В целом французы устроились лучше. Их палатки были не только просторнее но и большая часть из них была защищена от ветра деревянными заборами или стенами из снега построенными солдатами. Французы придумали несколько импровизированных сооружений: большие хижины, которые солдаты называли кротовыми норами (taupinères), выкопанными в земле ямами, примерно в метр глубиной, с полом устланным камнями, со стенами и крышей из переплетенных ветвей; палаточных укрытий (tentes-abris), сделанных из кусков ткани из солдатских рюкзаков, сшитых вместе и прибитых к земле палками, конические тенты (tentes-coniques), довольно большие, способные вместить шестнадцать человек, сделанные из полотнищ сшитых вместе и присоединенных к центральному шесту. Во всех этих сооружениях были печи для приготовления еды и обогрева. «Наши солдаты знали как делать печи, которые вызывали восхищение и зависть наших английских союзников», вспоминал Нуар.
Корпус этих печей был иногда сделан из глины, а иногда из крупных фрагментов бомб, соединенных так, чтобы сформировать свод. Трубы делались из металлических коробок или обрезков металла, составленных друг на друга. Благодаря этим печам наши войска могли согреться после возвращения с дежурства в траншеях или постовыми, полузамерзшие до смерти; они могли высушить свою одежду и спать спокойно, без жуткого ночного жара, который мучил несчастных англичан. Наши солдаты сожгли так много дерева, что огромный инкерманский лес полностью исчез за несколько месяцев; не осталось ни дерева, ни куста. Видя наши печи англичане жаловались на то, что мы рубим деревья… но сами они не использовали эти ресурсы. Никто из английских солдат не хотел строить печи для себя; они даже не были расположены к тому, чтобы нарубить себе дров. Они ожидали, что им все будет предоставлено их службами, без которых они были лишены всего{378}.
Презрение к англичанам Нуара было общим среди французов, которые считали, что их союзники не имели способностей приспособиться к полевым условиям. «А! Эти англичане, они люди несомненной отваги, но они умеют только как себя убить», писал Эрбе своей семье 24 ноября.
У них были большие палатки с самого начала осады и они до сих пор не знают как их установить. Они даже не могут научиться выкопать небольшую канаву вокруг палатки, чтобы вода и ветер не попадали внутрь! Они питаются плохо, хотя получают в два или три раза больше рационов чем наши войска и тратят намного больше чем мы. У них нет гибкости и они не могут справляться с неудачами и лишениями.
Даже англичане были вынуждены признать, что французы были лучше организованы, чем они сами. «О, насколько же французы выше нас во всем!» отметила Фанни Дьюберли 27 ноября. «Где наши хижины? Где наши конюшни? Все лежат в Константинополе. Французы сидят повсеместно в хижинах, тогда как мы лежим в грязи и люди и лошади умирают от условий, которых бы легко можно было избежать. Везде все одно — совершенное пренебрежение и бесхозяйственность»{379}.
В отличие от французов, британцы, казалось, не могут выработать систему для сборки дров. Им была назначена норма угля для костров, но, из-за недостатка фуража для тягловых животных, оказалось слишком сложно перемещать уголь из Балаклавы на высоты, поэтому солдаты обходились без него, а офицеры конечно же могли отправить вместо себя за топливом свою прислугу на собственных лошадях. Люди страшно страдали от холодов в декабре и январе, с тысячами известных случаев обморожений, особенно среди новых рекрутов, которые не адаптировались к крымской зиме. Холера и другие болезни тоже собрали свою долю среди ослабевших. «Я вижу глубокое страдание среди людей; у них практически нет топлива, почти все корни и даже кусты уже использованы», заметил подполковник Стерлинг из горской бригады:
Им выделяют уголь, но у них нет средств привезти его, и их численность [из-за болезней] настолько упала, что они не могут найти человека, который бы принес его за шесть или семь миль, от Балаклавы. Из-за этого они не могут высушить свои носки и ботинки; они возвращаются из траншей с обмороженными пальцами на ногах, опухшими стопами, обморожениями и т. д.; их обувь замерзает и они не могут её надеть. Те же, кто еще несмотря на все это, продолжает исполнять свой долг часто предпочитают отправляться в траншеи без обуви или срезают пятки, чтобы надеть ботинки… Если так будет продолжаться, то придется оставить траншеи. Я слышал о людях стоящих на коленях и кричащих от боли{380}.
В поставке провианта британцы оказались совсем плохи в сравнении с французами. «Больно видеть сравнивая французов и британцев друг с другим в этом лагере», писал генерал Симпсон лорду Панмюру. «Экипировка наших союзников замечательна. Я вижу постоянный поток хорошо оборудованных телег и фургонов… перевозящих запасы, провиант и т. д… Все, что потребно армии у французов в полном порядке — даже ежедневное выпекание их хлеба — и все под военным контролем и дисциплиной». Каждый французский полк имел в составе подразделение из людей ответственных за базовые потребности войск — подвоз продуктов и готовка, уход за ранеными и так далее. В каждом полку есть пекарь и команда поваров, у которых есть свои vivandières и cantinières[67], маркитантки, одетые в измененный вариант полковой формы, которые продают соответственно продукты и напитки из своих походных кухонь. Еда готовится коллективно — каждый полк имеет свою кухню и назначенных поваров — тогда как в британском лагере каждый получает свой паек и должен готовить его самостоятельно. Это отличие помогает объяснить почему французы удивительно хорошо сохраняют свое здоровье в сравнении с британцами, даже если они получают всего половину пайков и треть мяса в сравнении со своими союзниками. Лишь в декабре британцы стали внедрять французскую систему массового приготовления еды в столовых, и как только они начали это делать, их положение начало выправляться{381}.
«C’est la soupe qui fait le soldat»[68], однажды сказал Наполеон. Суп был фундаментом французской столовой в Крыму. Даже на исходе зимы, когда запасы свежих припасов были на минимуме, французы могли рассчитывать на постоянные поставки сушеных продуктов: консервированных овощей, которые были в виде маленьких твердых брикетов; пшеничные сухари, которые можно было хранить месяцами и более питательные, чем обычный хлеб, потому что в них было меньше воды и больше жиров; и обильный поток кофейных зерен, без которого французский солдат не смог бы жить. «Кофе, горячий или холодный, я пил только его», вспоминал Шарль Мисмер, молодой драгун. «Помимо других достоинств, кофе стимулирует нервы и поддерживает духовную бодрость, это лучшая защита от болезни». Было много дней, когда французским войскам «обходиться наподобие супа сделанного из кофе и толченых сухарей», писал Мисмер, хотя обычно пайки «включали солонину, сало и рис, и иногда свежее мясо, вместе с вином, сахаром и кофе; бывало не было хлеба, но взамен у нас были сухари, твердые как камень, которые надо было крошить или рубить топором»{382}.
Все эти продукты были доступны потому, что французы наладили эффективную систему поставок через хорошо организованные караваны фургонов и мощеные дороги между Камышовой бухтой и осадными позициями. Гавань в Камышовой бухте подходила лучше Балаклавы для выгрузки грузов. Вокруг подковообразной бухты, где можно было разгружать с кораблей грузы со всего мира, выросли огромные склады, бойни, частные магазины и торговые ларьки. Там были бары и бордели, отели и рестораны, включая те, где солдаты за фиксированную цену получали трехдневную оргию из еды, вина и женщин, привезенных из Франции. «Я был в Камышовой бухте», писал Эрбе своей семье, «она превратилась в полноценный город».
Здесь можно было найти все что хочется; я даже видел два модных магазина продающих духи и шляпки из Парижа для cantinières! Я был в Балаклаве — какое жалкое зрелище! В маленьком порту построены лачуги и забиты товаром на продажу, но все свалено в одну кучу без какого-либо порядка или привлечения покупателя. Я был в удивлении, что англичане предпочли её Камышовой бухте в качестве своей базы{383}.
Балаклавская бухта была многолюдной и хаотичной бухтой в которой разгрузка государственных грузов должна была конкурировать с частными торговцами буквально со всех концов Черного моря — с греками, турками, евреями, крымскими татарами, румынами, армянами, болгарами и даже некоторыми русскими, которым разрешили остаться в городе. «Если бы кто-то пожелал создать модель Балаклавы в Англии», писала Фанни Дьюберли в декабре, «я бы могла подсказать ему необходимые ингредиенты»:
Возьмите деревню с разрушенными домами и лачугами в самом крайне грязном состоянии; позвольте дождю пролиться на неё пока все место не превратится в болото из нечистот глубиной по щиколотку, поймайте примерно 1000 турок с чумой и распихайте их случайным образом по домам, убивайте по 100 из ни в день и хороните едва присыпая землей, оставляя их разлагаться — и позаботьтесь о постоянном притоке новых. На одну часть пляжа соберите всех изможденных пони, издыхающих буйволов, измученных верблюдов, и оставьте их умирать от голода. Они обычно умирают примерно в три дня и начинают разлагаться и соответствующе пахнуть. Соберите из воды все останки животных забитых для употребления экипажами более чем 100 кораблей, не говоря уж о городе, которые, вместе с иногда плавающими человеческими трупами, целыми, или только частями, обломками от погибших кораблей, покрывают практически всю воду — и перемешайте все это в узкой бухте, и тогда вы получите сносное подобие реальной сущности Балаклавы