ских ломбардах), вот они, ничего не делающие французы и британцы помогающие им в этом изо всех сил»{246}.
Дома, в Лондоне, британский кабинет тоже ощущал, что выдворение России из дунайского региона не оправдывает потраченных на это усилий. Палмерстон и его «партия войны» не были готовы к переговорам о мире до тех пор, пока русские войска оставались в целости. Они желали нанести серьезный урон России, чтобы уничтожить её военный потенциал на Черном море, не только для того чтобы обезопасить Турцию, но и покончить с угрозой России британским интересами на Ближнем Востоке. Герцог Ньюкасл, экзальтированный государственный секретарь по вопросам войны, заявил еще в апреле, что изгнание русских из княжеств «без нанесения ущерба их будущим возможностям к агрессии против Турции, это цель не стоящая великих усилий Англии и Франции»{247}.
Но чтобы могло нанести подобный ущерб? Кабинет рассматривал несколько вариантов. Они не видели смысла в преследовании русских до Бессарабии, где бы союзные войска были бы подвержены холере, французскому предложению континентальной войны за освобождение Польши воспрепятствовали бы австрийцы, даже бы если (и это было большое «если») консервативные члены британского кабинета подписались бы под добродетелями революционной войны. Также они не были убеждены, что морская кампания на Балтийском море сможет поставить Россию на колени. Вскоре после начала кампании весной, сэр Чарльз Нейпир, адмирал, командующий союзным балтийским флотом, пришел к заключению, что будет практически невозможно преодолеть неприступные укрепления Кронштадта, морской крепости, охраняющей Санкт-Петербург, или даже более слабого Свеаборга, прямо перед Хельсингфорсом (Хельсинки), без новых канонерок и бомбардирских кораблей способных маневрировать на мелководье у этих крепостей[39]. Некоторое время размышляли о нападении на Россию на Кавказе. Делегация черкесских повстанцев посетила союзников в Варне и пообещала начать мусульманскую войну против России по всему Кавказу, если союзники пришлют свои армии и флоты. Омер-паша поддерживал эту идею{248}. Но ни один из этих планов не виделся настолько наносящим урон России какой бы была потеря Севастополя и Черноморского флота. На момент отступления русских из княжеств британский кабинет утвердился во мнении, что вторжение в Крым это единственная возможность нанести решающий удар России.
Крымский план первоначально появился в декабре 1853 года, когда, в ответ на Синоп, Грэм разработал морскую стратегию уничтожения Севастополя одним коротким ударом. «Мое сердце тут», писал первый лорд Адмиралтейства; «медвежий клык должен быть вырван: пока его флот и морские арсеналы в Черном море не уничтожены, Константинополь не в безопасности, нет уверенности в мире в Европе»{249}. План Грэма никогда не был формально представлен кабинету, но он был принят за основу его стратегии. И 29 июня Герцог Ньюкасл передал Реглану инструкции по вторжению в Крым. Его послание было выразительно: экспедиция должна начаться как можно скорее и «ничто кроме непреодолимых обстоятельств» не должно задержать осаду Севастополя и уничтожение русского черноморского флота, хотя второстепенные удары по русским на Кавказе тоже необходимы. Язык депеши создал Реглану впечатление, что в кабинете нет несогласия, и альтернативы вторжению в Крым не существует{250}. Но на самом деле присутствовали противоборствующие мнения на тему практичности крымского плана, и его принятие было компромиссом между подобными Абердину, которые желали ограниченной кампании для восстановления турецкого суверенитета, и подобными Палмерстону, которые видели экспедицию в Крым как возможность начать более широкомасштабную войну против России. К тому времени британская пресса наращивала давление на кабинет, требуя нанесения смертельного удара России и уничтожение черноморского флота в Севастополе стало бы символической победой, которую так жаждала публика. Идея отказа от вторжения в Крым лишь на том основании, что русские отступили за Дунай, превратилась в излишнюю и даже практически невероятную.
«Главной и настоящей целью войны», признал Палмерстон в 1855 году, «было обуздать агрессивные стремления России. Мы вступили в войну не столько для поддержки султана и мусульман в Турции, сколько для недопущения попадания туда русских». Палмерстон видел нападение на Крым как первую ступень долговременной стратегии против власти царя на Черном море и Кавказе, в Польше и на Балтике, согласно с его меморандумом кабинету от 19 марта, в котором он в общих чертах изложил план по разделу Российской империи. К концу августа он смог добиться значительной поддержки внутри кабинета для этой расширенной войны. У него также было неформальное соглашение с Друэном де Люисом, министром иностранных дел Франции, что «малых результатов» будет недостаточно, чтобы компенсировать неизбежные человеческие потери в войне, и что только «большие территориальные изменения» в Дунайском регионе, на Кавказе, в Польше и на Балтике могут оправдать кампанию в Крыму{251}.
Но до тех пор, пока Абердин был премьер-министром, Палмерстону нельзя было надеяться на принятие этих планов в качестве союзной политики. Четыре пункта о которых западные державы договорились с австрийцами после нескольких месяцев переговоров были изложены 8 августа в более ограниченном виде. Мир между Россией и союзными державами не может быть достигнут если не будут выполнены следующие условия:
1. Россия отказывается от каких-либо особенных прав в Сербии и Дунайских княжествах, чья безопасность будет гарантироваться европейскими державами и Портой;
2. Навигация по Дунаю доступна для любой торговой деятельности;
3. Договор о проливах от 1841 года будет пересмотрен «в интересах баланса сил в Европе» (и положит конец русскому доминированию на Черном море);
4. русские оставляют свои требования по протекторату над христианами Турции, чья безопасность будет гарантирована пятью великими державами (Австрией, Великобританией, Францией, Пруссией и Россией) по соглашению с турецким правительством.
Четыре пункта были консервативными по характеру (ничто иное не смогло бы удовлетворить Австрию), но при этом достаточно туманными для того, чтобы позволить Британии (которая хотела снижения мощи России, но не имела ни малейшего представления как перевести это в реальную политику) добавлять условия по мере продолжения войны. На самом деле, в тайне от австрийцев, существовал и пятый пункт соглашения между британцами и французами, разрешавший им увеличить требования в зависимости от исхода войны. Для Палмерстона Четыре пункта были способом втянуть Австрию и Францию в большой европейский союз для войны против России без определенных условий, войны, которая бы могла быть расширения, случись завоевание Крыма успешным{252}.
Палмерстон зашел настолько далеко, что озвучил долговременный план для Крыма. Он предложил передать территорию туркам и соединить её с турецкими территориями захваченными у русских вокруг Азовского моря, с Черкесией, Грузией и дельтой Дуная. Но немногие были готовы думать в таких амбициозных терминах. Наполеон в целом хотел захватить Севастополь как символ «славной победы», которой он желал и как средство наказания русских за их агрессию в княжествах. Большая часть британского кабинета была настроена подобным образом. В общем полагалось, что падение Севастополя поставит Россию на колени, позволит западным державам объявить о победе и выставить России свои условия. Но в этом не было большого смысла. В сравнении с Кронштадтом и другими балтийскими крепостями защищающими русскую столицу, Севастополь был относительно отдаленным форпостом царской империи и не было никакого логического смысла полагать, что его захват союзниками принудит её к подчинению. Последствием такого неоспариваемого предположения было то, что в течение 1855 года, когда Севастополь не сдался быстро, союзники продолжали уничтожать город в на то время самой длинной и самой дорогой осаде в военной истории, нежели разрабатывать иные стратегии ослабления русских наземных армий, которые были настоящим ключом к превосходству над Турцией, а вовсе не Черноморский флот{253}.
Крымская кампания была не только плохо задумана, но плохо спланирована и подготовлена. Решение о вторжении в Крым было принято без какой-либо разведывательной информации. У союзнических командующих не было карт местности. Они добывали информацию из устаревших рассказов путешественников, таких как дневник крымских путешествий лорда де Роса и «Крымского журнала» генерал-майора Александра Макинтоша, оба датированных 1835 годом, что привело их к мысли о том, что крымские зимы крайне мягки, хотя более поздние книги указывали на холод, такая как «Русские берега Черного моря осенью 1852 года» Лоренса Олифанта, опубликованная в 1853 году. Результатом стало то, что зимняя форма и квартиры не были подготовлены, частично из предположения, что кампания не будет долгой и победа будет добыта до установления морозов. Они не имели представления о том сколько русских войск в Крыму (оценки были от 45 до 80 тысяч человек), и где они располагались на полуострове. Союзные флоты могли перевезти в Крым только 60 тысяч из 90 тысяч войск стоявших в Варне — по самым оптимистичным подсчетам только половину от необходимого по военным учебникам превосходства для осады в три к одному и даже ради этого количества надо было пожертвовать медицинскими повозками, тягловыми животными и другими необходимыми вещами. Союзники подозревали, что русские войска отступающие с Дунайского фронта будут переброшены в Крым и что для них лучшим вариантом захвата Севастополя был бы стремительный