Многие попали в плен, многие сдавались сами, переходя на сторону британцев. Они принесли с собой ужасные истории происходящего в Севастополе, где не хватало воды, а лазареты были переполнены как жертвами бомбардировок так и жертвами холеры. Германский офицер служащий в русской армии рассказал британцам «они были вынуждены покинуть пределы Севастополя по причине неприятного запаха в городе и по его мнению город скоро падет в руки британцев, так как убитые и раненые валяются на улицах». Со слов Годфри Мосли, казначея 20-го полка:
Армия, что вышла из Севастополя чтобы атаковать в тот день… они все были пьяны. В лазаретах стоял такой плохой запах, что там невозможно было оставаться более минуты и офицер, которого мы взяли в плен, что им всем давали вино, пока не довели до нужного состояния, чтобы нашлись желающие выйти и сбросить английских собак в море, вместо чего мы прогнали их обратно в город с потерей примерно 700 человек за короткое время. Тот же офицер рассказал нам, что мы могли бы легко занять город как только пришли, но теперь это не совсем уж просто{336}.
По правде говоря, атака русских была на самом деле разведкой боем для большого наступления против британских сил на высотах Инкермана. Инициатива наступления принадлежала царю, который узнал о намерении Наполеона отправить дополнительные войска в Крым и считал, что Меншиков должен использовать свое численное превосходство для прорыва блокады как можно скорее, до прибытия французского подкрепления, или, по крайней мере, задержать союзников до спасительной для русских зимы («… нам помогут генералы Декабрь, Январь и Февраль», говорил Николай, повторяя клише 1812 года). 4 ноября русские войска были усилены прибытием из Бессарабии двух пехотных дивизий 4-го корпуса, 10-й дивизии генерал-лейтенанта Соймонова и 11-й под командованием генерал-лейтенанта Павлова, доведя общую численность войск в распоряжении Меншикова до 107 000 человек, не включая матросов. Поначалу Меншиков противился идее нового наступления (он все еще был сторонником оставления Севастополя противнику), но царь был настойчив и даже прислал своих сыновей, Великих князей Михаила и Николая, чтобы приободрить войска и навязать свою волю. Под давлением Меншиков согласился на наступление, полагая, что британцы менее опасный противник нежели французы. Если бы русские смогли установить батареи на горе Инкерман, линии союзной осады на правом фланге попали под огонь с тыла и, если союзники не смогут отвоевать высоты, то им придется снять осаду{337}.
Несмотря на все потери русских в вылазке 26 октября, в британской обороне была обнаружена слабость в районе горы Инкерман. Реглана несколько раз предупреждали об этом и де Лейси Эванс и Бургойн, что важные высоты были уязвимы, и что их необходимо занять значительными силами и укрепить; Боске, командующий пехотной дивизией на Сапун-горе к югу от Инкермана, добавлял свой голос к этим предупреждениям в почти ежедневных письмах британскому командующему, а Канробер даже предлагал немедленную помощь. Но Реглан не предпринял ничего для усиления обороны, даже после вылазки русских, тогда как французский командующий с удивлением узнал, что «такая важная и такая открытая позиция» была оставлена «совершенно без укреплений»{338}.
Это не было простой халатностью со стороны Реглана, в этой ошибке был учтенный риск: британцы были слишком малочисленны для того, чтобы оборонять все свои позиции; линии их были сильно растянуты и были бы неспособны отразить общее наступление, если бы оно началось сразу в нескольких местах вдоль линии фронта. К концу первой недели ноября британская пехота была истощена. У них практически не было отдыха с момента высадки в Крыму, по воспоминаниям рядового Генри Смита в письме своим родителям в феврале 1855 года:
После сражения на Альме и марша на Балаклаву, нас тут же отправили на работу, начиная с 24 сентября, с того времени мы никогда не спали более четырех часов из 24 и очень часто не было времени даже чтобы сделать кофе, перед тем как отправляться на работы или куда-то еще, пока не началась осада с 14 октября, и хотя бомбы и ядра падали как град, из-за ужасной усталости которую мы испытывали, мы все равно ложились и спали, даже при самых жерлах орудий… Часто мы по 24 часа находились в траншеях, и я думаю, что не было ни одного сухого часа из этих 24, так что когда мы возвращались в лагерь, мы все были мокрые до костей, и покрыты грязью по плечи, и в этом состоянии мы должны были идти в Инкерманское сражение, без крошки хлеба и глотка воды, чтобы утолить наш голод и жажду{339}.
План Меншикова был более амбициозной версией вылазки 26 октября (которая стала потом известна как «маленький Инкерман»). После полудня 4 ноября, лишь через несколько часов после прибытия 4-го корпуса из Бессарабии, он приказал начать наступление в 6 утра следующим утром. Соймонов должен был вести 19 000 человек при 38 орудиях по тому же маршруту как и 26 октября. Захватив Снарядную горку, к ним должны присоединиться силы Павлова (16 000 человек при 96 орудиях), которым необходимо было пересечь Черную речку и взойти на высоты от Инкерманского моста. Под командованием генерала Данненберга, который должен был принять командование в этом месте, соединенные силы должны были отбросить британцев с горы Инкерман, тогда как армия Липранди будет отвлекать корпус Боске на Сапун-горе.
План требовал хорошей координации между наступающими подразделениями, что было завышенными ожиданиями от любой армии в эпоху до радио, не говоря уж о русских, у которых не было подробных карт[62]. Помимо этого в ходе сражения менялся командующий — рецепт катастрофы, особенно в свете того, что Данненберг, ветеран Наполеоновских войн, имел послужной список из поражений и нерешительности, что с малой вероятностью вдохновляло бы солдат. Однако самым большим недостатком было то, что вся армия из 35 000 человек и 134 орудий должна была поместиться на узком гребне Снарядной горки, каменистом участке поросшем кустарниками, едва ли 300 метров шириной. Осознавания нереалистичность плана, Данненберг начал менять план сражения в последнюю минуту. Поздно ночью 4 ноября он приказал Соймонову не подниматься на гору Инкерман с северной стороны, а как было в плане, но пройти дальше на восток, до Инкерманского моста, чтобы прикрыть Павлова пересекающего реку. От моста наступающие силы должны были подняться на высоты в трех разных направлениях и окружить британцев с флангов. Внезапное изменение внесло сумятицу; но еще больше сумятицы прибавится позже. В три часа утра колонна Соймонова начала выдвигаться на восток из Севастополя к горе Инкерман, где он получил еще одно сообщение от Данненберга, приказавшего ему маршировать в противоположном направлении и наступать с запада. Соймонов, полагая, что очередное изменение плана подвергнет риску всю операцию, он проигнорировал приказ, но вместо того, чтобы встретить Павлова у моста, он вернулся к своему собственному плану наступления с севера. Таким образом трое командующих вступили в сражение под Инкерманом каждый со своим собственным планом{340}.
К пяти утра передовые части Соймонова поднялись в тишине на высоты с северной стороны вместе с 22 пушками. Последние три дня шел сильный дождь, крутые склоны стали скользкими от грязи, люди и лошади с трудом справлялись с тяжелыми орудиями. Дождь прекратился ночью и теперь густой туман прикрыл подъем от глаз неприятельских караулов. «Туман укутал нас», вспоминал капитан Андриянов. «Мы не видели далее чем на несколько футов вперед. Влажность пробирала нас до костей»{341}.
Плотный туман еще сыграет свою роль в сражении. Солдаты не увидят своих военачальников, чьи приказы станут практически бессмысленными. Вместо этого они будут полагаться на своих командиров рот и когда они исчезнут, должны будут ориентироваться сами, сражаясь самостоятельно рядом с товарищами, которых они смогут разглядеть в тумане, по большей части импровизируя. Это была «солдатская битва» — высший тест современной армии.
Все зависело от слаженности малых подразделений и каждый становился своим собственным генералом.
Первоначально туман сыграл на руку русским. Он скрыл их приближение и они смогли подойти на близкое расстояние к британским позициям, исключив таким образом недостаток своих ружей и артиллерии против дальнобойных винтовок Минье. Британские дозоры на Снарядной горке не заметили приближения русских: они прятались от плохой погоды у подножия холма, откуда они не могли ничего видеть. Тревожные звуки передвижения армии, которые были слышны ранее ночью не вызвали никакой тревоги. Рядовой Блумфилд в ту ночь был часовым на горе Инкерман, и смог услышать звуки Севастополя, которые свидетельствовали о каком-то движении (колокола церквей звонили всю ночь без перерыва), но он видел ни зги. «Стоял сильный туман, такой, что нельзя было увидеть человека в 10 ярдах от нас, и почти всю ночь моросил дождь», вспоминал Блумфилд. «Все шло хорошо примерно до полуночи, когда несколько часовых рапортовали, что слышали звук колес и разгрузки бомб и ядер, но дежурный полевой офицер проигнорировал их. Всю ночь с 9 вечера звонили колокола и играли оркестры создавая шум по всему городу».
Ничего не поняв, передовые пикеты были опрокинуты авангардом Соймонова, а затем сразу за ними из тумана появились передовые колонны его пехоты, 6000 человек Колыванского, Екатеринбургского и Томского полков. Русские установили свои орудия на Снарядной горке и начали теснить британцев. «Когда мы отступили, русские навалились на нас с самыми жуткими криками, какие можно вообразить», вспоминал капитан Хью Роуландс, командир пикета, который отвел своих людей повыше и приказал им открыть огонь, но к удивлению, их винтовки не работали из-за того, что дождь насквозь промочил их заряды