карательной кампанией против венгров и поляков и был самым доверенным военным советником царя. Он скептически относился к активным наступательным действиям и боялся того, что это ввяжет Россию во всеевропейскую войну. Ключевым отличием их позиций был взгляд на Австрию Николай излишне доверял своему личному контакту с Францем-Иосифом. Он был убежден, что австрийцы, которых он спас от венгров в 1849 году, присоединятся к его угрозам турками и в случае необходимости к разделу Оттоманской империи. Эта вера придавала уверенности ему в его агрессивной внешней политике: вера в то, что Австрия на его стороне, что европейской войны не будет и турки будут вынуждены капитулировать. Паскевич же, наоборот, сомневался в австрийской поддержке. Он верно понимал, что австрийцам вряд ли понравятся русские войска в княжествах на Балканах, где они уже опасались восстаний сербов и других славян, они могли бы даже присоединиться к западным державам против России, если бы эти восстания материализовались, в тот момент когда войска царя пересекут Дунай.
Решительно настроенный ограничить наступательные планы царя Паскевич играл на его панславянских чувствах. Он убедил Николая, что будет достаточно только оккупировать княжества в оборонительной войне за балканских славян, как они поднимут восстание и вынудят турок уступить требованиям царя. Он говорил об оккупации княжеств на несколько лет, если это необходимо, и заявил, что русская пропаганда поможет собрать армию из 50 000 христианских солдат для армии царя на Балканах, достаточное число, чтобы сдержать интервенцию западных держав и по-крайней мере нейтрализовать австрийцев. В меморандуме царю в начале апреля Паскевич обрисовал свое видение религиозной войны, которая может развернуться на Балканах, как только туда вступят русские войска:
Христиане Турции происходят из воинственных племен. Если сейчас сербы и болгары живут в мире, это только потому, что у них турецкого правления в их деревнях… Но их воинственный дух восстанет при первых конфликтах между христианами и мусульманами, они не выдержат злодеяний турок, которые они подвергнут их деревни… когда наши армии начнут войну. Не будет ни одной деревни, возможно ни одной семьи, где не будет преследуемых христиан… готовых присоединиться к нам в нашей войне против турок… У нас будет оружие которое низвергнет Турецкую империю{132}.
К концу июня царь приказал двум армиям в Бессарабии пересечь реку Прут и занять Молдавию и Валахию. Паскевич все еще надеялся на то, что вторжение в княжества не вызовет европейской войны, но боялся, что царь не отступит назад даже в этом случае, как он заявил 24 июня генералу Горчакову, командующему русской армией. Войска царя двигались на Бухарест, где их командование разместило ставку. В каждом городе они расклеивали копии манифеста царя в котором он утверждал, что Россия не хочет территориальных приобретений и единственное зачем они оккупируют княжества это «гарантия» удовлетворения их религиозных претензий к Оттоманскому правительству. «Мы готовы остановить наши войска, если Порта гарантирует нерушимость прав православной церкви. Но если она продолжит сопротивляться, тогда с Божьей помощью, мы будем наступать и сражаться за нашу истинную веру»{133}.
Наступающие войска мало что понимали в конфликте в Святых Землях. «Мы ни о чем не думали, мы ничего не знали. Мы позволяли нашим командирам думать за нас и делали все, что они нам говорили», вспоминал Теофил Клемм, ветеран Дунайской компании. Клемму было 18 лет, умеющему читать крепостному крестьянину, которого выбрали для обучения на офицера в Кременчуге на Украине, когда его призвали в пехоту в 1853 году. Клемма не впечатлили панславянские памфлеты, широко распространенные среди солдат и офицеров 5-го армейского корпуса. «Никого из нас не интересовали такие идеи», писал он. Но как и любой солдат в русской армии, Клемм шел в бой с крестом на шее и с пониманием своего призвания сражаться за Бога{134}.
Русская армия была крестьянской армией, крепостные и государственные крестьяне составляли основные группы подвергавшиеся рекрутскому набору и это было основной проблемой. В то время это была самая большая армия в мире, состоявшая из более чем одного миллиона пехоты, четверти миллиона нерегулярных войск (в основном казаков) и трех четвертей миллиона резервистов в специальных воинских поселениях. Но даже этого было недостаточно для защиты необъятных границ России, у которой было слишком много слабых мест, таких как берега Балтики или Польша, или Кавказ, и армия не могла рекрутировать еще больше без нанесения ущерба крепостной экономике или возбуждения крестьянских бунтов. Слабость базы населения Европейской части России, территории размером с остальную Европу, но с населением составляющим лишь её пятую часть, усугублялась концентрацией крепостного крестьянства в центральной сельскохозяйственной зоне России, далеко отстоящей от границ империи, куда армия должна прибыть как можно скорее с началом войны. Без железных дорог рекрутские наборы и отсылка их пешком и на телегах в их полки занимала месяцы. Даже перед Крымской войной русская армия была уже чрезвычайно разбросана. Почти все крепостные крестьяне, доступные к мобилизации были рекрутированы и качество рекрутов сильно упало, так как помещики и деревни отчаянно цеплявшиеся за последних способных крестьян отдавали в армию рекрутов худшего качества.
Отчет от 1848 года показал, что из последних наборов одна треть рекрутов была отвергнута из-за того, что они не проходили по минимальному росту (всего лишь 160 сантиметров), и еще половина признана непригодной из-за хронических болезней или других физических недостатков. Единственным путем для разрешения недостатка в людской силе было расширение социальной базы призыва и переход к европейской системе универсальной военной службы, но это бы означало конец крепостничеству, основе социальной системы, к которой была твердо привержена аристократия{135}. Несмотря на два десятилетия реформ, русские вооруженные силы оставались далеко позади армий других европейских государств. Офицерский корпус был слабо образован и почти все солдаты были неграмотны: официальные цифры 1850-х годов показывают, что в корпусе, состоящем из шести дивизий, насчитывающих примерно 120 000 человек, только 264 (0,2 процента) могли читать и писать. В этосе армии доминировала культура восемнадцатого века с её плац-парадной культурой царского двора, в которой продвижение по службе, по словам Карла Маркса, было ограничено «сторонниками строгой дисциплины, чьи основные достоинства состояли в тупой послушности и готовности раболепствовать, дополненные зорким глазом, позволявшим обнаруживать недочеты в пуговицах и петлицах униформы». Упор делался на муштру и внешний вид войск, нежели на их боеспособность. Даже во время военных кампаний действовали сложные правила к осанке, длине шага, линии и движению войск, прописанные в военных инструкциях, которые не имели никакого отношения к действительности поля боя:
Когда боевая формация наступает или отступает, необходимо соблюдать общую линию батальонов в каждой линии и правильно выдерживать интервалы между батальонами. В этом случае недостаточно для каждого батальона держать линию, необходимо, чтобы шаг совпадал по всем батальонам, так чтобы строевые сержанты марширующие перед батальонами выдерживали равнение между собой и маршировали параллельно друг другу вдоль линий перпендикулярных общей формации.
Доминирование этой парадной культуры было связано с отсталостью вооружения армии. Важность поддержания плотных колонн частично выполняла функцию поддержания дисциплины и избегания хаоса при движении крупных подразделений, как это было во всех армиях того времени. Но с другой стороны этого также требовала неэффективность русского ружья и полагание на штык (оправдываемый патриотическими мифами о «храбрости русского солдата», который был мастером штыкового боя). Пренебрежение к стрельбе пехоты было таково, что «очень мало людей знало как использовать свои ружья», по словам одного офицера. «У нас успех в сражении полностью зависит от искусства маршировки и правильного оттягивания носка»{136}.
Эти устаревшие средства ведения войны принесли России победу во всех основных войнах начала XIX века, против персов и турок, и конечно же в самой важной для России войне, против Наполеона (триумф, убедивший русских в непобедимости их армии). Поэтому существовало мало предпосылок для их обновления под нужды нового века пара и телеграфа. Экономическая отсталость и финансовая слабость России в сравнении с новыми промышленными державами Запада также серьезно тормозили модернизацию её огромной и дорогой армии. Только лишь во время Крымской войны, когда гладкоствольное ружье стало бесполезным против винтовок британцев и французов стреляющих пулей Минье, русские заказали винтовки для своей армии.
Из 80 000 русских солдат пересекших реку Прут, границу между Россией и Молдавией меньше половины остались живы через год. Царская армия теряла людей со скоростью гораздо большей чем другие европейские армии. Высшие аристократы-офицеры, которые мало заботились о состоянии своих крестьян-рекрутов, приносили солдат в жертву в огромных количествах ради относительно малозначительных военных целей, но важных с точки зрения получения повышения, если получалось отчитаться о победе своим начальникам. Подавляющее большинство русских солдат не было убито в сражении, а умерло от ран и болезней, которые были фатальны без надлежащего лечения. Каждое русское наступление приносило одинаковые вести: в 1828–29 годах половина армии умерла от холеры и болезней в дунайских княжествах, во время Польской кампании 1830–31 годов был убито 7000 солдат, 85 000 погибло от ран и болезней, во время Венгерской кампании 1849 года только 708 человек погибли в сражениях, 57 000 русских солдат попали в австрийские госпитали. Даже в мирное время средний процент заболеваемости в русской армии был 65 процентов