ения 1829 года, но содержал в себе секретную статью, гарантирующую России военную протекцию Турции в обмен на обещание закрыть проливы для иностранных военных кораблей по первому требованию России. Целью этой секретной статьи было закрытие Черного моря от британского флота и установление Россией полного контроля над морем; но что еще важнее, русские полагали, что договор дал им исключительное законное право вмешиваться в оттоманские дела{53}.
Вскоре британцы и французы узнали об этой секретной статье, после утечки от турецких чиновников. По западной прессе прокатилась волна возмущения, русских стали немедленно подозревать в том, что они получили не только право закрывать проливы для других стран, но и право держать их открытыми для своего флота, и в этом случае они могли бы высадить большой десант у Босфора и захватить Константинополь молниеносным ударом, прежде чем западный флот успеет отреагировать (Черноморский флот в Севастополе был всего в четырех днях пути от турецкой столицы). На самом деле секретная статья не разъясняла этот момент. Русские заявляли, что все, что они хотели от этой спорной статьи это средство самозащиты от нападения Франции или Британии, главных сил на Средиземном море, чьи флоты бы в ином случае могли пройти через проливы и разрушить русские базы в Севастополе и Одессе еще до того момента, когда известие об их проходе достигнет Санкт-Петербурга. Проливы были «ключами к дому России». Если они не могут закрыть их, то русские будут будут беззащитны перед нападением со слабейшей стороны: с побережья Черного моря и Кавказа, что потом на самом деле и случилось во время Крымской войны.
Запад не принимал подобных доводов, общественное мнение все более теряло доверие к благим намерениям России. Теперь каждое действие России на континенте интерпретировалось как часть реакционного и агрессивного плана имперской экспансии. «Нет никаких сомнений в том, что русское правительство активно преследует подобные схемы расширения на юг, еще со времен правления Екатерины это было характерной особенностью русской политики», лорд Палмерстон писал лорду Понсонби в декабре 1833 года:
Кабинет в Санкт-Петербурге, какую бы политику он не анонсировал, использует совершенно неподходящие декларации о бескорыстии, и заявляет, что будучи удовлетворенным протяженностью границ империи, не имеет никакого желания их расширять, и отказывается от любых планов приращения, которые приписываются России…
Но несмотря на эти декларации, наблюдается, что посягательства России продолжаются по всем направлениям с постоянным темпом и хорошо определенной целью, и что почти каждое действие имеющее заметное значение, в котором Россия в последние годы участвовала, каким-либо образом благотворно влияет на перемену либо её влияния, либо её территории.
Последние события в Леванте, действительно по несчастливому стечению обстоятельств, позволили ей сделать огромные шаги к завершению её планов относительно Турции, и это становится объектом большой важности для интересов Великобритании, рассмотреть возможности, как не допустить того, чтоб Россия и далее использовала свое преимущество и позаботиться о том, чтобы лишить её выгод уже приобретенных.
Французский государственный деятель Франсуа Гизо утверждал, что договор 1833 года превратил Черное море в «Русское озеро», охраняемое Турцией, царским «вассальным государством», «не препятствующим каким-либо образом России, которая может пройти через проливы и бросить свой флот и солдат в Средиземное море». Chargé d’affaires[6] в Санкт-Петербурге подал протест русскому правительству, предупреждая, что если договор приведет Россию ко вмешательству во «внутренние дела Оттоманской империи, французское правительство оставляет себе полную свободу выбора поведения в зависимости от обстоятельств». Палмерстон наделил Понсонби правом призвать британский флот из Средиземного моря для защиты Константинополя, если он ощутит наличие угрозы от России{54}.
События 1833 года были поворотной точкой в британской политике по отношению к России и Турции. Прежде основной заботой британцев в Оттоманской империи было сохранение статус кво, в основном из-за страхов перед тем, что распад повлияет на баланс сил в Европе и приведет к европейской войне, нежели из каких-то твердых обязательств перед султаном (их поддержка Греции не продемонстрировала ничего похожего). Но с тех пор как британцы очнулись от спячки перед опасностью завоевания Оттоманской империи египтянами и их мусульманским возрождением, или, что еще хуже, что империя может стать русским протекторатом, они активно заинтересовались Турцией. Они все больше вмешивались в османские дела, поощряя экономические и политические реформы, которые бы к их надеждам помогли восстановить здоровье Оттоманской империи и расширить сферу её влияния.
Интересы Британии были в основном коммерческими. Оттоманская империя была растущим рынком для экспорта британских мануфактур и ценным источником сырья. В качестве мировой доминирующей индустриальной силы Британия обычно вставала на сторону открытия глобальных рынков для свободной торговли, как мировая доминирующая военно-морская держава, она была готова использовать свой флот для принуждения иностранных правительств к открытию их рынков. Это был род «неформальной империи», «империализм свободной торговли», в котором британская военная мощь и политическое влияние продвигали её коммерческую гегемонию и ограничивали независимость иностранных правительств без прямого введения имперского управления.
Нигде это не было так заметно как в Оттоманской империи. Понсонби стремился подчеркнуть экономические преимущества от большего британского влияния в Константинополе. «Защита наших политических интересов», писал посол Палмерстону в 1834 году, «откроет источники коммерческого успеха едва ли сравнимые с теми, на которые мы можем надеются при сношениях с другими странами на Земле». К этому времени уже существовала большая и могущественная группа британских купцов с обширными интересами в Турции, которые все больше давили на правительство требуя вмешательства. Их точка зрения публиковалась во влиятельных журналах, таких как Блэквуд и Эдинбург Ревью, которые оба зависели от их покровительства и находила отклик в аргументах туркофилов, таких как Дэвид Уркварт, руководитель секретной торговой миссии в Турции в 1833 году, который увидел огромный потенциал для британской торговли в развитии османской экономики. «Прогресс Турции», писал Уркварт в 1835 году, «будучи не прерываем политическими событиями, как было бы справедливо считать, предоставит английским производителям крупнейший рынок в мире»{55}.
В 1838 году применив серию военных угроз и обещаний Британия навязала Порте тарифную конвенцию которая по сути превратила Оттоманскую империю в фактически зону свободной торговли. Лишенная сборов за тарифы способность Порты защищать свою зарождающуюся промышленность была серьезно ограничена. С этого момента экспорт британских промышленных товаров в Турцию взлетел вверх. К 1850 он вырос в одиннадцать раз, став одним из самых ценных экспортных рынков (крупнее были только рынки ганзейских городов и Нидерландов). Британский импорт зерновых из Турции, в основном из Молдавии и Валахии, вырос после отзыва протекционистских Хлебных законов в 1846 году. Появление океанских и речных пароходов, железных дорог превратило Дунай в оживленную коммерческую магистраль. В речной торговле доминировал британский торговый флот, экспортировавший зерно в западную Европу и импортировавший промышленные товары из Британии. Британцы были прямыми конкурентами купцам Одессы, Таганрога и других черноморских портов, из которых зерно житницы России, Украины и юга России, экспортировалось на Запад. Экспорт зерновых становился все более важен для России так как цена на лес падала с наступлением эпохи пароходов. В середине девятнадцатого века через черноморские порты проходила треть всего русского экспорта. Русские пытались обеспечить своим купцам преимущество над британцами за счет контроля дельты Дуная после 1829, подвергая иностранные суда длительному карантинному контролю и даже позволяя Дунаю заиливаться и снова становиться не судоходным.
На востоке Черного моря коммерческие интересы Британии постепенно привязывались к порту Трапезунда (Трабзона) на северо-востоке Турции, через который греческие и армянские торговцы импортировали огромное количество британских товаров для продажи во внутренних областях Азии. Карл Маркс отметил растущую ценность этой торговли для Британии в Нью Йорк Трибьюн, «можно видеть на Манчестерской бирже растущее число и важность смуглых покупателей-греков, греческие и южнославянские диалекты слышны наряду с германскими и английскими». До 1840-х годов русские держали почти монопольную торговлю промышленными товарами в этой части Азии. Русский текстиль, пенька и лен доминировали на базарах Байбурта, Багдада и Басры. Но пароходы и железные дороги сделали возможным более короткий путь в Индию, либо через Средиземное море до Каира и затем через Суэц в Красное море, либо через Черное море до Трапезунда и Евфрат до Персидского залива (парусные суда с трудом справлялись с сильными ветрами и муссонами Суэцкого залива или с узкими водами Евфрата). Британцы предпочитали маршрут через Евфрат, в основном из-за того, что он проходил по территориям султана, а не Мехмета Али. Развитие этого маршрута виделось как путь увеличения британского влияния и ответ на растущее влияние России в этой части Оттоманской империи. В 1834 году Британия получила разрешение от Порты на имя генерала Фрэнсиса Чесни на изыскание маршрута через Евфрат. Оно закончилось провалом и британский интерес в этом маршруте угас. Однако планы по строительству железной дороги через долину Евфрата от Средиземного моря до Персидского залива через Алеппо и Багдад были возобновлены в 1850-х годах, когда британское правительство искало путь для увеличения своего присутствия в регионе, где они ощущали растущую русскую угрозу Индии (железная дорога так и не была построена британцами из-за недостатка финансовых гарантий, но Багдадская железная дорога была построена Германией в 1903 году и была проложена примерно тем же путем).