{66}.
В 1839 году, новый шестнадцатилетний султан Абдул-Меджид выпустил указ, Гюльханейский Хатт-и-шериф, провозглашающий ряд реформ, первый из целой серии реформ названных Танзимат (упорядочение — тур.), которые распространятся на весь период его правления (1839 — 61) и в конечном итоге приведут к основанию первого османского парламента в 1876 году. Указ был результатом работы Решид-паши, который во время своего второго краткого назначения послом в Британии в 1838 году. Он сделал первые наброски в своей лондонской резиденции на Брайанстон Сквер и показал их сначала Стратфорду Каннингу для его личного одобрения. Английские ценности Magna Carta (Великой хартии вольностей) были ясно видны в его словах. Хатт-и-шериф обещал всем в империи султана право на жизнь, честь, собственность независимо от их веры, подчеркивал верховенство права, религиозную толерантность, модернизацию институтов империи, и честную и рациональную систему централизованного налогообложения и систему военного призыва. По сути, указ подразумевал содружество, которое будет поддержано гарантиями личной свободы самым динамичным частям империи — немусульманским миллетам, которые создавали нестабильность будучи подверженными гонениям со стороны мусульманского большинства{67}.
Насколько сильно было желание заручиться британской поддержкой в моменты кризиса Оттоманской империи остается спорным вопросом. Конечно же, в либеральном языке Хатт-и-шерифа было много английской показухи, чей окончательный вариант в большой степени обязан лорду Понсонби, британскому послу. Но это не означает, что Хатт-и-шериф не был искренен, тактично и нехотя сдавая позиции ради того, чтобы заручиться британской поддержкой. В основе указа лежало подлинная вера в необходимость обновления Оттоманской империи. Решид и его последователи были убеждены, что спасения империи им крайне необходимо создать новую светскую концепцию имперского единства (оттоманизм), основанный на равенстве всех подданных султана независимо от веры. Серьезность с которой реформаторы принялись за дело и символом их желания умиротворить потенциальную оппозицию консерваторов был текст Хатт-и-шерифа, упакованный в термины защиты исламских традиций и предписаний «прекрасного Корана». На самом деле султан и многие видные министры-реформаторы, включающие Мустафу Решида и Мехмета Хюсрева, Великого визиря в 1839–41 годах, имели тесные связи с накшбандийскими текке, где сильный акцент делался на преподавании исламского закона. Во много реформы Танзимат были попыткой создать более централизованное и более толерантное исламское государство{68}.
Оттоманское правительство однако делало слишком мало для исполнения возвышенных деклараций. Его обещание по улучшению условий христианского населения было главным пунктом, возбуждая таким образом оппозицию традиционного мусульманского духовенства и консерваторов. В жизнь были проведены лишь незначительные улучшения. Смертная казнь за вероотступничество была отменена султаном в 1844 году, хотя небольшое количество мусульман принявших христианство (и христиан принявших ислам) все равно казнили властью местных губернаторов. Богохульство так и продолжало наказываться смертной казнью. Христиан начали принимать в некоторые военные школы и они теперь подлежали призыву в армию, но так как имели очень низкую вероятность продвинуться по службе, большинство предпочитало платить специальный налог взамен призыва. С конца 1840-х годов христианам было позволено быть членами провинциальных советов, которые следили за работой губернаторов. Они также получили места в жюри, рядом с мусульманами, в коммерческих судах, где щедро применялось западное право. Но в остальном серьезных изменений не последовало. Работорговля продолжалась, большая часть которой включала в себя захват христианских мальчиков и девочек на Кавказе для продажи в Константинополе. Турки продолжали считать христиан низшим классом и полагали, что не стоит отказываться от мусульманских привилегий. Неформальные правила и практики администрации, и едва ли не все писанные законы, все также держали христиан за второсортных граждан, хотя они все заметнее становились превалирующей экономической группой в Оттоманской империи, что становилось постоянным источником напряжения и зависти, особенно когда они уклонялись от налогов получая иностранные паспорта и защиту.
Возвращаясь в Константинополь послом в третий раз в 1842 году, Стратфорд Каннинг становился все более мрачным на тему перспектив реформ. Султан был слишком молод, Решид слишком слаб, чтобы противостоять консерваторам, которые постепенно набирали силу против реформаторов в Диване Порты. Повестка реформ все более запутывалась личным соперничеством, в особенности между Решид-пашой и Мехмет-Али-пашой[9], одним из реформистов-протеже Решида, который был послом в Лондоне между 1841 и 1844 годами, и затем министром иностранных дел с 1846 по 1852 год, когда он заменил Решида в роли Великого визиря. Ревность Решида к Мехмет-али была настолько сильна, что в начале 1850-х годов он даже присоединился к мусульманской оппозиции против дарования равных прав христианским подданным султана в надежде остановить своего соперника. Реформы тормозились и практическими сложностями. Оттоманское правительство в Константинополе было слишком далеко и слишком слабо чтобы навязать законы обществу без железных дорог, почты, телеграфа и газет.
Однако самым главным препятствием была оппозиция традиционных элит — религиозных лидеров миллетов, которые ощущали себя в осаде из-за реформ Танзимат. Все миллеты протестовали, особенно греки, в армянском миллете даже случилось некое подобие светского переворота, но более всего реформы были встречены в штыки исламскими лидерами и элитами. Это было общество где интересы местных пашей и мусульманского духовенства в огромной степени зависели от сохранения традиционной системы миллетов со всеми их легальными и гражданскими ограничениями против христиан. Чем больше Порта пыталась стать фактором централизации и реформ, тем более местные вожди возбуждали местные обиды и реакционные мусульманские чувства против государства, которое оно объявляли «неверным» из-за все возрастающей зависимости от иностранцев. Возбуждаемые своим духовенством мусульмане устраивали демонстрации против реформ во многих городах, были случаи насилия против христиан, разрушались церкви и даже были угрозы сжечь Латинский квартал в Константинополе.
Для Стратфорда Каннинга, который совсем не был другом ислама, подобная реакция вызвала к жизни моральную дилемму: может ли Британия продолжать поддерживать мусульманское правительство, если оно не в состоянии остановить гонения на своих граждан-христиан? В феврале 1850 года он был в отчаянии после того как услышал о «жестокой резне» христианского населения Румелии (позже часть Болгарии). В мрачных тонах он писал Палмерстону, министру иностранных дел, объясняя, что «большая игра по улучшению в настоящее время совершенно подошла к концу».
Главное зло в этой стране это преобладающая религия… Хотя и совершенно бесплодная как идея для национальной силы и возрождающей власти, дух исламизма, до такой степени извращенный, что существует лишь в превосходстве расы завоевателей и в предрассудках порожденных долгим тираническим господством. Было бы не слишком громким заявлением сказать, что прогресс империи по направлению к твердому возрождению её процветания и независимости измеряется степенью её освобождения от этого источника несправедливости и слабости.
Палмерстон соглашался, что преследование христиан не только привлекло русских, но даже оправдывает политику преследуемую ими. По его мнению это дает Британии никакого выбора, кроме как отказаться от поддержки османского правительства. В письме к Решиду в ноябре этого же года, он предвидел, что Оттоманская империя «обречена на крушение робостью, слабостью и нерешительностью её суверена и его министров и очевидно, что нам следует как следует рассмотреть вопрос, какое устройство могло бы быть реализовано на её месте»{69}.
Тем временем британское вмешательство в турецкую политику вызвало мусульманскую реакцию против западного вмешательства в оттоманские дела. В начале 1850-х годов Стратфорд Каннинг стал более советником при Порте нежели послом. «Великий Эльчи», или Великий Посол, как он стал известен в Константинополе, обладал прямым влиянием на политику турецкого правительства. На самом деле во времена когда не существовало телеграфа между Лондоном и турецкой столицей и могло пройти несколько месяцев, пока передать инструкции из Уайтхолла достигнут цели, он обладал заметной свободой действий в британской политике в Оттоманской империи. Его присутствие было источником негодования среди министров султана, которые жили в страхе перед личным визитом властного посла. Местная знать и мусульманское духовенство одинаково выражали неприятие его усилий в интересах христиан и считали, что его влияние на правительство означает потерю турецкого суверенитета. Это враждебность к иностранному вмешательству в оттоманские дела, со стороны Британии, Франции или России, сыграет важную роль в турецкой политике накануне Крымской войны.
3. Русская угроза
Голландский пароход вошел в доки Вулвича поздним вечером в субботу, 1 июня 1844 года. Единственными пассажирами были «граф Орлов», — псевдоним царя Николая, — и его свита, путешествующие инкогнито из Санкт-Петербурга. С момента жестокого подавления Россией польского восстания в 1831 году Николай жил в страхе перед убийством польскими националистами, противостоящими русскому правлению на своей родине, поэтому он путешествовал под чужим именем. В Лондоне проживала большая община польских изгнанников и поэтому были опасения за безопасность царя с самого первого момента, когда визит начал обсуждаться британским правительством в январе. Ради безопасности Николай не сказал никому о плане поездки. Остановившись ненадолго в Берлине, экипажи царя помчались дальше через континент, так, что никто в Британии не знал о его неминуемом прибытии до тех пор, пока он не сел на борт парохода в Гамбурге 30 мая, менее чем за два дня до прибытия в Вулвич.