Визит царя в Лондон не смог разрушить британское недоверие к России, которое накапливалось десятилетиями. Несмотря на тот факт, что угроза России британским интересам была минимальной, и торговые и дипломатические отношения между двумя странами не были в плохом состоянии в годы перед Крымской войной, русофобия (даже более чем франкофобия) возможно была одной из самых важных составляющих британского взгляда на окружающий мир. По всей Европе настроения к России формировались в основном из страхов и фантазий, и Британия не была в этом смысле исключением. Быстрое расширение территорий Российской империи в восемнадцатом веке и демонстрация её военной мощи против Наполеона оставила глубокий след в европейских умах. В начале девятнадцатого века в Европе вышел целый ворох публикаций на тему «русской угрозы» континенту: памфлеты, записки путешественников, политические трактаты. Они создавали образ азиатской инаковости, порождающую угрозу свободами и цивилизации Европы, также как и другие существующие или выдуманные угрозы. Стереотип России, который возникал из таких фантазийных сочинений содержал образ дикой мощи, агрессивной и экспансионистской по природе, при этом достаточно хитрой и обманчивой, строящей планы против Запада совместно с «невидимыми силами» и постепенно проникающей в западное общество[11].
Документальной основой для «русской угрозы» был так называемое «Завещание Петра Великого», широко цитировавшееся русофобскими писателями, политиками, дипломатами и военными как свидетельство prima facie русских устремлений по господству над миром. Согласно этого документа цели Петра для России были мегаломанскими: расширение на Балтийском и Черном морях, союз с австрийцами для изгнания турок из Европы, завоевание Леванта и контроль над торговлей с Индиями, распространение инакомыслия и смятения в Европе, чтобы в итоге стать хозяином европейского континента.
Завещание было подделкой. Оно было написано примерно в начале восемнадцатого века различными польскими, венгерскими и украинскими авторами имевшими связи с Францией и оттоманами и оно прошло через несколько различных редакций прежде чем попасть во французское министерство иностранных дел в 1760-х годах. По причинам, связанным с внешней политикой французы были склонны поверить в подлинность Завещания: их основные союзники в Восточной Европе (Швеция, Польша и Турция) были все ослаблены Россией. Вера в то, что Завещание отражало цели России, формировало французскую внешнюю политику в течение восемнадцатого и в начале девятнадцатого века{81}.
Наполеон I в особенности подпал под влияние Завещания. Его главные советники по внешней политике широко цитировали идеи и фразеологию, заявляя, по словам Шарля Мориса де Талейрана, министра иностранных дел Директории и Консульства (1795–1804), что «вся система (Российской империи) постоянно придерживается идеи со времен Петра I… стремится вновь сокрушить Европу и наводнить её варварами». Подобные идеи высказывались даже более открыто Александром д’Отривом, влиятельной фигурой в министерстве иностранных дел, которому доверял Бонапарт:
Россия в военное время стремится завоевать своих соседей, в мирное время не стремится держать не только своих соседей, но все страны мира в смятении недоверия, возбуждения и разлада. Хорошо известно, что эта сила узурпировала в Европе и Азии. Она пытается разрушить Оттоманскую империю, она пытается разрушить Германскую империю. Россия не будет действовать напрямую… но она будет подрывать основы [Оттоманской империи] тайным образом, она будет раздувать интриги, она будет поддерживать восстания в провинциях… и делая это, она не прекратит открыто демонстрировать самые доброжелательные чувства к Блистательной Порте. Она будет постоянно называть себя другом и защитницей Османской империи. Таким же образом Россия поступит… с домом Австрии… Затем не будет больше двора Вены [sic!] и мы, западные народы, потеряем один из самых способных барьеров, защищающий нас от набегов России{82}.
Завещание было опубликовано французами в 1812 году, в год их вторжения в России и с этого момента оно широко воспроизводилось и цитировалось по всей Европе как убедительное свидетельство экспансионистской внешней политики России. Его снова печатали накануне каждой войны на Европейском континенте, в котором участвовала Россия: в 1854, 1878, 1914 и 1941 годах, и цитировалось во время Холодной войны для объяснения агрессивных намерений Советского Союза. В момент советского вторжения в Афганистан в 1979 году его цитировали Крисчен Сайенс Монитор, журнал Тайм и в Палате представителей в качестве объяснения происхождения целей Москвы{83}.
Нигде влияние этого документа не было так заметно как в Британии, где фантастические страхи перед русской угрозой, не только для Индии, были журналистским штампом. «Крайне общее убеждение уже давно пестуется русскими, что им предопределено править миром, и эта идея не раз появляется в публикациях на русском языке», заявляла Морнинг Кроникл в 1817 году. Даже серьезные журналы поддались мнению, что поражение нанесенное Россией Наполеону было началом курса на господство над миром. Обращаясь к событиям последних лет Эдинбург Ревью писал в 1817, что «было бы гораздо менее экстравагантно предсказать взятие русской армией Дели или даже Калькутты, нежели их взятие Парижа»{84}. Британские страхи поддерживались любительскими мнениями и впечатлениями писателей-путешественников в Россию и на Восток, литературный жанр, переживавший некоторый бум в начале девятнадцатого века. Эти записки путешественников не только господствовали над публичным восприятием России, но и обеспечивали большое количество практического знания, на основании которого Уайтхолл формировал свою политику по отношению к стране.
Одними их самых ранних и наиболее спорных из таких записок были «Зарисовка о военной и политической силе России в год 1817» сэра Роберта Вильсона, ветерана Наполеоновских войн, который некоторое время служил (британским) комиссаром в русской армии. Вильсон сделал несколько экстравагантных заявлений, которые не было возможно ни продемонстрировать, ни опровергнуть, которые он представил как плод своего знания царского правительства изнутри: что Россия намерена выгнать турок из Европы, завоевать Персию, двинуться в Индию и господствовать над миром. Домыслы Вильсона были такими буйными, что кое где их высмеивали (Таймс предположила, что Россия собирается двинуться на мыс Доброй Надежды, Южный полюс и на Луну), но крайности его доводов гарантировали внимание к памфлету, он широко обсуждался и критиковался. Эдинбург Ревью и Куортерли Ревью, самые читаемые и уважаемые в правительственных кругах журналы, соглашались, что Вильсон переоценил текущую опасность России, но тем не менее хвалили его за то, что он поднял проблему и полагали, что политика этой страны должны быть подвергнута «тщательному разбору с сомнением»{85}. Другими словами общая предпосылка взглядов Вильсона, то что русский экспансионизм был опасностью для мира, теперь была принята.
С этого момента фантомная угроза России входит в политический оборот Британии как реальность. Идея о том, что у России есть план по господству над Ближним Востоком и потенциально завоевания Британской империи, начинает появляться в памфлетах, которые, в свою очередь, позже цитируются как объективное свидетельство русофобскими пропагандистами в 1830-х и 1840-х годах.
Самым влиятельным из подобных памфлетов был «О планах России», уже упомянутый ранее, авторства будущего командира Крымской войны Джорджа де Лейси Эванса, который первым изложил опасности исходящие от России в Малой Азии. Однако этот памфлет был также важен и по другой причине: в нём де Лейси Эванс предложил самый ранний подробный план расчленения Российской империи, программа, которая будет принята кабинетом во время Крымской войны. Он отстаивал идею превентивной войны против России для предупреждения её агрессивных намерений. Он предлагал атаковать Россию в Польше, Финляндии, на Черном море и на Кавказе, там где она была наиболее уязвима. Его план из восьми пунктов выглядит практически как крупномасштабный проект Британии против России во время Крымской войны:
1. Перерезать торговлю с Россией, с тем, чтобы дворяне потеряли свои доходы и обратились против царского правительства;
2. Разрушить военные склады в Кронштадте, Севастополе и т. д.;
3. Запустить серию «хищнических и правильно обеспеченных набегов вдоль её морских границ, особенно в Черном море, на берегах которого и в тылу её линии военных постов, содержится группа не подавленных, вооруженных и неустрашимых враждебных горцев…»;
4. Помочь персам захватить Кавказ;
5. Послать большой экспедиционный корпус и флот в Финский залив «для создания угрозы флангам и резерву русских армий в Польше и Финляндии»;
6. Профинансировать революционеров для «сотворения восстаний и крестьянской войны»;
7. Бомбардировать Санкт-Петербург, «если это может быть полезно»;
8. Выслать оружие в Польшу и Финляндию «для их освобождения от России»{86}.
Дэвид Уркварт, известный туркофил, тоже отстаивал идею превентивной войны против России. Никакой другой писатель не сделал больше для подготовки британской публики к Крымской войне. Шотландец изучавший классические языки и литературу в Оксфорде впервые столкнулся с Восточным вопросом в 1827 году, когда в возрасте 22 лет, он записался в группу добровольцев, желавших сражаться за греческое дело. Он много путешествовал по европейской Турции, влюбился в добродетели турок, выучил турецкий язык и современный греческий, стал одеваться по-турецки и вскоре приобрел репутацию эксперта по Турции благодаря своим отчетам об этой стране, которые публиковались в