{32}. Лишь благодаря этим рисункам мир девятнадцатого века узнал о скрытых христианских сокровищах мечети Св. Софии. По приказу султана мозаичные панели были заново покрыты штукатуркой и раскрашены согласно мусульманской религиозной традиции, запрещающей изображать людей. Однако братьям Фоссати разрешили оставить открытыми исключительно декоративные византийские мозаики и они даже нанесли подобный рисунок на заштукатуренные стены скрывавшие изображения людей.
Приключения византийских мозаик дали наглядную иллюстрацию к сложнопереплетенным и соперничающим притязаниям мусульманской и христианской культур в Оттоманской империи. В начале девятнадцатого века Константинополь был столицей многонациональной широко раскинувшейся империи, протянувшейся от Балкан до Персидского залива, от Адена до Алжира и включающей 35 миллионов жителей. Мусульмане были абсолютным большинством, составляя 60 процентов населения, почти все они проживали в азиатской Турции, Северной Африке и на Аравийском полуострове, однако турки составляли меньшинство, возможно 10 миллионов, в основном сконцентрированные в Анатолии. На европейских территориях султана, которые были в основном отвоеваны у Византии, большинство составляли православные христиане{33}.
Начиная со своего основания в четырнадцатом веке, правящая османская династия легитимизировала себя через идеал непрерывной священной войны за расширение границ ислама. Однако оттоманы были прагматиками, не религиозными фундаменталистами, и в своих христианских землях, самой богатой и наиболее населенной части империи, они сдерживали свою идеологическую враждебность к неверным из практического подхода к эксплуатации ради своих имперских интересов. Они облагали немусульман дополнительными налогами, взирая на них как на низших «зверей» (rayah), и обращались с ними соответственно как с неравными, через многочисленные унизительные ограничения (например в Дамаске христианам было запрещено ездить верхом на любых животных){34}. Но они позволяли им держаться своей религии, не преследовали за это и не пытались обратить в ислам и посредством миллетов, системы религиозной сегрегации, которая давала церковным лидерам власть в пределах их отдельной, основанной на вере «нации» или миллете, они даже давали немусульманам некоторую степень автономии.
Система миллетов развивалась Оттоманской династией как инструмент управления через использование религиозных элит как посредников на недавно завоеванных территориях. При условии подчинения османской власти, духовным лидерам оставляли ограниченный контроль над образованием, общественным порядком и правосудием, сбором налогов, благотворительностью и церковными делами, при одобрении решений мусульманскими чиновниками султана (речь идет даже о таких вещах как починка крыши храма). В этом смысле система миллетов не только позволяла укрепить этническую и религиозную иерархию Оттоманской империи, с мусульманами на вершине и всеми остальными миллетами под ними (православный, григорианский армянский, католический и еврейский миллеты), что порождало мусульманские предрассудки против христиан и евреев и одновременно побуждало эти меньшинства выражать свои обиды и организовывать свою борьбу против мусульманского владычества через свои национальные церкви, что было главным источником нестабильности в империи.
Нигде это не было так хорошо заметно как среди православных, самого крупного христианского миллета с 10 миллионами подданных султана. Патриарх Константинопольский был высшим православным иерархом в Оттоманской Империи. Он говорил за других православных патриархов Антиохии, Иерусалима и Александрии. В широком спектре гражданских дел он являлся реальным правителем «греков» (обозначая так всех, кто соблюдал православные обряды, включая славян, албанцев, молдаван и валахов) и представлял их интересы против как мусульман так и католиков. Патриархат контролировался фанариотами, могущественной кастой греческих (и эллинизировавшихся румынских и албанских) купеческих семей первоначально происходивших из константинопольского района Фанар, откуда они и получили свое название. С начала восемнадцатого века фанариоты поставляли османскому правительству большую часть драгоманов (иностранцы-секретари и переводчики), приобретали множество других высоких должностей, возглавили православную церковь в Молдавии и Валахии, где они стали управляющими провинций (господарями), использовали свое доминирующее положение в патриархате для продвижения своих греческих имперских идеалов. Фанариоты видели себя в роли наследников Византийской империи и мечтали о её восстановлении с помощью русских. Но при этом они были враждебно настроены к влиянию русской церкви, которая поддерживала болгарское духовенство как славянских соперников против греческого контроля патриархата, и они опасались их собственных амбиций России относительно Оттоманской империи.
В течение первой четверти девятнадцатого века другие национальные церкви (болгарская и сербская) постепенно достигли такой же важности как и контролируемый грекам патриархат. Греческое доминирование в православных делах, включая образование и судопроизводство было неприемлемо для многих славян, которые все чаще обращались к своим национальным церквям за национальной идентичностью и руководством против турок. Национализм был могучей силой среди разнообразных групп балканских христиан — сербов, черногорцев, болгар, молдаван, валахов и греков — которые объединялись на основе языка, культуры и религии ради отпадения от оттоманского правления. Сербы были первыми, кто достиг освобождения, поддерживаемые русскими восстания между 1804 и 1817 годами, привели к признанной турками автономии и постепенному установлению княжества Сербия со своей конституцией и парламентом, возглавляемой династией Обреновичей. Слабость Оттоманской Империи была такова, что её коллапс на остальной территории Балкан был только вопросом времени.
Задолго до того, как царь описал Оттоманскую империю «больным человеком Европы», накануне Крымской войны, идея скорого распада империи стала общим местом. «Турция не может стоять, а падает сама по себе», говорил сербский князь британскому консулу в Белграде в 1838 году, «восстание в её плохо управляемых провинциях разрушит ее»{35}.
Безграмотное управление коренилось в неспособности империи адаптироваться к современному миру. Доминирование мусульманского духовенства (муфтиев и улемов) действовало как мощный тормоз против реформ. «Не вмешивайся в дела установленные, не принимай ничего от неверных ибо закон запрещает это» было лозунгом Мусульманского института, который следил за тем, чтобы законы султана соответствовали нормам Корана. Западные идеи и технологии медленно проникали в исламские части империи: в торговле и коммерции доминировали немусульмане (христиане и евреи); до 1720 года не существовало турецкого печатного станка; еще в 1853 году в Константинополе было в пять раз больше мальчиков изучающих традиционный исламский закон и теологию чем в современных школах со светской программой{36}.
Стагнация экономики сопровождалась повсеместным распространением коррумпированной бюрократии. Приобретение прибыльного права откупа было повсеместным в провинции. Могущественные паши и военные губернаторы управляли целыми областями как собственными вотчинами, выжимая их них столько налогов, сколько возможно и пока они отдавали часть своих доходов наверх в Порту и платили своим покровителям, никто не задавал вопросов или беспокоился о произволе и насилии, которые они применяли. Львиная доля имперских налогов извлекалась из немусульман, которых не защищал закон или невозможность компенсации за ущерб в мусульманских судах, где свидетельство христианина ничего не значило. Существуют оценки по которым в начале девятнадцатого века средние крестьянин-христианин или купец-христианин в Оттоманской империи выплачивали в качестве налогов половину заработанного{37}.
Однако ключом к закату Оттоманской империи была её отсталость в военной области. В начале девятнадцатого века Турция обладала большой армией и расходы на неё составляли 70 процентов казны, но технически она уступала современным призывным армиям Европы. У неё не было централизованного управления, командных структур и военных школ, была слабо подготовлена и до сих пор зависела от привлечения наемников, нерегулярных частей и племен с периферии империи. Необходимость военной реформы признавалась как таковая султанами-реформаторами и их министрами, особенно после череды поражений от России и последовавшей за ними потери Египта в пользу Наполеона. Однако построение современной призывной армии было невозможно без фундаментального преобразования империи с централизованным управлением провинциями и преодоления корыстных интересов 40 000 янычар, личной султанской пехоты на жаловании, которая представляла из себя устаревшую военную традицию и сопротивлялась любым реформам{38}.
Селим III (1789–1807) был первым из султанов распознавших необходимость вестернизации оттоманской армии и флота. Его военные реформы проводились французами, которые имели самое заметное влияние на оттоманов в последние десятилетия восемнадцатого века, в основном потому, что как для Франции так и для Оттоманской империи Россия и Австрия были врагами. Концепция вестернизации Селима была сходна концепции вестернизации русских институтов произведенной Петром Великим в начале восемнадцатого века и турки осознавали эту параллель. Модернизация подразумевала несколько больше, чем простое заимствование новых технологий и практик у иностранцев, и конечно не включала в себя перенос западных культурных принципов которые бы могли поставить под сомнение доминирующую позицию ислама в империи. Турки пригласили французов в качестве советников, частично еще и потому, что они полагали французов наименее религиозными из европейских наций и следовательно наименее опасными для ислама, на основе впечатления возникшего из-за антиклерикальной политики якобинцев.