Новости о вызовы Роузом эскадры Дандаса дошли до Парижа 16 марта. Три дня спустя на встрече кабинета для обсуждения ситуации Дрюон де Люи, министр иностранных дел, нарисовал картину неминуемой катастрофы: «последний час Турции пробил и мы должны ожидать увидеть двуглавого орла (Романовых) на башнях Св. Софии». Дрюон отбросил идею послать флот, по крайней мере, до тех пор пока его не пошлют британцы, на тот случай, если они вдруг окажутся изолированными в Европе, которая боялась возрождения наполеоновской Франции. Эту же позицию заняли и другие министры за исключением Персиньи, который заявил, что Британия «будет рада встать с нами на одну сторону» если Франция займет твердую позицию, чтобы «остановить марш России на Константинополь». Для Персиньи это было вопросом национальной чести. Армия, которая совершила переворот 2 декабря, была «армией преторианцев», обладавшей славным прошлым и готовым его защищать. Он предупредил Наполеона, что если он будет колебаться, как советуют ему его министры, «первый раз вы пройдете мимо ваших войск и увидите грустные лица и молчаливые шеренги и вы почувствуете как земля дрожит у вас под ногами. Поэтому, как вы прекрасно понимаете, чтобы выиграть симпатии армии необходимо пойти на некоторые риски, и вы, месье, который желает мира любой ценой, попадете прямиком в странный пожар». В этот момент времени император, который колебался и не мог решиться, что делать, поддался аргументам Персиньи и приказал французскому флоту выдвинуться, но не к Дарданеллам, а к Саламину, в греческих водах, как предупреждение русским, что Франция «не остается равнодушной к тому, что происходит в Константинополе»{127}.
За решением мобилизовать флот стояло три главных причины. Во-первых, Персиньи намекал на слухи о заговоре в армии против Наполеона и проявление силы подавило бы его в зародыше. «Я должен вам сказать», писал Наполеон императрице Евгении зимой 1852 года, «что в армии зреют серьезные заговоры. Я не выпускаю их из поля зрения, и я полагаю, что одним или иным способом я могу предотвратить любую вспышку недовольства, возможно начав войну». Во-вторых, Наполеон был озабочен восстановлением статуса Франции в ранге морской державы в Средиземном море. Слова Горация де Виль-Кастеля, директора Лувра, описывают общее мнение того времени: «в день когда Средиземное море будет поделено между Россией и Англией, Франция более не сможет считаться великой державой». В беседе со Стратфордом Каннингом, который проезжал через Париж на пути из Лондона в Константинополь, Наполеон подчеркнул интересы Франции в Средиземном море. Стратфорд написал 10 марта по результатам беседы меморандум:
Он сказал, что он не имеет желания, используя хорошо известное выражение, превращать Средиземное море во французское озеро, а хотел бы видеть его европейским озером. Он не объяснил эту фразу. Если он считает, что берега Средиземноморья должны быть только в руках христианского мира, мечта эта довольно грандиозна…. Впечатление, которое осталось у меня… Наполеон желая быть с нами в хороших отношениях, по крайней мере в настоящем, готов в Константинополе действовать политически в согласии с Англией. Но следует еще посмотреть, желает ли он восстановления турецкого могущества или просто последствий её разложения, приготовляясь к получению выгод в этом случае в пользу Франции.
Но прежде всего, при мобилизации флота Наполеоном двигало желание «действовать… в согласии с Англией» и основать англо-французский союз. «Персиньи прав», сказал он министрам 19 марта. «Если мы пошлем наш флот в Саламин, Англия будет вынуждена сделать тоже самое, союз двух флотом приведет к союзу двух народов против России». Согласно Персиньи, император считал, что посылка флота апеллирует к британской русофобии, получит поддержку от буржуазной прессы и вынудит более осторожное правительство Абердина присоединиться к Франции{128}.
На самом деле британский флот оставался на Мальте в то время как французский отплыл из Тулона 22 марта. Британцы были в ярости из-за эскалации кризиса французами, и просили их не двигаться дальше Неаполя, чтобы дать Стратфорду время добраться до Константинополя и договориться об урегулировании, перед тем как выдвигать свои пароходы в Эгейское море. Стратфорд прибыл в турецкую столицу 5 апреля. Он обнаружил турок готовых сопротивляться Меншикову, национальные и религиозные чувства сильно накалились, хотя между ними и не было согласия о том, насколько далеко они готовы идти и как долго стоит ждать военной поддержки от Запада. К этим спорам примешивалось старое личное соперничество между великим визирем Мехметом Али и Решидом, старым союзником Стратфорда, который к тому времени лишился власти. Услышав о том, что Мехмет Али готов пойти на компромисс с Меншиковым, Стратфорд начал уговаривать его твердо держаться против русских, уверяя его (по собственной инициативе) в том, что британский флот поддержит его, если возникнет необходимость. Ключевым моментом по его мнению было отделение конфликта вокруг Святых Земель (где Россия законно требовала восстановления своих прав по договору) от более широких требований описанных в черновике сенеда, который необходимо отвергнуть ради сохранения суверенитета Турции. Для султана было жизненно необходимым определять религиозные права своей прямой властью суверена, а не через какой-либо механизм, продиктованный русскими. По мнению Стратфорда действительные намерения царя заключались в использовании своей протекции над греческой церковью в качестве троянского коня для проникновения и расчленения Оттоманской империи{129}.
Великий диван принял его совет во внимание, когда он встретился для обсуждения требований Меншикова 23 апреля. Он согласился на обсуждение проблем в Святых местах, но не на широком вопросе о протекции России православных подданных султана. 5 мая Меншиков вернулся с пересмотренной версией сенеда (без пожизненного назначения патриархов), но с ультиматумом, что если документ не будет подписан в течение пяти дней, он покинет Константинополь и разорвет дипломатические отношения. Стратфорд упрашивал султана стоять на своем и оттоманский кабинет отверг ультиматум 10 мая. В отчаянной попытке удовлетворить требования царя без войны Меншиков дал туркам еще четыре дня на подписание измененного сенеда. Во время этой передышки Стратфорд и Решид подстроили отставку Мехмета Али, позволив Решиду занять позицию министра иностранных дел. Следуя совету британского посла Решид был настроен в пользу более твердой позиции против русских, понимая, что это был самый надежный способ достичь соглашения по религиозному вопросу без подвергания риску суверенитет султана. Решид попросил у Меншикова еще пять дней. Пришли новости от оттоманского посла в Лондоне, Костаки Мусуруса, о том, что британцы будут защищать суверенные права Оттоманской империи, что придало уверенности турецкому министру иностранных дел, которому было нужно время, чтобы добиться поддержки его твердой позиции среди своих коллег-министров против русских.
15 мая Великий диван встретился вновь. Министры и мусульманские лидеры кипели от антирусских чувств, в основном подпитанных Стратфордом, который встретился со многими из них лично и упрашивал не уступать. Диван отказал Меншикову в его требованиях. Получив известие об этом вечером Меншиков ответил, что Россия разрывает дипломатические отношения с Портой, но он подождет еще несколько дней в турецкой столице, объясняя задержку штормам в Черном море, хотя очевидно надеясь на сделку в последнюю минуту. Наконец 21 мая русский герб был снят с посольства и Меншиков отплыл в Одессу на Громоносце{130}.
Провал миссии Меншикова убедил царя, что он должен прибегнуть к военной силе. 29 мая он написал фельдмаршалу Паскевичу, что если он с самого начала будет вести себя агрессивнее, то он сможет добиться уступок от турок. Он не хотел войны, опасаясь вмешательства западных держав, но он был готов использовать угрозу войны для того, чтобы сотрясти Турецкую империю до основания, добиться силой того, что он считал принадлежащим России по договору — праву защиты православных. Он поделился ходом своих мыслей (и настроением) с Паскевичем:
Последствием [неудачи Меншикова] — война. Однако, прежде чем приступить к действиям, заняв [Дунайские] княжества, — дабы всем доказать, сколько я до крайности желаю избежать войны, — решаюсь послать последнее требование туркам удовлетворить меня в 8-дневный срок, ежели нет, то объявляю войну Моим намерением является занять княжества без войны, если турки не встретят нас на левом берегу Дуная… Если турки окажут сопротивление, я заблокирую Босфор и захвачу турецкие корабли на Черном море и предложу Австрии оккупировать Герцеговину и Сербию. Если и это не подействует, я объявлю о независимости княжеств, Сербии и Герцеговины, и тогда Турецкая империя начнет рассыпаться, ибо везде возникнут христианские восстания и пробьет последний час Оттоманской империи. Я не намереваюсь пересекать Дунай, (Турецкая) империя рухнет и без этого, но мой флот будет наготове, и 13-я и 14-я дивизии останутся расквартированы в Севастополе и Одессе. Действия Каннинга… не сбивают меня с толку: я должен идти своим путем и выполнить мой долг согласно моей вере как подобает чести России. Вы не можете вообразить как это все печалит меня. Я постарел, но я хочу закончить свою жизнь в мире!{131}.
План царя был результатом компромисса между его начальным желанием захватить Константинополь внезапным нападением (до того как успеют отреагировать западные державы) и более осторожным подходом Паскевича. Паскевич командовал