и до крайней степени изможденные, собраны их конным офицером после сражения на перекличку. Картина совершенно отличается от привычных изображений войны, фокусирующихся на славных подвигах храбрых офицеров: помимо конного офицера, на картине двухметровой высоты полностью доминируют страдания нижних чинов. В ней нет героизма и она позволяет зрителю заглянуть в лицо войны. После выставки в Королевской академии картина отправилась в турне по стране, притягивая огромные толпы. В Ньюкасле картину рекламировала живая реклама, на которых был написано просто «Перекличка приезжает!». В Ливерпуле 20 000 человек посмотрели картину за три недели — огромное число для того времени. Люди выходили глубоко тронутые картиной, она очевидно затронула глубокие струны национальной души. Королева приобрела «Перекличку» у первоначального покупателя, манчестерского фабриканта, но издательская компания сохранила права на воспроизведение её в популярных изданиях гравюр. Томпсон в одночасье стала национальной героиней. Было продано четверть миллиона открыток с её фотографией, что поставило её на один уровень с Флоренс Найтингейл{622}.
What will they say in England
When the story there is told
Of deeds of might, on Alma’s height,
Done by the brave and bold?
Of Russia, proud at noontide,
Humbled ere set of sun?
They’ll say ‘Twas like Old England!’
They’ll say ‘Twas noble done!’
What will they say in England
When, hushed in awe and dread,
Fond hearts, through all our happy homes
Think of the mighty dead,
And muse, in speechless anguish,
On father — brother — son?
They’ll say in dear Old England
‘God’s holy will be done.’
What will they say in England?
Our names, both night and day
Are in their hearts and on their lips,
When they laugh, or weep, or pray.
They watch on earth, they plead with heaven,
Then, forward to the fight!
Who droops or fears, while England cheers,
And God defends the right?
Крымская война оставила глубокий отпечаток на английской национальной идентичности. Для школьников, это был пример того, как Англия встала против Русского медведя на защиту свободы — простое сражение между Правдой и Силой, как в свое время это изобразил Панч. Концепция, когда Джон Буль приходит на помощь слабым против тиранов и агрессоров стала часть британского базового нарратива. Многие из тех эмоций, что привели Британию к участию в Крымской войне снова стали актуальны когда Британия вступила в войну с Германией в защиту «маленькой Бельгии» в 1914 году и Польши в 1939 году.
Сегодня названия Альмы, Балаклавы, Инкермана, Севастополя, Кардигана и Реглана продолжают жить в коллективной памяти — в основном через названия улиц и пабов. Десятилетия после окончания войны держалась мода давать девочками имена Флоренс, Альма, Балаклава, а мальчикам Инкерман. Ветераны войны разнесли эти названия по всему миру: в Южной Австралии есть город Балаклава и еще один в Квинсленде; Инкерманы есть Западной Вирджинии, Южной и Западной Австралии, Квинсенде, Виктории и Новом Южном Уэльсе в Австралии, а также в графстве Глостер в Канаде; Севастополи есть в Калифорнии, Онтарио, Новом Южном Уэльсе и Виктории, гора Севастополь есть в Новой Зеландии; четыре города Альма есть в Висконсине, один в Колорадо, два в Арканзасе и еще десять других по всем Соединенным Штатам; четыре Альмы и озеро и с тем же именем есть в Канаде; два города Альма в Австралии и река в Новой Зеландии.