собой мало более чем спешно сооруженные насыпи, укрепленные корзинами с землей, фашинами и габионами, но зимой были добавлены новые и более мощные защитные укрепления. Бастионы были усилены добавлением казематов — укрепленных орудийных позиций, вырытых на несколько метров под землей и покрытых толстыми корабельными бревнами и земляными сооружениями, что делало их неприступными для самых тяжелых обстрелов. Внутри самых укрепленных бастионов, Малахова и Редана (третьего бастион), был лабиринт бункеров и блиндажей, в том числе один в Редане с бильярдным столом и диванами, а в каждом была небольшая часовня и госпиталь{448}.
Для защиты этих ключевых бастионов русские строили новые сооружения за пределами стен города: Мамлон (Камчатский люнет) для защиты Малахова кургана и каменоломен перед Реданом. Мамлон был построен солдатами Камчатского полка (отсюда происходило его русское название) под почти постоянным огнем французов в течение большей части февраля и начала марта. Так много людей было убито при его строительстве, что не все из них могли быть эвакуированы, даже под прикрытием ночи, и многие погибшие остались под землей. Сам Мамлон был сложной системой фортов, защищенных одинаковыми редутами Белых работ на его левом фланге (названными так из-за белой глинистой почвы, вынесенной при раскопках оборонительных сооружений). Анри Луазийон, французский инженер, описал удивление своих сослуживцев тем, что они нашли внутри Мамлона, когда захватили его в начале июня:
Везде были укрытия в земле, с перекрытиями из тяжелых бревен, где люди прятались от бомб. Кроме того, мы обнаружили огромное подземелье, способное вместить несколько сотен человек, так что потери, которые они понесли, были намного меньше, чем мы предполагали. Эти укрытия были тем более любопытными из-за удивительного комфорта, который мы там обнаружили: были кровати с перинами, фарфор, полные чайные сервизы и так далее, так что солдатам был грех жаловаться. Там также была часовня, один замечательный объект которой — довольно красивая позолоченная деревянная скульптура Христа{449}.
Посреди всего этого спешного строительства было мало крупных сражений. Но русские проводили спорадические ночные рейды против траншей британцев и французов. Некоторые из самых смелых вели моряк Петр Кошка, чьи подвиги были настолько известны, что он стал национальным героем в России. Союзным войскам было непонятно, какова цель этих вылазок. Они редко причиняли серьезный урон их оборонительным сооружениям, и людские потери, которые они наносили, были ничтожными, обычно меньше, чем потери среди самих русских. Эрбе считал, что их целью было усилить утомление союзников, потому что постоянная угроза ночного нападения не давала спать спать в траншейных окопах (и фактически это и было намеренной тактикой русских). Со слов майора Уитворта Портера из Королевских инженеров, первым предупреждением о предстоящем нападении было «обнаружение нескольких темных фигур, ползущих через бруствер»:
Тут же бьется тревога, и вот они уже нападают. Наши люди, разбросанные кто где, застигнутые врасплох, шаг за шагом отступают перед наступающим врагом, пока, наконец, они не занимают боевые позиции. И теперь начинается бой врукопашную. Крики, вопли и перекличка наших людей; вопли русских, беснующихся, как маньяки от воздействия порочного алкоголя, который сделал их безумными перед нападением; резкие хлопки винтовок, звучащие тут же со всех сторон; поспешные выкрики команд; звук русского горна, четко раздающийся среди всего этого шума, объявляющий их наступление — все сливается, чтобы собраться воедино во всеобщее смятение, достаточное, чтобы шокировать самые крепкие нервы. Когда к этому добавляется возможность того, что местом действия становится батарея, где многочисленные траншеи, пушки и другие препятствия загромождают пространство, и затрудняют действия любой из сторон, можно представить себе это необычное зрелище. Рано или поздно — обычно в течение нескольких минут — наши люди, собравшись в достаточном числе, решительно наступают и гонят врага прочь через бруствер. Один залп вдогонку, чтобы придать скорости их бегству, и громкий, звучный британский крик торжества..{450}.
Союзники тоже проводили внезапные атаки против русских укреплений — их целью было не захватить эти позиции, а ослабить боевой дух русских войск. Зуавы были идеальными солдатами для проведения этих рейдов: в рукопашном бою они были самыми эффективными в мире. В ночь с 23 на 24 февраля их знаменитый 2-й полк штурмовал и на короткое время занял только что построенные Белые работы, просто чтобы показать русским, что они могут захватывать их по своему желанию, прежде чем отступить с 203 ранеными и 62 убитыми офицерами и солдатами, которых они всех унесли, под сильным огнем, вместо того чтобы оставить их русским{451}.
В отличие от вылазок союзников, некоторые атаки русских были достаточно масштабными, чтобы можно было предполагать, что их целью было вытеснить союзников из их позиций, хотя на деле они никогда не были достаточно мощными для этого. В ночь с 22 на 23 марта русские провели вылазку отрядом примерно в 5000 человек против французских позиций напротив Мамлона. Это была их самая крупная вылазка. Основная атака была против 3-го полка зуавов, которые отбили атаку в жарком бою в темноте, освещенном лишь вспышками винтовок и мушкетов. Русские повернули во фланг и быстро захватили слабо обороняемые британские траншеи справа, из которых они направили свой огонь в сторону французской стороны, но зуавы продолжали держаться, пока наконец не прибыли британские подкрепления, позволив зуавам оттеснить русских назад к Мамлону. Вылазка дорого обошлась русским: 1100 человек были ранены, и более 500 убиты, почти все из них в или около траншей зуавов. После завершения боев стороны согласились на шестичасовое перемирие для сбора погибших и раненых, заполонивших все поле боя. Люди, которые лишь несколько минут назад сражались друг с другом, начали брататься, общаясь друг с другом жестами и несколькими словами на чужом языке, хотя почти все русские офицеры отлично говорили по-французски, на языке русской аристократии. Капитан Натаниэль Стивенс из 88-го полка наблюдал за сценой:
Здесь мы увидели толпу английских офицеров и солдат, перемешанных с русскими офицерами их сопровождением, которые вынесли флаг перемирия; это было самое любопытное зрелище из всех; офицеры беседовали друг с другом так свободно и весело, как будто самые теплые друзья, а солдаты, те, кто всего 5 минут назад стреляли друг в друга, теперь можно было видеть, как они курили вместе, делились табаком и пили ром, обмениваясь обычными комплиментами «bono Ingles» и так далее; русские офицеры были большими джентльменами, говорили по-французски и даже по-английски; наконец, посмотрев к часам, выяснилось, что «время почти вышло», и обе стороны постепенно уходили из поля зрения друг друга к своим позициям, однако не без того, чтобы наши люди пожимали руки русским солдатам, и кто-то крикнул «Au revoir»{452}.
Помимо этих вылазок, в первые месяцы 1855 года войска оставались на своих соответствующих сторонах. «Осада теперь только формальная», — писал Генри Клиффорд своей семье 31 марта. «Мы делаем несколько выстрелов днем, но в остальном затишье». Это была странная ситуация, поскольку артиллерии было много, и она простаивала, что почти говорило о потере веры в успех осады. В эти месяцы приходилось больше копать, чем стрелять — факт, который не нравился многим солдатам. По словам Уитворта Портера из Королевских инженеров, британский солдат не любил «работать лопатой», считая это не солдатским делом. Он цитирует ирландца из пехоты:
«Ну точно, вот сейчас я не записывался в армию чтоб заниматься этим. Когда я взял свой шиллинг (по старой традиции новым рекрутам выдавали шиллинг при поступлении в армию), это чтоб быть солдатом, стоять как карауле, как полагается, использовать штык, когда скажут; но я никогда не мечтал о чем-то таком. Вообще одной из причин почему я записался, это потому что я ненавидел работать лопатой; и сержант, когда записывал меня, поклялся Св. Патриком, что я никогда её больше не увижу, и вот, как только я сюда попал, мне дают кирку и лопату, как это всегда было в старой доброй Ирландии». И вот он пошел копать, вечно ворча и посылая проклятия русским, которые должны будут заплатить за все, если он когда-то попадет в этот благословенный город{453}.
По мере того как осада превратилась в монотонную рутину обмена выстрелами с врагом, солдаты в окопах привыкли к жизни под постоянным обстрелом. Для постороннего наблюдателя они казались практически невозмутимыми по отношению к опасностям, которые их окружали. Во время своего первого визита в окопы Шарль Мисмер, 22-летний драгун во французской кавалерии, был поражен тем, что солдаты играли в карты или спали в окопах, в то время как вокруг них падали бомбы и снаряды. Войска начали различать разные бомбы и снаряды по их звукам, которые говорили им, какие действия им следует предпринять: бомба круглой формы, «пронзающая воздух с острым, пронзительным визгом, очень сильно действующим на нервы молодого солдата», как вспоминал Портер; шрапнель, «жужжащая в воздухе со звуком, не сильно отличающимся от звука стаи птиц на крыльях»; «букет», несколько мелких снарядов, заключенных в бомбу, «каждый из которых оставляет за собой длинный изогнутый след света, и, достигнув своей цели, освещает атмосферу короткими, неровными вспышками, взрываясь последовательно»; и более крупный мортирный снаряд, «гордо и величественно поднимающийся в воздухе, легко узнаваемый в ночи своим огненным следом горящего фитиля, рисующим величественную кривую высоко в воздухе, пока, достигнув своей максимальной высоты, он начинает спускаться, падая все быстрее и быстрее, пока не обрушивается… издающий звук в своем движении по воздуху, похожий на щебетание чижа». Было невозможно предсказать, где упадет минометный снаряд или где разорвется на осколки, поэтому «все, что можно было сделать, услышав птицеподобный шум, — лечь лицом вниз к земле и надеяться»