Солдаты Тарутинского полка не ошиблись, когда посчитали, что они слышат звук французских барабанов. Реглан послал в 7 утра спешную просьбу о помощи на Сапун-гору к Боске, после прибытия на поле боя в Килен-балке (и еще он распорядился поднять с осадных батарей две тяжелые 18 фунтовые пушки для ответа на русский обстрел, но приказ затерялся). Люди Боске уже осознали, что британцы в опасности, когда они услышали начальную перестрелку. Зуавы даже слышали движение русских в ночь перед атакой — их африканский опыт научил их слушать звуки земли — и они были готовы к приказу выступать еще до того как он поступил. Ничто лучше не подходило для их способов ведения войны как туман и кустарники на холмах: они привыкли воевать в горах Алжира и им лучше всего подходило сражаться малыми группами и засадами на противника. Зуавы и шассёры рвались вперед, но Боске сдерживал их, опасаясь армии Липранди, 22 000 солдат при 88 полевых орудиях под командой Горчакова в Южной балке, которая открыла дистанционный огонь по Сапун-горе. «Вперед! Давайте двигаться! Время прикончить их!» — нетерпеливо выкрикивали зуавы когда Боске приблизился к их строю. Они были раздосадованы, когда генерал расхаживал перед ними. «Мятеж был неминуем», вспоминал Луи Нуар, который был в первой колонне зуавов.
Глубокое уважение и настоящую привязанность, которые мы ощущали по отношению к Боске были подвергнуты самому суровому испытанию порывистостью старых алжирских банд. Внезапно Боске повернулся, вытащил свою саблю, встал во главе своих зуавов, турок и шассёров, непобежденных войск, которые он знал долгие годы и указав саблей на 20 000 русских, собравшихся на редутах высот напротив, прокричал: «Вперед! В штыки!»{350}.
На самом деле размер армии Липранди был не настолько велик, как боялся Боске, так как Горчаков ошибочно решил разместить половину из них за Черной речкой в резерве, а остальную половину рассеял на нижних склонах Сапун-горы и Пятиглазой батареи. Но зуавы не знали этого; они не могли видеть своего противника в густом тумане и атаковали с огромной энергией, чтобы скомпенсировать, по их мнению, недостаток в численности. Двигаясь вперед малыми группами и используя кустарники для прикрытия при стрельбе по русским колоннам, их тактикой было отогнать русских любыми средствами. Они орали и вопили и стреляли в воздух двигаясь вперед. Их трубы трубили и их барабанщики барабанили во всю силу. Жан Клер, полковник 2-го полка зуавов даже сказал своим людям когда они готовились к атаке: «расправьте свои штаны как можно шире, и сделайте так, чтоб выглядеть как можно больше»{351}.
Зуавы одолели русских, их винтовки Минье вывели из строя сотни в первые секунды атаки. Двигаясь вверх по изгибам Килен-балки, зуавы выбили русских из Пятиглазой батареи и прогнали их вниз к подножию балки Св. Клемента. Инерция вынесла их в обход выступа в Каменоломный овраг, где они столкнулись с солдатами Тарутинского полка, которые запаниковали в свалке и начали отстреливаться, убив многих из своих, перед тем как зуавы выбрались из под перекрестного огня и поднялись к Килен-балке.
Тут они обнаружили британцев в отчаянной схватке с силами правого фланга охватывающего движения Павлова: Охотским, Якутским и Селенгинским полками, которые соединились с остатками войск Соймонова и, под командованием Данненберга, вновь приступили к атакам на Пятиглазую батарею. Сражение было жестоким, волна за волной русские атаковали в штыки только чтобы быть застреленными британцами или схватиться с ними «рука в руку, нога в ногу, ствол в ствол, приклад в приклад», вспоминал капитан Уилсон Колдстримской гвардии{352}. Гвардия совершенно уступала русским в численности и отчаянно нуждалась в подкреплениях, которые составили шесть рот 4-й дивизии Каткарта под командованием генерала Торренса. Новоприбывшие желали сражаться (они пропустили и сражение под Балаклавой и под Альмой) и после приказа атаковать русских на гребне при Пятиглазой батарее, они обрушились на них сверху, теряя какой-либо строй и под интенсивным огнем с короткой дистанции Якутского и Селенгинского полков с высот над ними. Среди убитых градом пуль оказался и Каткарт. Место где он был похоронен стало известно как Каткартов холм.
К этому времени от кембриджцев и гвардии в Пятиглазой батарее осталось всего сотня человек. Против них было 2000 русских. У них не осталось патронов. Герцог предложил стоять до конца — глупая жертва ради достаточно незначительной точки на поле боя — но его штабные офицеры отговорили его: для кузена королевы в цветах гвардии было бы катастрофой быть доставленным к царю. Среди этих офицеров был Хиггинсон, который возглавил отступление к Килен-балке.
«Собравшиеся вокруг флага», вспоминал он, «люди медленно отступали назад, оставаясь лицом к неприятелю, штыки на изготовке и поддерживая плотный строй постепенно уменьшающейся группы, они держались с невозмутимым упорством отстаивая свой флаг… По счастью местность справа от нас была настолько обрывистой, чтобы удержать противника от попыток нас обойти. Время от времени отдельные русские, наиболее отчаянные, порывались в нашу сторону, но два-три из наших гренадер, выскакивали со своими штыками и принуждали к отступлению. И тем не менее наше положение было отчаянным».
Именно в этот момент на гребне появились войска Боске. Еще никогда вид французов не был так радостен для англичан. Гвардейцы приветствовали их появление и кричали «Vivent les Français!»[64] и французы отвечали «да здравствуют англичане!»{353}.
Ошеломленные появлением французов русские отступили к Снарядной горке и попытались перегруппироваться. Но дух войск упал и им уже не хотелось выступать против британцев и французов, многие начали разбегаться под прикрытием тумана, незаметно от офицеров. На некоторое время Данненберг поверил в то, что он может победить своей артиллерией: у него была почти сотня орудий, включая 12-ти фунтовые полевые пушки и гаубицы, больше чем у британцев в Килен-балке. Но в половину девятого две тяжелых 18-ти фунтовых пушки отправленные по приказу Реглана прибыли и открыли огонь по Снарядной горке, их огромные заряды вспахивали русские батареи, вынудив их отступить с поля боя. Но русские еще не сдались. У них оставалось 6000 человек на высотах и вдвое больше в резерве на другом берегу реки. Кто-то из них продолжал атаковать, но их наступающие колонны были разбиты тяжелыми британскими пушками.
В итоге Данненберг решил остановить атаки и отступить. Ему пришлось вытерпеть резкие протесты Меньшикова и великих князей, которые наблюдали за побоищем с безопасной позиции в 500 метрах за Снарядной горкой и призывали Данненберга отказаться от отступления. Данненберг сказал Меншикову: «Ваше превосходительство, оставить войска тут это было бы позволить быть им уничтоженными до последнего человека. Если Ваше превосходительство думает иначе, пусть они будут так добры отдать приказ сами и принять от меня командование». Это было началом долгой и горькой вражды между двумя людьми, которые терпеть друг друга не могли, каждый пытался обвинить другого в поражении под Инкерманом — сражении где русские значительно превосходили противника числом. Меншиков винил Данненберга, Данненберг винил Соймонова, который был к этому моменту мертв, все винили обычных солдат за отсутствие дисциплины и трусость. Но в итоге беспорядок произошел от отсутствия командующего, и тут вина лежит на Меншикове, главнокомандующем, который совершенно растерялся и не принимал участия в действиях. Великий князь Николай, который прекрасно понимал натуру Меншикова, писал старшему брату Александру, который вскоре станет царем:
Мы [два Великих князя] ожидали князя Меншикова возле Инкерманского моста, но он не выходил из дома до 6:30 утра, когда наши войска уже заняли первые позиции. Мы оставались с князем все время на правом фланге и ни разу никто из генералов не отправил ему доклада о ходе сражения… Люди были в беспорядке потому, что ими плохо командовали. Беспорядок происходил от Меншикова. Еще более удивляет, что у Меншикова вообще не было штаба, только трое людей, которые занимались своими обязанностями так, что если бы ты хотел что-то выяснить, то было непонятно у кого спрашивать{354}.
Получив приказ отступать русские в панике бежали с поля боя, их офицеры были бессильны сдержать лавину людей, пока британская и французская артиллерия расстреливала их в спину. «Они были в ужасе», вспоминал французский офицер, «это уже не было сражением, это была бойня». Русских косили сотнями, других растоптали свои же, когда они бежали вниз к мосту и давились на нем, или переплывали реку на другой берег{355}.
Кто-то из французов пытался их догнать, дюжина солдат из бригады Лурмеля даже зашла в Севастополь. Их увлекла погоня, без осознания, что они они предоставлены сами себе, и что все остальные французы давно повернули назад. Улицы Севастополя были практически пусты, потому что все население находилось на поле боя или охраняло бастионы. Французы прошли по городу, пограбили дома и спустились к причалам, где их неожиданное появление вызвало паническое бегство среди гражданских, которые решили, что враг прорвал оборону. Французы испугались в такой же степени. В надежде спастись морем, они отчалили на первой попавшейся лодке, но когда они проходили мимо Александровского форта их лодка была потоплена прямым попаданием с Карантинной батареи. История солдат Лурмеля вдохновляла французских солдат во время всей осады, подпитывая веру в то, что Севастополь можно взять одним дерзким штурмом. Многие считали, что эта история продемонстрировала союзникам, что их армии могли бы и им следовало бы воспользоваться моментом отступления русских с Инкерманских высот, преследовать их и войти в город, как это сделали эти отчаянные храбрецы